числа. Но много было обособленных отрядов, которые
присоединились к армии в надежде на  добычу.  Они  разного  размера,  от
двадцати кораблей ярла  Оркнея  до  единственного  корабля  какой-нибудь
деревни в Ютландии или в Скейне. Многие  из  них  уже  были  недовольны.
Кампания началась хорошо, говорили они, с высадки в Восточной  Англии  и
основания крепости-базы. Но ведь всегда считалось, что здесь они слишком
долго не задержатся, наберут лошадей, отыщут  проводников  и  неожиданно
двинутся против своего главного противника - королевства Нортумбрии.
   - А почему бы сразу не высадиться с кораблей в Нортумбрии? -  спросил
однажды Шеф, вытирая пот со лба и знаком приглашая  следующего  клиента.
Крепкий лысый викинг с помятым шлемом рассмеялся, громко, но  беззлобно.
Самая трудная часть кампании, сказал он, это  правильно  начать.  Ввести
корабли в реку. Найти подходящее место,  чтобы  вытащить  их  на  берег.
Отыскать лошадей для тысяч воинов. Часто это не удается, попадаешь не  в
ту реку.
   - Если бы у христиан был ум, - выразительно сказал  викинг,  плюя  на
землю, - они могли бы всегда справиться с нами еще при высадке.
   - Ну, под началом Змееглазого у них ничего бы  не  вышло,  -  заметил
другой.
   - Может быть, - согласился первый викинг. - Ну, не со Змееглазым, так
с другими. Помнишь Ульфкетила в Франкленде?
   Да, надо прочнее поставить ноги, прежде чем ударишь, согласились все.
Хорошая мысль. Но на этот раз все пошло не так. Слишком долго они стоят.
Все дело в  короле  Эдмунде  -  или  Ятмунде,  как  они  произносили,  -
согласилось большинство. Вопрос в том, почему он ведет себя  так  глупо.
Легко грабить его страну, пока он не сдастся. Но они  не  хотят  грабить
Восточную Англию, жаловались клиенты. Слишком это долго. И слишком  мало
добычи. Почему, во имя ада, король не согласится платить и  не  заключит
разумную сделку? Он ведь получил предупреждение.
   Может,  слишком  сильное  предупреждение,  подумал   Шеф,   вспоминая
Вульфгара в корыте для лошадей и тот гул гнева, который ощутил во  время
путешествия по полям и лугам страны. Когда он  спросил,  почему  викинги
так настроены обязательно идти в Нортумбрию, самое большое, но не  самое
богатое королевство Англии, смех долго не стихал. Постепенно он  узнавал
все больше  о  Рагнаре  Лотброке  и  короле  Элле,  о  старом  борове  и
поросятах, о Вига-Бранде,  который  бросил  вызов  самим  Рагнарсонам  в
Бретраборге, и Шефу становилось холодно.  Он  вспомнил  странные  слова,
которые произнес человек с посиневшим лицом в змеиной яме  архиепископа,
вспомнил то предчувствие, которое ощутил тогда.
   Теперь он понял жажду мести, но оставалось  многое  другое,  что  ему
было интересно.
   - Почему вы говорите "ад"? -  спросил  он  однажды  вечером  Торвина,
когда они уже сложили инструменты  и  подогревали  на  остывающем  горне
кувшин с элем. - Вы тоже верите, что есть такое  место,  где  наказывают
после смерти за грехи? Христиане верят в ад, но вы ведь не христиане.
   - А почему ты считаешь, что "ад" - это христианское слово? -  ответил
Торвин. - А что значит небо? - На этот раз он воспользовался  английским
словом - heofon.
   - Ну, это небо, - в замешательстве ответил Шеф.
   - Это  христианское  место  для  блаженных  после  смерти.  Но  слово
существовало до христиан. Они просто заимствовали его,  дали  ему  новое
значение. То же самое с адом.  Что  значит  hulda?  -  На  этот  раз  он
произнес норвежское слово.
   - Прятаться, укрываться где-нибудь. Как helian в английском.
   - Верно. Ад - это то, что укрыто. Что под землей. Просто  слово,  как
небо. В него можно вложить любое значение.
   - Но о твоем вопросе. Да, мы верим, что есть место, где наказывают за
грехи после смерти. Некоторые из нас его видели.
   Торвин некоторое время сидел молча, словно размышлял,  не  зная,  что
говорить дальше. Когда он снова нарушил молчание, послышалось полупение,
звучное и медленное; Шеф вспомнил, как  пели  монахи  в  соборе  Эли  на
всенощной накануне Рождества.

   Стоит зал, его не освещает солнце.
   Он стоит на Берегу Мертвецов;
   Дверь его выходит на север.
   С крыши капает ядовитый дождь.
   Стены его из переплетенных змей.
   В нем в горе и боли бьются люди:
   Волки-убийцы и отверженные,
   Те, что солгали, чтобы лечь с женщиной.
   Торвин покачал головой.

   - Да, мы верим в наказание за грехи. Но, может быть, мы не  так,  как
христиане, понимает, что такое грех, а что нет.
   - Кто это "мы"?
   - Пора тебе рассказать. Мне уже несколько раз  сообщалось,  что  тебе
предназначено все  узнать.  -  Они  прихлебывали  теплый,  приправленный
травами эль в свете умирающего дня, лагерь  вокруг  затихал,  и  Торвин,
гладя пальцами свой амулет, заговорил: - Вот как это было.
   - Все началось много поколений  назад,  наверно,  сто  пятьдесят  лет
назад. В то  время  великий  ярл  фризийцев  -  это  народ,  живущий  на
противоположном от Англии берегу Северного моря, - был язычником. Но ему
рассказывали о миссионерах из Франкленда и из  Англии.  К  тому  же  его
народ и недавно ставших христианами англичан связывало старое родство. И
потому он решил принять крещение.
   - По обычаю, крещение должно было происходить публично,  на  открытом
воздухе, в большом баке, который миссионеры соорудили, чтобы  всем  было
видно. После того как окунется в купель и будет крещен  ярл  Радбод,  за
ним должны были последовать вельможи его  двора,  а  вслед  за  тем  все
жители ярлдома, все фризийцы.  Ярлдом,  а  не  королевство,  потому  что
фризийцы слишком независимы, чтобы у них был король.
   - И вот ярл встал на край бассейна в  своей  одежде  из  горностая  и
алого бархата, поверх  которой  набросили  белую  крещенскую  одежду,  и
сделал первый шаг по ступени вниз. Нога его уже была в воде. Но  тут  он
повернулся и спросил главу миссионеров, франка, которого франки называли
Вульфхрамн - Волфрейвен, Волк-ворон, - спросил, правда ли, что когда он,
Радбод, примет крещение, все его предки, которые сейчас в аду  со  всеми
остальными проклятыми,  будут  освобождены  и  станут  дожидаться  своих
потомков  на  небе.  -  Нет,  -  ответил  Волфрейвен,  -  они  язычники,
некрещеные и не могут получить спасение. Нет спасения, помимо церкви.  -
И подчеркивая сказанное, повторил  по-латыни:  -  Nulla  salvatio  extra
ecclesiam. И нет освобождения для тех, кто в аду. De infernis nulla  est
redemptio.
   - Но моим предкам,  -  сказал  ярл  Радбод,  -  никто  не  говорил  о
крещении. У них даже не было возможности отказаться от него. Почему  они
должны вечно мучиться из-за того, что даже не знали?
   - Такова воля Господа, - ответил франкский миссионер и,  может  быть,
пожал плечами. И тогда Радбод отошел от крещенского бассейна и поклялся,
что никогда не  станет  христианином.  Он  сказал,  что  если  ему  дано
выбирать, он предпочитает вечно  томиться  в  аду  со  своими  невинными
предками, чем отправиться на небо, к святым и епископам, у  которых  нет
чувства  справедливости.  И  по  всему  ярлдому  он  начал  преследовать
христиан, вызвав ярость франкского короля.
   Торвин отпил эля и коснулся висевшего у него на шее молота.
   -  Так  это  началось,  -  сказал  он.  -  Ярл   Радбод   был   очень
предусмотрительным человеком. Он предвидел, что если будут  только  одни
христианские жрецы, с их книгами и писаниями, то когда-нибудь все примут
христианство. И в этом сила и в то же самое время грех христиан. Они  не
допускают, что у других тоже может быть хоть малая доля истины.  Они  не
будут договариваться. Они не остановятся на  полпути.  И  потому,  чтобы
нанести им поражение или хотя  бы  удержать  их  на  расстоянии,  Радбод
объявил, что на севере  должны  быть  собственные  жрецы  и  собственные
рассказы о том, что есть истина. Так был основан Путь.
   - Так что  такое  Путь?  -  поторопил  Шеф,  когда  Торвин  смолк  и,
казалось, не собирается дальше говорить.
   - Это мы. Мы жрецы Пути. У нас три вида обязанностей, и  так  было  с
того времени, как Путь пришел в земли севера. Первая обязанность - учить
поклоняться старым богам асам: Тору и Отину, Фрею и Уллю, Тюру и Ньорту,
Хеймдаллю и Бальдеру. Те, кто верит в этих богов, носят  такие  амулеты,
как у меня; это знак того бога, которому они поклоняются  больше  всего:
меч - знак Тюра, лук - Улля, рог - Хеймдалля. А  молот,  какой  я  ношу,
знак Тора. Многие носят такой знак.
   - Вторая обязанность - содержать себя каким-нибудь занятием, как я  -
кузнецким делом. Ибо нам не  позволено  жить,  как  жрецы  бога  Христа,
которые сами не работают, но берут десятину и приношения  у  работающих,
обогащаются и обогащают свои церкви, пока земля не начинает  стонать  от
их требований. - Но вот третью нашу  обязанность  объяснить  трудно.  Мы
должны думать о будущем, о  том,  что  станет  с  этим  миром  -  не  со
следующим. Видишь ли, христианские жрецы считают, что этот  мир  -  лишь
остановка на пути в вечность и что истинная цель  христианина  -  пройти
эту остановку с наименьшим вредом для своей души. Они не верят, что этот
мир имеет собственную ценность. Их он не интересует. Они не хотят больше
узнать о Нем. - Но  мы,  последователи  Пути,  мы  верим,  что  в  конце
произойдет  битва,  такая  грандиозная,  что  человек  не  в   состоянии
осмыслить. Но она состоится в этом мире, и наш долг сделать  так,  чтобы
наша сторона, сторона богов и людей, становилась все сильнее.
   - И потому на нас  возложена  обязанность  не  только  упражняться  в
прежних умениях, но делать их глубже и лучше. Мы всегда должны думать  о
том, как сделать по-другому, по-новому. И самые почитаемые среди нас те,
кто может придумать мастерство или умение  совершенно  новое,  такое,  о
котором никто не слышал и не думал. Я далек от высот таких людей. Но  со
времени ярла Радбода на севере узнали много нового.
   - Даже на юге о нас слышали. В городах мавров,  в  Кордове  и  Каире,
даже в землях черных людей говорят о Пути и  о  том,  что  случилось  на
севере с "огнепоклонниками", как они нас называют.  И  к  нам  присылают
посыльных, чтобы они смотрели и учились.
   - Но христиане никого к нам не шлют.  Они  по-прежнему  уверены,  что
только они знают истину. Только они знают, что такое спасение и грех.
   - А разве не грешно делать человека хеймнаром? - спросил Шеф.
   Торвин пристально посмотрел на него.
   - Я тебя не учил такому слову. Но я забыл - ты знаешь многое  другое,
чему я тебя не учил. Да, сделать из человека хеймнара, живого  мертвеца,
грешно, что бы он ни совершил. Это дело Локи - бога, в честь которого мы
разжигаем костер рядом с серебряным копьем Отина. Но  мало  кто  из  нас
носит знак Отина и никто - знак Локи.
   - Сделать человека хеймнаром. Нет. В этом рука Бескостного, даже если
он и не сам это сделал. Есть много способов победить христиан, но способ
Айвара Рагнарсона глупый. Он ни к чему не приведет. Но ты сам видел, что
я не люблю последователей и приближенных Айвара. А теперь ложись  спать.
- С этими словами Торвин опорожнил кружку  и  пошел  под  навес,  а  Шеф
задумчиво последовал за ним.

***

   Работа у Торвина не давала возможности Шефу заниматься своим поиском.
Хунд почти сразу переселился в палатку лекаря Ингульфа, тоже жреца Пути,
но преданного Идунн - богине врачевания. Их палатка недалеко. Но  с  тех
пор они почти не  виделись.  Шеф  занимался  обычными  делами  помощника
кузнеца и обычно находился у святилища самого  Тора  -  горна.  Рядом  -
спальная палатка, за ней глубокая выгребная яма, все это окружено нитями
и ягодами рябины.
   - Не выходи за нити, - говорил Шефу Торвин. - Внутри ты  под  защитой
Тора, если тебя  убьют,  мститель  за  всех  убитых  отомстит  за  тебя.
Снаружи, - он пожал плечами, - Мюртач будет счастлив увидеть тебя.  -  И
Шеф оставался внутри.
   На следующее утро пришел Хунд.
   - Я видел ее, видел сегодня утром, - прошептал он,  сев  на  корточки
рядом с Шефом. На этот раз Шеф был один. Торвин ушел, была  его  очередь
печь хлеб в общественной печи. Он оставил Шефа размалывать зерна  ржи  в
ручной мельнице.
   Шеф вскочил, просыпав на землю муку и непромеленные зерна.
   - Кого? Годиву? Где? Как? Она...
   - Садись, прошу тебя. - Хунд начал торопливо убирать  просыпанное.  -
Мы должны  выглядеть  как  обычно.  Здесь  всегда  все  друг  за  другом
наблюдают. Послушай.  Плохая  новость  такова:  она  принадлежит  Айвару
Рагнарсону, тому, кого называют Бескостным. Но ей  не  причинили  вреда.
Она жива и здорова. Я знаю это, потому что  Ингульф  как  лекарь  бывает
всюду. И часто берет меня с собой. Несколько дней назад  его  вызвали  к
Бескостному. Мне не разрешили войти - там сильная стража, -  но  пока  я
ждал снаружи, я ее увидел. Ошибки нет. Она прошла в пяти ярдах от  меня,
хотя меня не видела.
   - Как она выглядит? - спросил Шеф. В его сознании всплыло болезненное
воспоминание о матери и Труде.
   - Она смеялась. И выглядела...  счастливой.  -  Юноши  замолчали.  По
всему, что они слышали, было что-то зловещее в  том,  что  кто-то  может
быть счастлив в пределах досягаемости Айвара Рагнарсона.
   - Но  слушай,  Шеф.  Ей  грозит  страшная  опасность.  Она  этого  не
понимает. Она считает,  что  раз  Айвар  вежлив  с  ней,  хорошо  с  ней
разговаривает, не использовал ее сразу как шлюху, она в безопасности. Но
с Айваром что-то неладно, может, с его телом, а может, с  головой.  И  у
него есть свои способы облегчать свое положение. И однажды Годива станет
таким способом.
   - Тебе нужно увести ее отсюда, Шеф, и как  можно  быстрее.  И  прежде
всего она должна тебя увидеть. Не могу сказать, что мы предпримем  после
этого, но если она будет знать, что ты  здесь,  может,  сумеет  передать
сообщение. Вот о чем я слышал. Сегодня все женщины -  и  Рагнарсонов,  и
других предводителей - выйдут из палаток. Я слышал, как они  жаловались.
Говорили, что уже несколько недель моются только в грязной реке. Сегодня
днем они пойдут купаться и стирать. К заводи, в миле отсюда.
   - Мы заберем ее оттуда?
   - Даже не думай об этом. В армии  тысячи  мужчин,  всем  им  отчаянно
нужны женщины. По пути будет стоять столько верных  охранников,  что  ты
даже заглянуть сквозь них не сможешь. Нужно, чтобы она тебя увидела. Вот
как они пойдут. - И Хунд стал торопливо объяснять маршрут.
   - Но как я отсюда уйду? Торвин...
   - Я подумал об этом. Как только женщины выйдут, я приду сюда и скажу,
что мой  хозяин  просит  прийти  Торвина  и  подточить  инструменты  для
разрезания головы и живота. Ингульф  проделывает  удивительные  вещи,  -
добавил  Хунд,  восхищенно  покачивая  головой.  -  Больше,  чем   любой
церковный лекарь.
   - Торвин, конечно, пойдет со мной. Тогда ты выйдешь, перелезешь через
стены и пройдешь вперед, раньше женщин и стражи, а потом как бы случайно
встретишься с ними на дороге.
   Хунд оказался прав относительно  реакции  Торвина.  Как  только  Хунд
высказал свою просьбу, Торвин тут же согласился.  "Иду",  -  сказал  он,
положив молот и оглядываясь в поисках  разных  оселков  и  полировальных
камней. И без затяжек вышел.
   А потом все пошло не так, как рассчитывал Шеф.  Пришли  два  клиента,
оба ни за что не соглашались прийти в другой раз, оба хорошо знали,  что
Шеф никогда не выходит за пределы огороженной площади. Он  избавился  от
них, но пришел третий, полный вопросов и желания поболтать. И когда  Шеф
наконец смог впервые выйти за пределы увешанных рябиной нитей, он понял,
что ему придется делать самое опасное, что можно сделать в этом  тесном,
полном глаз и скучающих умов лагере, - а именно торопиться.
   Но ему пришлось  торопиться.  Он  бежал  по  заполненным  тропам,  не
оглядываясь на  любопытствующих,  перепрыгивая  через  оттяжки  палаток,
подбежал к ограде, ухватился обеими руками за острые концы бревен, одним
мощным рывком перелетел через нее.  Крик  сзади  сообщил  ему,  что  его
заметили, но остановиться ему не приказали. Он выходил, а не заходил,  и
ни у кого не было причин крикнуть "вор".
   Теперь  он  оказался  на  равнине,  по-прежнему  усеянной  пасущимися
лошадьми и упражняющимися воинами, тропа под деревьями вела к  заводи  в
миле отсюда. Женщины шли вдоль реки, но было бы самоубийством бежать  за
ними. Он должен опередить их и  невинно  возвращаться,  а  еще  лучше  -
стоять в каком-нибудь месте, мимо которого  они  пройдут.  Он  не  может
приближаться к воротам, где стражи наблюдают за  всем  происходящим.  Не
обращая внимания на опасность, Шеф побежал по лугу.
   Через десять минут он добрался до заводи и пошел  по  грязной  тропе,
ведущей к ней. Пока здесь никого нет. Теперь ему  нужно  только  принять
вид обычного солдата. Трудно: в  нем  есть  отличие.  Он  сам  по  себе.
Снаружи лагеря и даже  в  нем  викинги  всегда  передвигались  экипажами
кораблей или по крайней мере с товарищами по веслам.
   Но выбора у него нет. Нужно просто идти. И надеяться, что Годива  его
заметит и у нее хватит ума ничего не сказать.
   Он уже слышал голоса, говорили и смеялись женщины, иногда слышались и
мужские голоса. Шеф вышел из-за куста боярышника  и  прямо  перед  собой
увидел Годиву. Их взгляды встретились.
   И тут же он увидел, что она окружена  людьми  в  желтых  пледах.  Шеф
огляделся: к нему навстречу шел Мюртач,  торжествующе  улыбаясь.  Прежде
чем Шеф смог пошевелиться, его схватили  за  руки.  Остальные  стражники
столпились за предводителем, на время забыв о женщинах.
   - А, петушок! - насмешливо сказал Мюртач, заложив пальцы за  пояс.  -
Тот самый, что показал мне рукоять меча.  Пришел  взглянуть  на  женщин?
Дорого тебе этот взгляд обойдется. Ну-ка, парни, отведите его в  сторону
на несколько шагов. - Он с цепенящим звуком "ввип" выхватил свой длинный
меч. - Мы ведь не хотим причинить неприятности леди видом крови.
   - Я буду сражаться с тобой, - сказал Шеф.
   - Нет. Чтобы я, вождь гадгедларов, сражался с  тем,  кто  только  что
снял с себя рабский ошейник?
   - У меня никогда не было ошейника, - ответил Шеф. Он чувствовал,  как
его охватывает гнев; холод, страх и паника уходят. У  него  только  один
слабый шанс. Если он сумеет заставить обращаться с  ним  как  с  равным,
возможно, он выживет. Иначе через минуту он будет лежать  в  кустах  без
головы. - По праву рождения я не ниже тебя. И говорю  по-датски  гораздо
лучше.
   - Это верно, - послышался откуда-то из-за пледов  холодный  голос.  -
Мюртач, твои люди смотрят на тебя. А должны смотреть на женщин.  Неужели
вам всем нужно иметь дело с этим парнем?
   Толпа перед Шефом расступилась, и он обнаружил, что смотрит  в  глаза
говорящего. Почти белые глаза. Светлые, как лед в блюде, подумал Шеф,  в
блюде из липового дерева, тонком, почти  прозрачном.  Глаза  не  мигали,
ждали, когда Шеф отведет  взгляд.  Шеф  с  усилием  оторвал  взгляд.  Он
испугался: смерть рядом.
   - У тебя с ним вражда, Мюртач?
   - Да, господин. - Ирландец тоже отвел взгляд.
   - Тогда сразись с ним.
   - Но я уже сказал...
   - Если не будешь сражаться ты, пусть сразится один  из  твоих  людей.
Поставь самого молодого. Пусть мальчишка  сразится  с  мальчишкой.  Если
твой человек победит, я дам ему это. -  Айвар  снял  с  руки  серебряный
браслет, подбросил в воздух,  снова  надел.  -  Расступитесь,  дайте  им
место. Пусть женщины тоже посмотрят.  Никаких  правил  и  без  сдачи,  -
добавил он. Зубы его блеснули в холодной, лишенной веселости  улыбке.  -
Бой до смерти.
   Шеф снова посмотрел в глаза Годивы, круглые от ужаса.  Она  стояла  в
переднем ряду кольца, женские платья перемешивались  с  яркими  пледами,
среди них виднелись алые плащи  и  золотые  браслеты  ярлов  и  витязей,
аристократии армии викингов. Шеф заметил знакомую фигуру  Убийцы-Бранда.
Пока остальные готовили его противника к битве, Шеф подошел к Бранду.
   - Сэр, дай мне на время твой амулет. Я верну его - если смогу.
   Воин без всякого выражения снял  подвеску  через  г