узырем, пока сам  император
не  избавил его от мучений  с помощью своего  miserecorde, длинного  тонкого
кинжала, предназначенного как раз для этих целей.
     Затем братья мрачно выстрелили  из требукета  следующим валуном, снесли
ворота,  прорвались  внутрь  и  сквозь  баррикаду,  которую, как и  ожидали,
встретили на внутреннем дворе,  потом стали выкуривать последних  защитников
из башен, аттика, лестниц и подвалов. Защитники крепости мрачно  отбивались,
не оставляя ни единого человека, при отступлении добивая своих раненых, пока
их не загнали в последнюю башню. В ней были одни мужчины. Бруно  сам увидел,
когда атакующие  ворвались  во внутреннее  помещение  крепости, что  на полу
рядами лежат женщины, старики, дети, скорчившиеся, ничком или со скрещенными
на груди руками: все отравленные, убитые, ни одного живого. И лишь последние
человек двадцать заперлись в башне, которую подожгли люди императора.
     Бруно опустил  щит,  осторожно,  опасаясь  стрелы,  нерешительно шагнул
вперед. Он рисковал показаться идиотом, но необходимо было выполнить то, что
он задумал. Он еще раз крикнул:
     -- Эй,  вы, там! Еретики! Если  вам жарко, выходите и сдавайтесь. Я даю
вам слово,  слово рыцаря и кайзера,  что вам не причинят вреда. Никто в мире
не мог бы биться лучше вас. Вы сделали достаточно.
     В  ответ только треск и столб  пламени. Братья снова косились на Бруно,
размышляя,  не сошел ли  император  с ума. И  тогда  из самой  середины огня
раздался голос.
     --  Знай,  император.  Я капитан  Маркабру, все еще, увы,  imperfectos,
несовершенный.  Нам  наплевать  на  тебя  и на  твой  огонь.  Ныне  же,  как
благочестивый  разбойник, я буду в раю с  моим Господом.  Потому что Господь
милостив. Он не даст нам гореть и в этом мире, и в другом.
     Раздался  треск  обрушившихся  стропил,  поднялся  клуб  дыма  и  пыли,
наступила  долгая  тишина,  нарушаемая лишь шумом огня. И  никаких  знакомых
звуков  грабежа, воплей, слез, просьб о  пощаде. Только треск  пламени и гул
падающих камней.
     Бруно  попятился  назад,  все  еще  держа поднятый  щит.  Теперь, когда
сражение окончилось, появился Эркенберт в сопровождении  своих не  отстающих
ни на шаг телохранителей. Он с удивлением увидел в голубых глазах императора
удовлетворение и даже радостные огоньки.
     --   Отлично,  теперь  мы  кое-что   узнали,  --  сказал  Бруно  тощему
англичанину.
     -- И что же?
     -- Ублюдки что-то спрятали здесь. Теперь нам осталось только найти это.

        x x x


     "Победитель  Фафнира" призраком скользил  в ночи, остальные корабли шли
за ним  следом, под всеми  парусами, едва оставляя на воде легкую рябь.  Шеф
сидел  около  форштевня,  свесив  ноги  за  борт  и  время  от времени  ловя
прохладные  водяные  брызги. Словно на морской прогулке, подумал он.  Ничего
похожего на  холод и  голод во время его  долгого путешествия по Северу. Шеф
вспомнил обожженное лицо и тело Сумаррфугла и как кожа трескалась под рукой,
когда он загонял кинжал.
     Кто-то подошел со стороны, где у Шефа не было глаза. Он резко обернулся
и успокоился.  Почти  успокоился.  Это была Свандис  в  своем  белом платье,
незаметно ставшая позади него.
     -- Знаешь, Бранд не  убил тех рыбаков, -- заговорила она. -- Он потопил
их лодку, но дал  им время  сделать плот и погрузить  на  него пресную воду.
Оставил им пару весел. Бранд сказал, что рыбаки доберутся до материка или до
одного из островов дня за полтора, достаточно времени, чтобы мы успели уйти.
     -- Если их не подберет кто-то из их приятелей, -- пробормотал Шеф.
     -- Ты  хочешь превратиться в такого человека, как мой  отец? -- Свандис
несколько мгновений помолчала. -- В конце концов, говорят, что ты тоже  eigi
einhamr,  человек не  с одной кожей. Это из-за того, что ты  видишь в  своих
снах.
     Ты  не расскажешь мне  о них? Что это было,  что оставило прошлой ночью
отметины  на  твоем  бедре? Они выглядят как укус ядовитой гадюки. Но ты  не
распух и не умер. И отметины уже исчезли.
     Шеф задрал край сорочки, в смутном свете звезд уставился на свое бедро.
     Теперь  там ничего не было, во всяком случае ничего, что можно было  бы
разглядеть. Может  быть, следует рассказать ей. Он чувствовал тепло ее тела,
приятное в ночной  прохладе, улавливал слабый женский запах, заставивший его
на мгновение задуматься, каково это будет -- обнять ее и зарыться лицом в ее
грудь. Шеф никогда  в жизни  не знал женской ласки, мать не подходила к нему
ближе  вытянутой  руки,  судьба  разлучила  его с Годивой, его  единственной
любовью. Он почувствовал искушение отдаться ласке. И немедленно отогнал  его
от  себя. На  них  смотрят, склонить  голову  и просить  обнять  его, словно
плачущего ребенка, -- позор для drengr'a, воина. Но поговорить можно.
     Шеф неторопливо начал описывать ей подробности своего последнего сна.
     Лестница. Ощущение,  как у  мыши среди людей. Поднимающийся по лестнице
великан, грохот  его  сапог.  Гигантский  змей,  который ползет  следом,  не
отстает от бога  Локи, потому  что  Шеф уверен, то был именно  Локи. Змеиный
погреб богов, со змеями под ногами, одна из них укусила Шефа.
     --  Поэтому  я и верю в богов,  -- закончил Шеф. -- Я  видел их,  я  их
чувствовал.  Вот почему я знаю,  что Локи  освободился и готовит месть. Если
это нужно еще как-то подтверждать после Сумаррфугла.
     Какое-то  время Свандис  молчала,  и  за  это  он  был  ей  благодарен.
Повидимому,  она   размышляла,  собираясь   что-то  сказать,  а   не  просто
отмолчаться.
     --  Скажи мне, -- в конце концов спросила Свандис, -- было  в твоем сне
чтото, что напоминало тебе виденное раньше? Что-то, о чем ты мог размышлять,
перед тем как уснуть. Ноги, например. Ноги поднимающегося по лестнице бога.
     Ты сказал, что видел их.
     -- Ноги? Они были как у Бранда. -- Шеф со  смехом рассказал ей, как они
маршировали по  Кордове и  один араб с изумлением разглядывал Бранда, от его
гигантских ног  до верхушки шлема. Как он  не мог  поверить, что  такие ноги
принадлежат человеку.
     -- То  есть у тебя в голове  уже была картинка вроде этой? А как насчет
змей?
     Ты ведь видел змеиный погреб.
     И  снова  Шеф  ощутил укол  сомнений  и подозрений. Все-таки  она  была
дочерью Ивара и внучкой самого Рагнара.
     -- Я видел, как твой дед умер  в  змеиной яме, -- коротко сказал он. --
Разве тебе никто не рассказывал? Я слышал, как он пел свою прощальную песнь.
     -- Он любил брать меня на колени и петь мне, -- сказала Свандис.
     --  Он любил  своим длинным ногтем прокалывать людям глаза, -- возразил
Шеф. -- Мой друг Кутред вырвал ему этот ноготь клещами.
     -- Итак,  змеиную яму ты тоже видел, -- продолжала Свандис, -- и видел,
как в ней  умер человек.  Ты был тогда очень напуган? Ты  представлял самого
себя в этой яме?
     Шеф ненадолго задумался.
     -- Ты  хочешь мне сказать, что эти мои видения -- я не считаю их просто
снами, -- что они вообще не посланы мне богами? Они образуются в моей голове
из того, что я видел раньше и чего испугался?  Они подобны сказаниям, сагам.
Только  их  рассказывает  идиот, без  начала и  без конца, и  они  едва-едва
связаны  друг с другом. Но они  не такие.  Я чувствую, что они...  они много
больше этого.
     -- Потому что ты в это время спишь, -- сказала Свандис. -- Ты не можешь
мыслить здраво.
     -- Все равно, мои  видения -- это видения  богов! В них мне открываются
истории, вроде тех,  что я слышал от Торвина о Велунде и Скирнире, о Хермоте
и Бальдре.
     -- Потому что ты слышал их от Торвина,  -- сказала Свандис. -- Вот если
бы ты увидел историю,  которую  Торвин  тебе  не рассказывал, это бы кое-что
означало. Может быть, всего лишь то,  что ты сам составил ее из виденного  и
слышанного.
     А ты не  задумывался, что арабы видят сны про Аллаха, христиане --  про
своих христианских святых? Потому что твои видения подобны самим богам. И то
и  другое  люди выдумывают,  исходя  из  своих  нужд  и своей  веры. Если мы
прекратим верить -- тогда мы станем свободными.
     Шеф осторожно и скептически стал обдумывать эту идею. Ему казалось, что
иногда  видение приходило к  нему до того,  как  он услышал историю. Свандис
сказала бы, что он просто кое-что забыл и вспоминал историю задним числом.
     Обратное ей,  разумеется, не  докажешь.  И  она  может оказаться права.
Всякий знает, что иногда  сны вызваны  дневными  событиями и  даже  звуками,
которые спящий  человек слышит  и  встраивает их в  свои  сновидения.  Самым
отважным викингам снились страшные сны, Шеф нередко слышал, как люди лепечут
во сне.
     "Значит, возможно, что  Рагнарока не будет,  -- размышлял он. -- И Локи
не  вырвался на свободу. Я все это время дурачил сам себя.  Если бы я мог  в
это поверить,  мне  стало бы намного легче. И в  видениях не было  бы и доли
правды".
     -- В видениях нет и доли правды, -- убежденно сказала Свандис, стараясь
обосновать  свою доктрину  и  заполучить нового ее  сторонника.  --  Боги  и
видения -- это лишь иллюзии, которым мы предаемся, чтобы стать рабами.
     Она  тесно прижалась к нему в холодной ночи,  наклонившись, взглянула в
единственный глаз Шефа, ее грудь наткнулась на его руку.

        x x x


     А далеко на севере, в Доме Мудрости в среднеанглийском  Стамфорде, ночь
еще не наступила. Каменную башню с прилегающими постройками окутывали долгие
сумерки раннего английского  лета. От  пересекавших  близлежащие  поля живых
изгородей  доносился  стойкий  аромат  цветущего  боярышника. В  предместьях
слышался веселый смех, там собрались фермеры и ремесленники, чтобы, покончив
с  дневными работами, последний час перед полной темнотой провести с кружкой
пива в руке. Ребятишки  резвились под присмотром отцов, а молодежь, юноши  и
девушки, обменивались  взглядами и время от  времени  исчезали  на  укромных
полянах.
     В  самом  Доме  Мудрости  кузницы  уже  стихли, хотя в  горнах все  еще
светились красные угли. В центральный дворик вышел жрец, чтобы позвать своих
приятелей  выпить  пряного  эля  и  обсудить  проведенные  за  день опыты  и
сделанные открытия. Завернув за угол каменной башни, он замер.
     Прямо  перед  ним  на скамейке сидел Фарман, жрец  Фрея, по  количеству
своих  видений  превзошедший  всех  в Англии, а  в мире  сравнимый только  с
Вигликом из  Норвегии. Фарман сидел спокойно,  глядя вдаль широко открытыми,
но невидящими  глазами.  Наткнувшийся  на  него  жрец осторожно приблизился,
убедился, что Фарман не  отводит  немигающего взора от какой-то  неизвестной
точки. Жрец торопливо попятился, вернулся за угол и замахал руками, подзывая
к  себе остальных. Через  некоторое время перед провидцем полукругом  стояли
два десятка жрецов Пути, отогнавших толпу учеников и мирян. Все молча ждали,
когда Фарман зашевелится.
     Глаза его моргнули,  он заворочался  на  скамье, увидел окруживших  его
людей.
     -- Что ты видел, брат? -- спросил один из них.
     -- В конце... в конце я видел  дерево и змея на нем. Под деревом стояла
женщина,  очень  красивая.  Она  протягивала  яблоко  мужчине,  а  он...  он
потянулся за ним. Все это время змей следил за ними и  его  раздвоенное жало
сновало туда-сюда.
     У  жрецов Пути  это  не  вызвало  отклика.  Ни  один  из них  не  читал
христианских  книг, они  ничего  не  знали  о  сатане,  об  Адаме  с Евой  и
грехопадении.
     -- Но сначала,  сначала я  увидел нечто более примечательное. То, о чем
должен услышать король.
     -- Единого  Короля  нет здесь,  брат Фарман, --  мягко  напомнил  жрец,
знающий, что после видения человеку требуется время, чтобы прийти в себя.
     -- Его заместитель. Его партнер.
     -- Его партнер -- король Альфред. Он возглавляет совет ольдерменов.
     Никаких заместителей нет.
     Фарман потер глаза.
     -- Я  должен записать то, что  видел, пока видение не поблекло, а потом
нужно передать весть королю.
     -- Не можешь ли ты рассказать нам что-нибудь?
     -- Угроза и погибель. Огонь и  яд...  И погубитель Бальдра вырвался  на
свободу.
     Жрецы замерли, они знали, чье имя не назвал Фарман, имя бога, о котором
напоминал костер, разжигаемый во время их священного круга.
     -- Если погубитель Бальдра вырвался на свободу, --  медленно проговорил
один из жрецов, -- то что тут сможет сделать английский король Альфред?
     Вместе со всеми ольдерменами?
     -- Он может вернуть  флот, -- ответил Фарман. --  Послать  всех людей и
все корабли в место, откуда грозит  опасность. И теперь это не устье Эльбы и
не Данневирке.  Погубитель  Бальдра гуляет  на воле  повсюду, но  сначала он
объявится на юге, куда в день Рагнарока поскачут сыновья Мюспелла.
     Он  тяжело  поднялся,  как человек, невыразимо  уставший  после слишком
долгого пути.
     -- Я  ошибся, братья. Мне следовало сопровождать Единого Короля,  когда
он  отправился  искать  свое  предназначение. Потому что его  предназначение
заденет нас всех.

        ГЛАВА 12

     Из доселе мало кому известного Пигпуньента во всех направлениях скакали
всадники. Некоторые  пришпоривали  своих  лошадей  что есть  мочи:  они были
посланы на небольшое расстояние с приказом явиться в замок каждого барона, в
каждую стоящую в приграничных горах башню и потребовать, чтобы все способные
держаться в седле мужчины присоединились к своему императору.
     Требования  гонцов не  выполнялись, поскольку  в  сложной  политической
обстановке пограничья, где франкам  противостояли испанцы,  а христианам  --
еретики, когда постоянно совершали набеги мавры, а иудеи выставляли  кордоны
на дорогах  и перевалах, никакие бароны,  даже те из них,  кого осведомители
Бруно определяли  как преданных Святой Церкви, и помыслить  не  могли о том,
чтобы оставить собственные  земли  без защиты. Да Бруно все равно не стал бы
им доверять.  Но  они смогут образовать  первое кольцо  окружения,  потом их
заменят  более надежными людьми, а в данный  момент  Империи и ее императору
требуется прежде всего количество.
     Другие гонцы передвигались с  большей солидностью, они ехали маленькими
группами  с  вереницами запасных  лошадей  позади. Они  направлялись дальше,
некоторые  даже  на  сотни миль;  всем  им  предстояли долгие  дни  пути  до
безопасных внутренних  частей  Империи, где по  предъявлении  императорского
жетона им будут выдавать сменных лошадей. Дальше всех ехали те, кого послали
в крепости Ордена Копья, находившиеся в немецких землях далеко на севере или
на  востоке, отделенных горами или могучим  Рейном:  во Фрейбурге и  Вормсе,
Трире и Цюрихе, и  даже в высокогорном альпийском Берне. Оттуда нужно  взять
людей, в которых  больше всего  верил император  Бруно,  всех монахов-воинов
Ордена  Копья, людей, необходимых, чтобы выиграть эту войну и довести поиски
до конца. В обителях  Ордена не найдется места для колебаний и расчетов.  Но
люди Ордена не  появятся  немедленно,  и их гораздо меньше, чем  хотелось бы
императору.
     Были и всадники, ехавшие на промежуточные расстояния, в епископства  во
всех марках Италии и Южной Франции: в Массилию и Верселли, в Лион и Турин, в
Каркасон и Дак. Приказ,  который они везли, был  простым:  "Пришлите каждого
человека,   какого  сможете.   Не   обязательно  рыцарей,   не   обязательно
тяжеловооруженных  и  благородного  происхождения,  хотя  они   тоже  должны
явиться, чтобы командовать остальными. Пришлите каждого человека, у которого
есть  пара  глаз  и   охотничий  лук.  Пришлите  охотников  и   браконьеров,
сокольничих  и углежогов.  В любой деревне  пастор должен  знать,  кто умеет
найти дорогу в темноте, кто может преследовать оленя в горах и в maquis.
     Обещайте  отпущение всех грехов тем, кто сослужит сейчас службу Церкви,
Кресту и  Империи.  Больше  всего,  -- отмечал  Бруно,  --  мне  нужны  ваши
bacheliers, люди, которые на  правильной латыни, на латыни  прежней империи,
звались vaccalarii, то есть люди vaches, коров.  Пастухи, которые на крепких
крестьянских лошаденках  пробираются  в болотах  Камарге,  вооруженные своим
профессиональным  инструментом  --  острыми  десятифутовыми   стрекалами,  с
намотанными на  шляпы полосками вяленого мяса, все время готовые к нападению
буйных и  непокорных диких  быков. Слишком ненадежные и легковооруженные для
сражений, но способные прочесать  и  очистить местность, как  кухарка песком
очищает котел от ржавчины".
     --  Я хочу, чтобы это место  было запечатано плотнее, чем у монахини...
чем  у  монахинь  спальня,   --  сказал   Бруно,  забывая  о  своей  обычной
почтительности  ко всем  сторонам  религиозной  жизни.  -- Сейчас  у нас  не
хватает людей,  но как только они  начнут прибывать, принимайте и размещайте
их. А до тех  пор, Тассо, -- добавил он  для командира  своей гвардии, -- ты
можешь объявить нашим  парням, что спать никто  не будет. В  том числе и  я.
Выведи их. и пусть следят за каждым камнем.
     -- Зачем? -- спросил Тассо.
     -- Ты видел, как эти еретики поубивали  сами себя. А почему? Потому что
они не хотели, чтобы  кто-то из  них  проговорился.  Сказал  нам,  где лежит
нечто.  Это нечто должно  быть  где-то здесь  и ты  можешь быть  уверен, что
кто-то попытается его забрать. Так что мы запечатаем всю местность.
     -- Так мы  ничего  не  найдем, -- заявил Тассо,  старый боевой товарищ,
которому позволялось  вольно  разговаривать с собратом по Ордену, даже  если
собрат  являлся  его кайзером и повелителем. Бруно обеими руками ухватил его
за бороду.
     -- Но так мы ничего и не потеряем! А зная, что  это здесь,  и запечатав
всю местность, мы должны будем только поискать.
     -- Мы уже искали.
     -- Но не под  каждым камнем. А  теперь мы  заглянем под каждый камень в
этих горах  и, если понадобится, вышвырнем его в  море! Эркенберт! --  Бруно
позвал  своего дьякона,  который  деловито  инструктировал гонцов.  --  Вели
епископам прислать еще и кирки. И людей, чтобы ими работать.
     Отпущенный   императором   Тассо  отправился  осматривать  местность  и
проверять свои слишком редко расставленные посты. С  каждым часом  росли его
тревога  и  озабоченность.  По происхождению  баварец, взращенный  на  южных
виноградниках,  Тассо  считал ущелья  и заросли кустарников, характерные для
крутых и скалистых Пиренейских гор, чересчур неприятной местностью.
     --  Да здесь нужно не  меньше тыщи человек, -- бормотал он про себя. --
Две тысячи. А где взять для них еду?  И воду?  Спокойно, Тассо.  Befehl  ist
Befehl.
     Приказ есть приказ. Хельмбрехт, Зигнот, Хартмут, охраняйте эту тропу. И
помните, никому не спать, пока смена не придет. Kaiserbefehl, ясно?
     Он таскался по жаре, выставляя тут и там охранение. Он и не подозревал,
что  повсюду,  в какой-нибудь четверти  мили  снаружи  от замыкаемого кольца
дозорных,  прячась среди  редких  колючих  кустов и  прижимаясь  к земле как
ласка, кто-то неотступно следит за каждым его шагом.

        x x x


     Сын  пастуха, явившийся,  чтобы  сообщить  о своих  наблюдениях, ожидал
увидеть нечто  необычное и  пугающее, но все равно чуть не  подавился, когда
глаза  его  привыкли к  тусклому  свету.  Напротив  него  за  грубым  столом
полукругом сидели люди. По крайней мере, они могли оказаться людьми.
     Каждый  одет в длинную  серую сутану,  и у каждого на  голове  капюшон,
натянутый  так низко, что невозможно разглядеть лицо.  Ведь если бы пастушок
их  увидел,   он  мог  бы  их  узнать.  Ни  один  человек  не  знал,  кто  в
действительности  принадлежит  к  peifecti,  совершенным,  хотя  в  деревнях
еретиков непрестанно циркулировали слухи и домыслы: он отказался в тот  день
от баранины,  наверно  он вообще  не  ест мяса, они с  женой спят вместе, но
разговаривают как брат и сестра, она  уже  три  года не рожала, хотя прошлой
весной отняла ребенка от груди. Любая  мелочь может оказаться свидетельством
посвящения в главную тайну. Однако  в  деревнях еретиков  все старались жить
как  perfecti,  хотя,