ходе...
   - Все из цельных стволов, - перебил его Ордлаф. -  Ты,  должно  быть,
забыл, господин, если позволишь возразить тебе, что это  у  вас  там  на
Севере приходится работать с тем лесом, который  вы  можете  достать.  И
хотя, как я вижу, люди там вырастают достаточно большими,  этого  нельзя
сказать о деревьях. Но здесь у нас есть английский дуб.  А  про  него  я
могу сказать только, что не встречал стволов лучше или длиннее.
   Бранд снова принялся разглядывать корабли и качать головой.
   - Ладно, ладно. Но какого дьявола вы сотворили с мачтой? Вы... вы  ее
сделали не  в  том  месте.  И  она  торчит  вперед  как...  как  член  у
восемнадцатилетнего! Как она будет двигать корабль такого размера?  -  В
его голосе звучало искреннее огорчение.
   И Шеф и Ордлаф оба широко улыбнулись. На этот раз слово взял Шеф:
   - Бранд, вся суть  этих  кораблей  в  том,  что  у  них  только  одно
назначение. Не пересекать  океан,  не  перевозить  бойцов  с  копьями  и
мечами, не доставлять грузы. Это корабли для сражений.  Для  сражений  с
другими кораблями. Но не для того, чтобы подойти борт к борту  и  биться
командой на команду. И даже не  для  древнеримского  тарана,  о  котором
рассказывал отец Бонифаций. Нет. Они - для того,  чтобы  утопить  другой
корабль вместе с командой, и сделать это на расстоянии. И для  этого  мы
знаем только один способ. Помнишь метательные  машины,  которые  я  стал
делать той зимой в Кроуленде? Что ты о них думаешь?
   Бранд пожал плечами:
   - Хороши против пехоты. Не хотел бы, чтобы один из этих камней  попал
в мое судно. Но как вы знаете,  для  попадания  нужно  точно  определить
дистанцию.
   Когда два корабля, оба в движении...
   - Согласен,  не  попасть.  А  что  насчет  дротикометов,  которые  мы
использовали против копейщиков короля Карла?
   - Могут убивать людей по одному. Корабль потопить не  смогут.  Дротик
сам заткнет дыру, которую сделает.
   - Остается последнее оружие, то, что дьякон Эркенберт  изготовил  для
Ивара.  С  его  помощью  Гутмунд  пробил  частокол  вокруг  лагеря   под
Гастингсом.
   Римляне называли его "онагр" - дикий осел. Мы зовем его "мул".
   Моряки  по  сигналу  стащили  просмоленную   рогожу   с   приземистой
прямоугольной конструкции, установленной  точно  в  центре  беспалубного
корпуса.
   - А как насчет попадания из такой штуки?
   Бранд задумчиво покачал головой. Он  лишь  однажды  видел  "онагр"  в
действии, и то на расстоянии, но запомнил,  как  телеги  разлетались  на
куски и целые упряжки волов размазывало по земле.
   - Этого никакой корабль не  выдержит.  Один  удар  -  и  весь  каркас
рассыплется на части. Но вы зовете его "мулом", потому что...
   - Он взбрыкивает из-за отдачи. Посмотри, что мы сейчас делаем.
   Все поднялись по сходням, чтобы взглянуть на новое оружие вблизи.
   - Смотри, - объяснил Шеф. - Он весит тонну с четвертью. Так нужно.
   Видишь, как он устроен? Крепкий трос идет к вороту на нижней станине,
там две рукоятки. Двое наматывают трос и слева  и  справа  одновременно.
Тросом ты опрокидываешь этот шатун, - Шеф похлопал рукой по  вертикально
стоящему пятифутовому бревну, с конца которого свисала  широкая  кожаная
петля. Шатун ложится вниз и назад, и ты его крепишь железным зажимом,  а
сам взводишь пружину.  Потом  освобождаешь  зажим.  Шатун  выпрямляется,
махом раскачивая петлю с камнем...
   -  Шатун  бьет  по  отбойной  перекладине.  -  Ордлаф   похлопал   по
поперечному брусу на массивной раме, прикрытому подушками  с  песком.  -
Шатун останавливается, а камень летит вперед. Бросок получается  пологий
и сильный, что-нибудь на  полмили.  Но  ты  уже  знаешь,  в  чем  у  нас
загвоздка. "Мула" приходится делать тяжелым, чтобы выдержал  отдачу.  Он
должен стоять строго по линии киля, поэтому мы крепим его раму прямо над
килем. А поскольку он такой тяжелый, мы вынуждены ставить его посередине
между носом и кормой.
   - Но ведь там должна быть мачта, - возразил Бранд.
   - Поэтому  нам  пришлось  передвинуть  мачту.  Об  этом  тебе  Ордлаф
расскажет.
   - Понимаешь, господин Бранд, - заговорил Ордлаф, - у меня  на  родине
мы строим лодки, похожие на ваши, с высокими штевнями, обшиваем  досками
внакрой и все такое. Но они нам нужны для лова рыбы, а  не  для  дальних
переходов, поэтому мы их оснащаем по-другому. Мы ставим мачту впереди от
середины и еще наклоняем ее вперед. И  понимаете,  мы  по-другому  кроим
паруса.
   Не прямоугольные, как ваши, а косые. Бранд фыркнул:
   - Знаю. Если вы отпустите рулевое весло, ваше  судно  развернется  по
ветру и никогда не станет бортом  к  волне.  Рыбацкий  трюк.  Достаточно
безопасно. Но скорости нет. Особенно со всем  этим  грузом.  Как  быстро
ходит этот корабль?
   Шеф и Ордлаф переглянулись.
   - Совсем не быстро, - признался Шеф. -  Гудмунд  устроил  гонки,  еще
когда "мул" не был установлен, но даже без его веса - Гудмунд  на  своем
корабле описывал круги вокруг нас. Но видишь ли, Бранд, нам же не  нужно
догонять кого-то! Если мы встретим в открытом море флот и он  пойдет  на
нас, мы его потопим! Если они убегут,  берег  будет  защищен.  Если  они
прорвутся и высадятся, мы развернемся  и  потопим  их,  где  бы  они  ни
оказались. Это не грузовое судно, Бранд. Это боевой корабль.
   - Линейный корабль, - согласно кивнул Ордлаф.
   - А сможешь ты его развернуть? - спросил  Бранд.  -  Я  имею  в  виду
"мула". Можешь ты прицелиться в другую сторону? Твои  дротикометы  можно
было разворачивать.
   - Над этим мы работаем, - ответил Шеф. -  Мы  пробовали  ставить  всю
махину на тележное колесо, колесо насадить на ось, а  другой  конец  оси
пустить  в  гнездо,  просверленное  в  киле.  Но  слишком  тяжело   было
поворачивать, и от отдачи ось все время ломалась. Удд  придумал  крепить
"мула" на стальном шаре, но...
   Нет. Мы можем стрелять только  прямо  по  курсу.  Зато  мы  придумали
ставить с другой стороны второй шатун, второй ворот с тросом  и  прочее.
Отбойная перекладина конечно, только  одна.  Мы  теперь  запросто  можем
стрелять и вперед и назад.
   Бранд снова покачал головой. Пока  они  стояли,  он  чувствовал,  как
корабль слегка покачивается под ногами, это в тихой-то речной заводи,  а
что же тогда будет в открытом море? Вес  "мула"  в  тонну  с  четвертью,
размещенного довольно  высоко,  чтобы  стрелять  поверх  планширя.  Тяга
паруса прилагается далеко от центра. Рея длинная, так  что  парус  можно
сделать очень широким, отметил он. Но замысловато управлять  им.  Он  не
сомневался, что рыбак свое дело знает.  И  не  возникало  вопросов,  что
может натворить удар одного из таких камней. Вспомнив о хрупких каркасах
тех судов, на которых он когда-либо плавал, к которым доски даже не были
прибиты, а просто привязаны  жилами,  Бранд  представил  себе,  как  вся
конструкция разлетится на куски, вывалив команду побарахтаться в воде. И
все пятьдесят ратоборцев Сигурда Змеиного Глаза ничего не смогут с  этим
сделать.
   - Как вы хотите его назвать? - неожиданно спросил он. - Для удачи.
   Рукой он машинально коснулся  висящего  на  груди  молоточка.  Ордлаф
повторил его жест, выудив из-под  рубахи  свою  пектораль  -  серебряную
лодку Ньерда.
   - У нас десять линейных кораблей, - сказал Шеф. - Я хотел назвать  их
по именам богов Пути - "Тор", "Фрейр", "Риг" и так далее, но  Торвин  не
позволил. Он сказал, что мы накличем беду, если  нам  придется  говорить
"Хеймдалл на мели" или "Тор застрял на песчаной банке". И мы передумали.
Мы решили, что назовем каждый корабль по имени одного из  графств  моего
королевства и постараемся набирать на него команду  из  этого  графства.
Так что вот это - "Норфолк", там "Суффолк", "Остров Эли",  "Букингем"  и
все остальные. Что ты об этом думаешь?
   Бранд колебался. Как и все моряки, он суеверно  почитал  удачу  и  не
хотел неосторожным словом накликать недоброе на замыслы своего друга.
   - Думаю, что ты опять придумал что-то новенькое, и, может быть,  твои
"Графства" строем  пройдутся  по  морям.  И  уж  точно  я  не  хотел  бы
столкнуться с одним из них в бою, а ведь меня не назовешь  самым  робким
из норманнов. Может быть, в будущем править морями станет король Англии,
а не король Севера.
   Скажи мне, - продолжал он, - куда ты хочешь пойти в первый рейс?
   - Через Пролив к немецкому берегу, - отвечал Шеф. -  Вдоль  береговой
линии  за  Фризские  острова-ив  датские  воды.  Это  главный  пиратский
маршрут.
   Мы будем топить всех встреченных пиратов.  С  этих  пор  каждый,  кто
захочет напасть на нас, должен будет долго идти из Дании открытым морем.
Но в конце концов мы разрушим их базы,  достанем  их  в  их  собственных
гаванях.
   - Фризские острова, - пробормотал Бранд, - устья Рейна, Эмса, Эльбы и
Эйдера. Что ж, я скажу вам одну вещь, юноша. Все это лоцманские воды. Ты
понимаешь, о чем я? Вам понадобится  лоцман,  который  знает  проливы  и
приметы на берегах и в случае  надобности  сможет  провести  корабль  по
слуху или на запах.
   Ордлаф заупрямился:
   - Да мне всю жизнь хватало лота, впередсмотрящих и лага. И не похоже,
что удача мне изменила с тех пор, как я бросил  своих  хозяев-монахов  и
нашел себе богов Пути.
   Бранд фыркнул:
   - Я ничего не  имею  против  богов  Пути.  И  снова  они  с  Ордлафом
одновременно коснулись своих амулетов, и на  этот  раз  Шеф  застенчивым
жестом тоже полез за своим необычным амулетом в виде лесенки, знаком его
патрона Рига.
   - Нет, боги могут быть хороши. Но лот, впередсмотрящие  и  лаг  -  за
Бременем вам  понадобится  нечто  большее.  Это  говорю  вам  я,  Бранд,
ратоборец из Галогаланда.
   Работающие столпились их послушать. Те,  кто  впервые  видел  короля,
подталкивали друг друга, показывая на незнакомый амулет Рига.

***

   Солнце, проникая через высокие окна библиотеки кафедрального собора в
Кельне,  освещало  открытые  страницы   манускриптов,   разложенных   на
массивном  аналое.   Дьякон   Эркенберт,   из-за   малого   роста   едва
дотягивающийся  до   его   верхнего   края,   застыл   в   задумчивости.
Библиотекарь, зная, что архиепископ благоволит к Эркенберту  и  поощряет
его штудии, позволил дьякону работать самостоятельно - даже  с  огромной
драгоценной Библией, на которую пошли шкуры восьмидесяти телят.
   Эркенберт сравнивал тексты. Могла ли фантастическая история,  недавно
рассказанная им архиепископом Римбертом, оказаться  правдой?  Тогда,  на
встрече, в нее поверили все, и архиепископы и их советники. Но ведь  она
льстила их гордости, льстила патриотическим чувствам  народа,  и  притом
народа,  постоянно  отвергаемого  и  недооцениваемого   могучим   Римом.
Эркенберт не разделял этих чувств - или  пока  не  разделял.  Англичане,
помня историю своего обращения благословенным  Папой  Григорием,  долгое
время гордились своей верностью Риму. И чем Рим  отблагодарил  их?  Если
рассказанное  Римбертом  -  правда,  то,  возможно,  пришло  время   для
верности... кому-то другому. Итак, тексты. Главным среди  них  был  тот,
который Эркенберт хорошо знал, мог бы цитировать посреди  ночи.  Тем  не
менее не грех взглянуть снова. Четыре евангельских рассказа  о  распятии
Христа слегка отличались  друг  от  друга  -  лишнее  доказательство  их
подлинности, ибо кто же не знает, что четыре  свидетеля  события  всегда
запомнят  каждый  свое?  Но  Иоанн  -  Иоанн   сказал   больше   других.
Переворачивая огромные жесткие страницы, Эркенберт нашел нужное место  и
стал перечитывать его, негромко проговаривая латинские слова и  мысленно
переводя их на родной английский.
   "...sed anus militum lancea latus eius aperitif. Но  один  из  воинов
копьем пронзил Ему ребра".
   Копьем, подумал Эркенберт. Римским солдатским копьем.
   Эркенберт лучше многих знал, как выглядит оружие  римских  воинов.  В
доме близ великого Йоркского собора, где он  жил  когда-то,  еще  немало
сохранилось от казарм Шестого легиона Eboracum. Легион ушел из  Йорка  и
из Британии четыреста лет назад, отозванный для  участия  в  гражданской
войне в метрополии, но большая часть его  арсеналов  осталась,  и  много
нерастащенного и несгинувшего оружия все еще лежало  в  подземельях.  Не
знающие износу бронзовые детали катапульты, которую Эркенберт собрал для
язычника Ивара, были подлинной старинной работы, такой же доброй, как  и
те времена. Железо ржавеет, но все-таки  Эркенберт  видел  сверкающую  и
вычищенную, как на парад,  полную  амуницию  римского  легионера:  шлем,
панцирь, короткий меч, наголенники, щит  и,  конечно,  римское  копье  с
железным древком - пилум, называемый также lancea.
   Да, подумал Эркенберт, это могло быть так. И нет сомнений, что Святое
Копье, копье, которое  пронзило  грудную  клетку  Сына  Господня,  могло
сохраниться в своей материальности. Ведь я сам видел и  держал  в  руках
оружие, которому, видимо, не меньше лет.
   Но кому могло прийти в голову сохранить такую вещь?  Это  должен  был
быть кто-то, кто понял значение этого оружия в тот самый миг, когда  его
использовали. Иначе копье вернулось бы в казармы и смешалось с  тысячами
себе подобных. Кто мог сохранить это  оружие?  Нет,  подумал  Эркенберт,
судя по всему, что говорил архиепископ, это не  был  набожный  Иосиф  из
Аримафеи, которого евангелист Иоанн упоминает четырьмя стихами ниже.
   Такой человек, тайный ученик Христа, вполне мог  выпросить  у  Пилата
разрешение  похоронить  тело,  мог   сохранить   чашу,   которую   Иисус
благословил для учеников  на  Тайной  Вечере  -  хотя  Иоанн  о  том  не
упоминает. Но он не мог бы завладеть казенным боевым оружием римлян.
   А  вот  центурион...  Эркенберт  задумчиво  листал  страницы  Библии,
переходя от одного Евангелия к другому. Центурион упоминался в  трех  из
них, и во всех трех сказал почти одно и то же: у Луки - "истинно Человек
Этот был праведник", у Марка- "истинно Человек Сей  был  Сын  Божий",  у
Матфея "воистину Он был Сын Божий". А в четвертом Евангелии, от  Иоанна,
не мог ли автор упомянуть  центуриона,  как  "одного  из  воинов"?  Если
центурион, выполняя свои обязанности,  пронзил  грудь  Иисуса,  а  затем
увидел  чудо  или  ощутил  его  присутствие  -  что  было  бы  для  него
естественней, чем хранить и беречь свое-копье?
   А что было с центурионом после казни Иисуса? Эркенберт  повернулся  к
другой книге, небольшой, потрепанной, без обложки, по-видимому, сборнику
писем с рассуждениями о землях, кредитах и долгах, написанными в  разное
время разными людьми, к книге, которую большинство  библиотекарей  давно
отправили бы отскоблить для повторного использования. Эркенберт  занялся
письмом, о котором говорил Римберт. Оно выглядело достаточно прозаично.
   Письмо римского времени, написанное на латыни - на плохой  латыни,  с
интересом отметил Эркенберт, на латыни человека, знающего только команды
и незнакомого с откровениями грамматики, -  в  заголовке  извещало,  что
послано каким-то Гаем Кассием Лонгинусом, центурионом Тридцатого легиона
Victrix.
   Оно с благоговением живописало распятие  бунтовщика  в  Иерусалиме  и
было адресовано центурионом домой для  -  Эркенберт  не  смог  разобрать
имени, но определенно что-то германское, не то Бинген, не то Зобинген.
   Эркенберт выпятил нижнюю губу. Подделка? Письмо  явно  переписывалось
несколько раз, но за столько-то веков и не могло  быть  иначе.  Если  бы
переписчик старался подчеркнуть важность документа, стал  бы  он  делать
такую убогую копию, таким жутким почерком? Что касается  самой  истории,
Эркенберт не сомневался, что в году от Рождества Господа Нашего тридцать
третьем центурион легиона в Иерусалиме мог быть родом из Рейнской земли.
Или из Англии, если угодно.  Разве  сам  великий  Константин,  сделавший
христианство официальной религией империи, не был объявлен императором в
родном для Эркенберта Йоркском соборе?
   Главным текстом был третий, современный,  написанный,  как  Эркенберт
определил по стилю, не ранее чем лет тридцать назад. Это  было  описание
жизни и смерти императора Карла Великого, чьи выродившиеся потомки -  по
мнению архиепископа Гюнтера - ныне бездарно правили Западом. Многое было
уже известно Эркенберту: войны императора, его покровительство учености.
Как ни на минуту не забывал Эркенберт, Карл призвал Алкуина, тоже жителя
Йорка,  тоже  скромного  английского  дьякона,  управлять   судьбами   и
просвещением всей Европы. Алкуин был человек большой учености, это  так.
Но учености книжной, а не практической. И он не был "арифметикусом", как
Эркенберт. Нигде не сказано, что арифметикус не может быть так же велик,
как поэт.
   Но в этих  хрониках  Карла  Великого  было  нечто,  о  чем  Эркенберт
действительно никогда не слышал раньше пока Римберт не подсказал ему. Не
о том, как император умер, что было  общеизвестно,  но  о  предвестивших
смерть знамениях. Эркенберт переложил книгу под яркий солнечный  свет  и
углубился в чтение.
   Император Карл Великий, говорилось в книге, в возрасте семидесяти лет
возвращался со своей сорок седьмой победоносной войны, против саксов,  в
полном здравии и силе. Однако на вечернем небе сверкнула комета. Cometa,
подумал Эркенберт. То, что мы называем волосатой звездой. Длинные волосы
это знак святости короля. Именно поэтому предшественники Карла  публично
стригли королей, которых свергали. Волосатая звезда упала. И  когда  она
упала, утверждала хроника, конь императора заблажил и  сбросил  его.  Он
сбросил его так яростно, что перевязь меча оторвалась. А копье,  которое
Карл держал в левой руке, вырвалось и упало за много ярдов. В это  самое
время в императорской часовне в  Аахене  слово  "Принцепс"  или  "Принц"
навсегда исчезло с надписи, которую император заказал в свою честь. Карл
умер через несколько недель, сообщалось  в  книге,  и  до  самого  конца
настаивал, что  все  эти  знамения  вовсе  не  означают,  будто  бы  Бог
отвернулся от него. И все же самым грозным из них  было  падение  копья,
каковое император перед этим всегда носил с  собой  -  ведь  это  копье,
утверждал хронист, было не что иное,  как  beata  lancea.  Святое  Копье
германского центуриона Лонгинуса; в юности император Карл забрал его  из
тайника  в  Кельне  и  никогда  с  ним  не  расставался  во  всех  своих
многочисленных походах и войнах.
   Тот, кто держит это Копье, говорила хроника, вершит судьбы  мира.  Но
ни один мудрец не знал, где оно теперь, потому что графы Карла  Великого
после его смерти разыграли копье в кости, и никому уже не  открыли,  кто
тогда выиграл.
   А если верить  Римберту,  никто  не  знает  и  до  сих  пор,  подумал
Эркенберт, отрываясь от книги. По сведениям архиепископа.  Святое  Копье
было  увезено  графом  Регинбальдом  в  Гамбург  и  хранилось  там,  как
реликвия, украшенное золотом и драгоценными камнями. Но с тех  пор,  как
северные язычники двадцать лет назад разграбили  Гамбург,  оно  исчезло.
Украденное  каким-нибудь  варварским  царьком  или  ярлом.  Может  быть,
уничтоженное.
   Хотя нет. Раз это святая реликвия, Провидение должно охранять  ее.  А
если оно украшено золотом и самоцветами, даже язычники будут его ценить.
   Значит ли это, что  какой-нибудь  вождишка  этих  святотатцев  станет
повелителем Европы, новым Карлом  Великим?  Вспомнив  Рагнара  Волосатую
Штанину, которого он сам отправил в змеиную яму, и  его  сыновей,  Убби,
Хальвдана, Ивара и, самое  худшее,  Змеиного  Глаза,  Эркенберт  ощутимо
съежился от страха.
   Этого нельзя допустить. Если реликвия находится в руках язычников, ее
необходимо оттуда вызволить, к чему так страстно призывал и Римберт.
   Вызволить и передать новому императору, кто бы он ни был, чтобы снова
объединить христианский мир. Но где гарантии,  что  вся  эта  история  о
копье, распятии  и  германском  центурионе  не  может  оказаться  просто
вымыслом?
   Побасенкой?
   Оставив книги, Эркенберт подошел  к  окну  и  засмотрелся  на  мирный
весенний пейзаж. Он пришел в библиотеку, чтобы проверить документы, и он
их пр