это  получалось, иногда
нет. Сегодня был  плохой  день. Яростное сопротивление, ворота,  недоступные
для камней тяжелой катапульты, -- и двадцать славных братьев из Ордена Копья
полегли  вместе  со многими  воинами,  набранными  с  помощью  баронов Южной
Франции.
     Но даже  это  не оправдывает едва  не совершенный  им смертный  грех --
богохульный  отзыв   о  священной   реликвии.  Бруно  помолчал,   пристально
огляделся.  Он  сам назначит  себе  наказание.  В  былое  время  он  набирал
пригоршню деревянных  щепок, поджигал  и держал на  открытой ладони.  Однако
волдыри мешали  во время битвы. Он не  имел права  из-за собственных грешков
мешать себе выполнять дело веры. И опять же, согрешила-то не рука. Нет.
     Вынув  кинжал,  Бруно  поднес  его  к свече,  выждал,  пока  острие  не
раскалилось докрасна. Затем он  решительно высунул  свой едва не согрешивший
язык,  прижал  к  нему обжигающий  металл.  Долгие  секунды  держал  его.  В
покрывавшей щеки корке пыли медленно пробили дорожку слезы, но  больше ничто
в чеканном лице императора  не  изменилось. В ноздри  ударил  смрад  горелой
плоти, ставший привычным в эти дни боев и сражений.
     Бруно отнял  кинжал,  критически  осмотрел  кончик -- не  испорчена  ли
закалка металла.  Кажется,  нет.  Он  обернулся  и  встретил неодобрительный
взгляд  своего  наперсника  и  духовного  наставника,   дьякона  Эркенберта.
Эркенберту не нравились  эти упражнения в смирении, он считал, что они ведут
к гордыне.
     -- И если твой глаз соблазняет тебя, вырви его, -- сказал Бруно в ответ
на невысказанный укор.
     --   Лучше  следовать  наставлениям  вашего  исповедника,  --   ответил
Эркенберт, -- неустанно уповая, что он способен дать их.
     Дьякон  завидовал  исповеднику императора  Феликсу,  поскольку  Феликс,
будучи  рукоположен  в  сан,  мог выслушивать  исповеди  и давать  отпущение
грехов, чего Эркенберт, до сих пор простой дьякон, делать не мог.
     Бруно нетерпеливым жестом отмахнулся от начинающегося спора.
     --  А  теперь,  --  повторил  он,  --  расскажи  мне  еще раз  об  этом
благословенном Святом Граале Господа нашего. Увы, моя вера снова нуждается в
укреплении.
     Эркенберт, сохраняя укоризненный вид,  начал рассказ. В каком-то смысле
его,  Эркенберта, преследовал успех. Он был вместе с императором, когда тот,
простой риттер из Ордена Копья, отправился в северную глушь, чтобы вернуться
со Святым Копьем и снова  объединить распадающуюся империю  Шарлеманя, Карла
Великого.  И  поскольку  все это время он был с  Бруно, проводил  изыскания,
которые  в  конце концов  позволили  им  опознать Копье, подбадривал павшего
духом императора, когда тот уже отчаялся когда-нибудь завершить свои поиски,
сейчас он  считался знатоком  реликвий и докой в деле их розыска. Но о Копье
рассказал и  удостоверил его  существование  сам святой Римберт, архиепископ
Гамбургский  и Бременский. История, которая  сейчас  завладела  воображением
императора, имела совсем другое происхождение.
     Тем не менее  Эркенберт изучил те  немногочисленные документы,  которые
смогли для него разыскать: теперь он знал об этой истории все. Может быть, к
лучшему, что рассказывать ее будет человек, ничуть ею не увлеченный.
     --  Как вы знаете, --  начал  он,  -- рассказы  четверых евангелистов о
распятии  Господа   нашего  несколько   различаются.  Разумеется,  это  лишь
подтверждает  их  достоверность,  ведь  мы  нередко  убеждаемся, что  четыре
человека,  которым  довелось  увидеть одно  и  то  же событие,  тем не менее
рассказывают о нем поразному. Однако когда все четыре Евангелия совпадают --
а  они совпадают в рассказе  про центуриона,  который проткнул  копьем грудь
Иисуса и с благоговением говорил  о Нем как о Сыне Божьем, --  мы можем быть
уверены, что речь идет  о чем-то великом и  священном, поскольку все четверо
были вдохновлены Святым Духом увидеть и записать одно и тоже.
     Бруно кивнул,  на его мрачном и суровом лице  появилось удовлетворенное
выражение, словно у ребенка, который услышал начало хорошо знакомой вечерней
сказки.
     -- Однако великая  мудрость,  или великое знание, может  скрываться и в
том, что удостоверено только одним свидетелем. Так вот.  Евангелие от Иоанна
рассказывает нам о многих  таких вещах, о которых другие умалчивают.  И одно
обстоятельство  из  его рассказа звучит странно, но не совсем невероятно.  Я
читал  в некоторых  книгах, что у римлян, жестоких  и  не знающих милосердия
безбожников, был обычай оставлять тело распятого на съедение птицам.
     Бруно,  чьи  виселицы  с  непогребенными  телами раскачивались  по всей
Европе, снова кивнул, выражая не то удовлетворение, не то монаршье одобрение
такой политики.
     -- Но, по иудейскому закону, мертвецов нельзя было оставлять на  виду в
эти священные дни праздника Пасхи. Поэтому и  послали  воинов убить Иисуса и
распятых вместе  с ним разбойников --  не из жалости, а чтобы их можно  было
снять до захода солнца в пятницу, когда начинается иудейский шабат, суббота.
     Что  тогда произошло? Об этом упоминает лишь  Иоанн, однако его история
вполне правдоподобна и необязательно должна была быть известна остальным.
     Иоанн  говорит, что  один богатый  еврей  выпросил у  Пилата разрешение
снять тело, завернул тело  в плащаницу  и положил в каменный  склеп -- таков
обычай в гористых  странах, там не хоронят в земле,  как мы.  Иоанн называет
этого еврея Иосифом из Аримафеи  . А дальше  речь идет о  Воскресении, и все
евангелисты рассказывают о нем по-разному.
     Об этом Иосифе рассказывают много  других историй. У моего народа -- не
моего народа из Нортумбрии, а у народа с дальнего запада моей родины -- есть
предание о  том,  что  этот Иосиф  после смерти  Иисуса покинул берег Святой
Земли  и  в конце концов попал в Англию, тогда еще не Англию, а Британию.  И
там, мол,  он построил  церковь в Гластонбери и  совершил много чудес. А еще
говорят, что он привез с собой Святой Грааль, и тот до сих пор там и лежит.
     -- Но  мы ведь в это не верим?  -- осведомился Бруно, хотя слышал ответ
не меньше десятка раз.
     -- Нет. То,  что богатый еврей покинул  Святую  Землю, потому  что стал
врагом своего народа,  вполне возможно. Но Британия во время  смерти Господа
нашего  еще не входила в состав  Империи. Это была глушь,  где  жили  только
дикие кельты. Кому бы пришло в голову туда отправиться?
     -- Тогда почему мы думаем, что Святой Грааль существует?
     Эркенберт ухитрился удержаться от  неодобрительного хмыканья. Он-то как
раз не думал, что Святой  Грааль  существует; просто он по  опыту  знал, что
коль скоро позволит  себе  проговориться об этом, его набожный, но  властный
хозяин замучает дьякона  спорами, пока  тот не признает, что скорее всего не
прав.
     -- В основном потому, что в это верят  слишком многие. Тем не менее, --
поспешил  продолжить  Эркенберт,  пока   повелитель   не   потребовал  более
вразумительного ответа,  --  при  ближайшем рассмотрении рассказы  о  смерти
Господа  нашего  не  могут  не вызвать несколько  законных  вопросов. Я  уже
говорил, что  только  Евангелие  святого  Иоанна  Богослова рассказывает  об
Иосифе  из Аримафеи.  И  только в этом Евангелии упоминается  еврей Никодим,
причем упоминается трижды,  в конце, когда Иосиф и  Никодим подготовили тело
для погребения. Среди фарисеев и  книжников,  когда  Никодим потребовал  для
Иисуса справедливого  суда. И когда Никодим приходил к  Иисусу  ночью, чтобы
задать ему свои вопросы. Однако есть и еще одно Евангелие, которое я читал.
     -- Кроме четырех, вошедших в Библию? -- подсказал Бруно.
     --  Да. Это Евангелие  от Никодима. Отцы Церкви в своей мудрости решили
не включать его в текст, который считается каноническим. И все  же ясно, что
книга эта очень  древняя. А повествует она о том, что произошло после смерти
Христа. И до Его воскресения.
     --Когда Он спускался в ад, -- восторженно выдохнул Бруно.
     --  Именно из-за этого Евангелия у нас в  Символе Веры появились  слова
descendit  ad infernos, "сошел  в ад". Итак, этот  Никодим видел  погребение
Христа,  знал о Его воскресении -- и говорил с  теми, кого Христос вывел  из
ада.
     Иначе откуда  он мог об этом  узнать? Он, по-видимому, был посвящен  во
многие дела Спасителя.  Наверное,  знал даже  больше, чем Иосиф.  Такие люди
понимали,  что  Христос  -- Сын Божий,  почти так  же  скоро,  как центурион
Лонгинус, который сохранил свое копье в качестве святой реликвии. У них было
много возможностей собрать предметы,  которых  касался Сын Божий, и одним из
таких  предметов мог быть Грааль. Некоторые  говорят, что  это  была  чаша с
Тайной Вечери,  какой-то  сосуд, в который  была собрана Святая Кровь, после
того как Копье пролило ее.
     -- Но  это  потому,  что они проклятые французы!  --  внезапно вскричал
Бруно, со своей обычной неуловимой быстротой и силой вонзая кинжал глубоко в
стол.
     -- Они же не  могут говорить  на  собственном проклятом  языке!  Просто
портят порченую латынь, пока это  уже  ни  на  что  не  похоже!  Берут aqua,
превращают  в еаи,  берут  caballerus, превращают в  chevalier. Я  спрашиваю
тебя:  как  могло звучать слово graal,  прежде  чем эти косноязычные ублюдки
начали произносить его?
     В палатку ворвались два телохранителя  с оружием наготове и  убедились,
что  их  хозяин,  цел  и невредим,  сидит за столом. Бруно вдруг  улыбнулся,
помахал им рукой, сказал на своем родном нижненемецком:
     -- Все в порядке, парни. Просто высказал, что я думаю о французах.
     Его люди улыбнулись в ответ и  исчезли. Братья Ордена  Копья  разделяли
мнение  императора, особенно  после  сегодняшней стычки, в  которой французы
участвовали с обеих сторон, но свои рвались в бой  далеко не  так рьяно, как
французы на стороне противника.
     -- Что ж, --  сказал Эркенберт, стараясь ответить на  вопрос. -- Грааль
может быть каким-то блюдом или чашей.
     -- В блюдо ведь кровь не собрать, так?
     -- А может  быть, это и  есть  кровь.  Может быть,  когда люди  говорят
sancto graale или  saint graal, словом, "Святой  Грааль" на разный  лад,  их
предки  старались  выговорить sang  real, "царская кровь". И  на латыни  это
будет примерно так же.  Sanctus graduate вместо sanguis regalis. Может быть,
"Грааль"
     -- это просто "Священная Кровь".
     Некоторое  время  Бруно молчал, раздумчиво  трогая пальцем  волдырь  на
языке.
     Эркенберт следил за ним с возрастающим интересом. Они уже несколько раз
затрагивали  эту  тему,  но  Эркенберт  никак не мог  понять,  почему  Бруно
держится  так  уверенно  и  так  уверенно   задает  вопросы.  Действительно,
встречались кое-какие странности в  Евангелиях от Иоанна и от Никодима. Но в
деле  Святого  Грааля  не  существовало и следа  таких серьезных современных
свидетельств,  которые  были  в деле о Святом  Копье.  Копьем  еще  на живой
человеческой памяти владел Карл Великий. Не было и ничего похожего на письмо
центуриона, которое Эркенберт видел собственными глазами.
     Дьякон уже успел заподозрить, что Бруно что-то скрывает.
     -- Как ты  производишь от  graduate  "блюдо"  или  "чашу"?  --  спросил
наконец Бруно.
     --  Сначала  берем  gradus,  что  значит,  э-э,  "переход",  -- ответил
Эркенберт. -- Значит, это перемена блюд во  время обеда, то, на чем подается
другая еда.
     -- Но  gradus не означает никакого  проклятого  "перехода"! --  рявкнул
Бруно.
     -- Это только  ты так говоришь. А  на самом  деле он означает проклятую
ступень.  То,  на  что  ступают.  A  graduate  --  это  что-то, на чем много
ступенек.  И  мы  с  тобой  называем  эту  штуку  одинаково,  говорим ли  мы
по-английски или понемецки. В  обоих  языках это слово  звучит  одинаково, я
проверял. И ты знаешь, что это такое! Это проклятая...
     -- Лестница, -- холодно и отрешенно договорил Эркенберт.  Наконец-то он
понял, к чему клонит его повелитель.
     -- Лесенка. Вроде той, которую сам-знаешь-кто носит на шее.
     -- Но  как она могла стать священной реликвией? Сравниться с чашей, что
была на Тайной Вечере?
     -- А ты никогда не  задумывался, -- спросил Бруно, откидываясь на своем
походном стуле, -- что произошло после Распятия?
     Эркенберт молча покачал головой.
     --  Что  ж,  ведь римляне не взяли тело, правильно? Я полагаю,  что мой
предок Лонгинус, -- Эркенберт про себя отметил, что Лонгинус превратился уже
в  предка Бруно, --  повел воинов  в  казармы, скажем, с восхищением любуясь
своим копьем.  Но  тело, тело  Господа нашего... ну  да,  ты только  что сам
сказал, оно было отдано евреям. Его приверженцам, а не тем, кто распял  Его.
Но если хочешь узнать, что было дальше, тебе нужно обратиться к иудеям. Не к
римлянам, они ушли в казармы,  не к  христианам, они все попрятались. И  как
по-твоему, что иудеи первым делом сделали?
     Эркенберт  безмолвно покачал головой. У него появилось ощущение, что он
присутствует при чем-то ужасающем, тянущемся из прошлого,  из прошлой  жизни
Бруно, дальше, в будущее. Он не имел ни малейшего представления, что это.
     Бруно налил  из кувшина вино  в два больших кубка  и подтолкнул один  к
Эркенберту.
     -- От  этой говорильни во рту пересыхает,  -- заметил он, и на его лице
еще  раз  появилась его неожиданно добродушная и дружелюбная улыбка. --  Так
вот, ты когда-нибудь всерьез  задумывался о том, как  на  самом деле распять
человека? И как снять его с креста? А?

        x x x


     Шеф  лежал  в своем гамаке,  подвешенном между бортом  и башней носовой
катапульты.  Легкий бриз смягчал  жар, все еще  поднимающийся от  деревянных
палуб,  а корабль тихо покачивался  на  почти  неподвижной  воде.  Остальные
семьдесят моряков тоже спали вокруг, кто в  гамаках, кто --  развалившись на
палубе. Звезды сверкали над ними в небе  такой глубины, какую они никогда не
видели прежде.
     В своем сне  Шеф знал, что  находится глубоко-глубоко под землей, вдали
от моря и неба. Он попал  на какую-то  огромную лестницу. Такую большую, что
он едва-едва мог дотянуться кончиками пальцев до края ближайшей ступеньки.
     Он мог подпрыгнуть, подтянуться наверх, перенести  колено через край  и
так взобраться на следующую каменную ступеньку. Сколько он выдержит, пока не
лишится сил?
     И  что-то поднималось к  нему  снизу  по  лестнице.  Что-то гигантское,
превосходившее  его  величиной,  как  он  превосходил  мышь.  Шеф чувствовал
сотрясения  холодного  влажного   камня,  бам-бам-бам,  топают  по  лестнице
огромные ноги. Снизу повеяло  духом злобы и злорадства. Если тварь,  что там
карабкается, увидит его, она его раздавит с такой же несомненностью, как сам
Шеф раздавил бы ядовитого паука. Внизу начал разгораться слабый свет.
     Тварь сможет увидеть его.
     Шеф  огляделся,  уже  представляя, как его плоть и кровь  размажутся по
камню.  Вверх  не полезешь, все  равно догонят. Прыгать вниз  нет смысла.  В
сторону. Он прыгнул вбок, в тусклом  свете попробовал перебраться через край
лестницы.  Там что-то было, как будто деревянная обшивка  или ограждение.  А
сам он был как  мышь. Шеф припомнил  многолетней давности видение, в котором
он был хромым кузнецом Велундом,  а Фарман, священник Фрейра, глядел на него
с пола, словно мышь из-под плинтуса. Теперь мышью был Шеф, а Фарман...
     Топот на ступеньках вернул  Шефа от размышлений о тихом Доме Мудрости к
его кошмарной реальности.
     Расщелина в  деревяшке. Шеф  начал протискиваться  в нее  сначала лицом
вперед, потом  сообразил, что  так  не  сможет  видеть приближающуюся  сзади
угрозу, выбрался и  полез спиной, не обращая внимания на задранную сорочку и
впивающиеся в тело занозы.
     Он спрятался, по крайней мере исчез из прямой видимости. Шеф еще дальше
откинул голову,  он знал: в темноте ничто  так  не  выдает человека, как его
белеющая кожа.  Однако он все  еще  мог кое-что видеть. Когда  топанье шагов
стало оглушительным, Шеф через щель увидел лицо.
     Лицо решительное  и жестокое,  изъеденное и обожженное ядом. Лицо Локи,
погубителя  Бальдра,  освободившегося из своего  вечного заточения рядом  со
змеем, брызгавшим  ядом  ему  в глаза всякий раз, когда верная жена Локи  не
могла  помешать этому. Лицо  решившегося  на  месть.  На  месть  за  ужасную
несправедливость.
     Лицо   исчезло,   топающие  ноги   продолжили   восхождение.  И   вдруг
остановились. Замерли на  уровне головы  Шефа. Он  затаил дыхание и внезапно
услышал,  как  колотится сердце:  его  удары  барабанным  боем отдавались  в
замкнутом  пространстве  ненадежного   деревянного   убежища.  Шеф  вспомнил
огромные ноги Бранда, отбивающего шаг на месте, и изумленно выпучившегося на
них   араба.  Локи  одним  пинком  мог  раздавить  Шефа  вместе  с  хрупкими
деревяшками вокруг.
     Ноги двинулись дальше, продолжили свое восхождение к свету. Шеф перевел
дух ~- и тут услышал еще  один звук. На этот  раз шуршание. Что-то скользило
по  камню.  Шефу  вспомнилось предыдущее ужасное видение -- разверстая пасть
гигантского змея, который не  смог  до него  добраться  и вернулся  к своему
делу: продолжил  нескончаемые  пытки прикованного Локи, нескончаемо  мучаясь
сам из-за бога, который приковал его чуть дальше, чем  нужно, чтобы  вонзить
зубы.  Гигантский змеи гонится  за  тем, кого  так долго не мог достать,  он
столетиями во мраке копил свою ярость. А ведь глаза змея ближе к  земле, чем
у Локи. И у него есть другие органы чувств, кроме глаз.
     Рассчитанные  на  то, чтобы, хватать мышь в темноте.  Шеф вспомнил, как
посинело и  раздулось  лицо Рагнара  Волосатые  Штаны, отца Ивари и Сигурда,
когда тот умер в змеином погребе, в английском orm-garth.
     В панике Шеф заставил себя отвернуться и попробовать глубже пролезть  в
свое укрытие.  Щель расширялись,  он протиснул  плечи,  задумавшись, что  же
может быть по  другую сторону. Свет померк, но шорох  позади  раздавался все
ближе и ближе.
     Он пролез. Неизвестно через что, но пролез и  теперь стоял на дне ямы и
глядел  вверх.  Там, в  вышине, светила полная  луна,  испещренная  пятнами,
словно мертвенно-бледный  череп.  Прямо впереди  Шеф  увидел стену, она была
ниже, чем скала позади  него. Но все равно слишком высока, чтобы подпрыгнуть
и, ухватившись за край, залезть наверх, как он мог  бы сделать на ступеньках
оставшейся позади лестницы. Запаниковав, Шеф побежал  к стене, не  заботясь,
что его могут  увидеть. Но  пока он  бежал, отовсюду --  не только сзади, но
отовсюду! -- доносилось пронзительное и вездесущее шипение.
     Он  замер,  ощутив  вокруг  скользящие тела. Он  спасся от  Локи  и  от
гигантского  змея.  Но  теперь он попал на шевелящийся  ковер  из змей. Он в
ormgarth богов. И отсюда нельзя выбраться.
     Застыв как  столп, он почувствовал  удар в бедро, первый глубокий  укус
ядовитых зубов, и яд растекся по его жилам.
     Шеф отчаянно рванулся из гамака, зацепился ногой и грохнулся на палубу.
Он мгновенно вскочил на ноги, готовый разить  во всех направлениях, из груди
рвался истошный крик.  Спавшие поблизости  моряки, ругаясь спросонок, начали
подниматься и  хвататься за  оружие,  и  тут  Шеф почувствовал,  что  чья-то
мускулистая рука обхватила его и оторвала от палубы.
     -- Полегче, полегче, -- проворчал Торвин. -- Все в порядке, всем спать.
Это просто сон. Ночной кошмар.
     Он подтолкнул Шефа к борту, дал ему время оглядеться и перевести дух.
     -- Что ты видел на этот раз?
     Шеф  отдышался, почувствовал, что  испарина высохла.  Сорочка оказалась
мокрой, как будто бы он искупался в море. Соль разъедала пустую глазницу.
     -- Я видел  Локи.  Локи освободился. А  потом я попал в змеиный погреб,
как Рагнар, -- Шеф принялся тереть бедро в том месте, где ощутил укус змеи.
     -- Если ты видел,  что  Локи освободился,  в  Святилище должны  об этом
узнать, -- буркнул Торвин. -- Может быть, Фарман в Стамфорде или даже Виглик
Провидец в  Каупанге  смогут собрать  Совет. Ведь если  Локи освободился