ем, этот может оказаться и стратегом тоже.
     --А  ты,--в  свою очередь поинтересовался Бруно, --  ты...  э-э,  лишил
трона своего предшественника Михаила Пьяницу, как его прозвали. Я знаю,  что
у него не осталось детей, которые могли бы начать смуту.
     -- Ни  одного, -- отрывисто подтвердил Василий,  и  его бледное лицо  с
черной бородой залила краска.
     Лев  считается вторым  сыном Василия,  но  на самом деле  он  прижит от
Михаила Пьяницы -- сообщили Бруно его шпионы. Василий убил своего повелителя
за  то,  что  тот наставил ему рога. Но  грекам  в  любом  случае  необходим
император, который способен  сохранить  трезвость, пока  выводит  войска  на
битву.  На  греков  нападают  славяне  и  болгары,  а  с  востока  по  рекам
подбираются викинги. Не прошло  и двадцати  лет,  как флот  викингов угрожал
Константинополю, который они называют Византией. Почему Василий оставил Льва
в живых, неизвестно.
     -- Итак, мы новые люди. И никто из старых не бросит нам вызов. Но у нас
много врагов. У нас и у всего христианского мира. Скажи-ка мне,  -- попросил
Бруно,  и его лицо напряглось, -- в ком ты видишь самую страшную угрозу нам,
Христу,  Церкви?  Я  имею в  виду твое  личное мнение,  а  не  мнение  твоих
полководцев и советников.
     -- Для меня это простой вопрос, --  сказал Василий, -- хотя  мой  ответ
может  показаться тебе  неожиданным.  Ты знаешь, что  твои враги, варвары  с
Севера, которых вы зовете викингами, поколение назад привели свои  корабли к
самой Византии?
     Бруно кивнул.
     -- Когда я  узнал об этом, то очень удивился. Не  думал, что они смогут
пройти через Внутреннее море. Но твой секретарь сказал мне, что они этого не
делали, они  каким-то образом  провели  свои  корабли по  рекам Востока.  Ты
считаешь, величайшая опасность исходит от них? Я так и думал...
     Поднятая рука остановила его.
     -- Нет. Я не считаю, что  эти люди, при всей их кровожадности, являются
главной  опасностью.  Знаешь, ведь  мы купили  их  с потрохами.  Простой люд
думает, что неприятеля остановила Дева Мария, но  я-то помню переговоры. Нам
пришлось отдать  им  немножко  нашего  золота.  Мы  разрешили  им  бесплатно
посещать  наши  городские  бани!  Тут  уж  они не  устояли. Мне они  кажутся
жестокими и жадными детьми. Это несерьезно. Нет, подлинная опасность исходит
не от этих бесхитростных язычников, деревенских недорослей.
     Она исходит от приверженцев Мухаммеда, -- Василий потянулся за вином.
     -- Я пока не встречал ни одного, -- признался Бруно.
     -- Они  появились  из ничего. Двести пятьдесят лет назад эти поклонники
ложного пророка вышли из пустыни. Разрушили Персидскую империю.
     Отобрали  у  нас  все  африканские провинции и  Иерусалим.  -- Басилевс
наклонился поближе.  -- Захватили южный берег Внутреннего моря. С тех пор на
этом море не прекращается война. И пока мы ее проигрываем. Знаешь почему?
     Бруно покачал головой.
     -- На  галерах все  время нужна  вода. Гребцы пьют ее больше, чем рыбы.
Тот,  кто  владеет  береговыми  колодцами,  владеет  и  морем. А  значит,  и
островами.
     Они  заняли Кипр,  остров  Венеры. Потом  Крит.  Покорив  Испанию,  они
дотянулись до Балеарских островов. Сейчас их флот снова тревожит Сицилию.
     Если они захватят и ее, что тогда будет  с Римом? Видишь, мой друг, они
угрожают и тебе. Давно ли их армия стояла у ворот вашего Святого города?
     Распахнувшиеся двери, шум голосов и  топот  ног возвестили императорам,
что беседа  папы и  патриарха закончилась и пора  снова соблюдать церемониал
переговоров. Бруно терялся в поисках ответа. "Василий -- человек Востока, --
думал он, --  как и папа Николаус, которого  мы  убили. Он не  понимает, что
предназначение находится на Западе. Он не знает, что народ Пути -- уже не те
жадные недоросли, которых подкупали во  времена его отца. Они страшнее  даже
арабских последователей лжепророка, потому что их пророк живет с ними,  этот
одноглазый, которого мне следовало убить, когда мой меч был у его горла.
     Но спорить,  наверно, не стоит. Басилевсу  нужны мои береговые базы,  а
мне
     --  его  флот. Не для  войны  с арабами,  просто  чтобы  перевезти моих
копейщиков через  Ла-Манш. И пускай  он даже обстряпает сперва свои делишки.
Ведь у него есть то, чего нет у людей Пути..." Императоры встали, церковники
подошли к ним, все улыбались.
     Поклонившись, заговорил кардинал Гюнтер, тот, что некогда был кельнским
архиепископом. Родной  для него и Бруно нижненемецкий диалект не понимали ни
папа,  ни  патриарх,  ни греки, ни  итальянцы. Одновременно с ним кто-то  из
людей патриарха завел речь на простонародном греческом, очевидно с такой  же
целью.
     --  Все  решено.  Они  согласились,  что  мы  имеем  право  добавить  к
формулировке Символа  Веры слова  "и  Сын"  --  совсем другое дело! --  если
только не будем выводить из этого  заключение  о  двойном  сошествии Святого
Духа.  Нашему  дурачку-итальянцу  заявили,  что  он  должен  отозвать  своих
епископов с  болгарских  земель и  позволить святому Кириллу обучать  славян
письму  и  чтению.  Мы  сошлись  на том,  что  следует  осудить  предыдущего
патриарха Фотия Книжника. Все решено.
     Бруно  повернулся  к   Василию,  чей  секретарь  тоже  закончил  отчет.
Властители одновременно улыбнулись, протягивая друг другу руки.
     -- Мои базы в Италии, -- сказал Бруно.
     -- Мой  флот  освободит  Сицилию. А потом  и  все  Внутреннее море,  --
ответил Василий.
     А потом Атлантику, подумал Бруно, но придержал язык. В конце концов, он
сможет отделаться от греков и их басилевса раньше. Как только Бруно  или его
агенты   раскроют   секрет   оружия,   благодаря  которому   Константинополь
неприступен с моря. Секрет, которого  не  знает никто на Западе, ни римляне,
ни германцы, ни люди Пути. Секрет греческого огня.

        ГЛАВА 2

     Халим, эмир на флоте возлюбленного Аллахом  ибн-Тулуна,  халифа Египта,
недавно  добившегося  независимости  от дряхлого  Багдадского  халифата,  не
испытывал тревоги, выводя в море сотню своих галер в самые темные часы перед
рассветом. В ту  пору, когда острый глаз  уже сможет отличить  белую нить от
черной,  его  муэдзин призовет  верующих на  молитву, выкрикнув традиционный
зачин:

     Аллах велик!
     Нет бога, кроме Аллаха,
     И Мухаммед -- пророк Его.

     И так далее, напев, который Халим услышал и подхватил  сорок тысяч раз,
с тех пор  как  стал  взрослым мужчиной и воином. Он и его люди расстелят на
качающихся  палубах свои  молитвенные  коврики, и начнут rakat, предписанный
обряд молитвы. Лишь гребцы не бросят весел, будут поддерживать стремительный
бег арабских галер. Потому что гребцы -- христиане, рабы, захваченные в плен
во многих  выигранных битвах. Халим не сомневался в исходе нынешней. Воины у
него сытые  и отдохнувшие, гребцов заменили  новыми и дали  им вволю воды. К
концу лета разрозненное сопротивление румейцев будет, как всегда, подавлено.
На  этот раз вся Сицилия вернется под власть его повелителя и под власть Dar
al-islam, Дома Покорных воле Аллаха.
     В  тот  самый  момент, когда началась  salat, ритуальная молитва, Халим
услышал крик впередсмотрящего:
     -- В море корабли! Корабли с огнями!
     Неожиданность разозлила Халима, но не удивила и не встревожила.
     Христиане, эти приверженцы  ложных богов, за долгие годы изучили обычаи
противников  и  время от времени пытались использовать свои  знания. Но  они
просчитались, надеясь  выиграть преимущество таким способом. Во время  битвы
за  веру  пропустить  час  молитвы  вполне  допустимо, это  даже  ставится в
заслугу.
     Молитва  подождет.  А  если  румейцы  пытались  застать  воинов  Аллаха
врасплох, они тем самым лишь приблизили свой неминуемый конец.
     Халим   крикнул   кормчему,   чтобы  разворачивал  галеру   в   сторону
приближающихся огней, услышал, как надсмотрщик приказал гребцам левого борта
поднять весла, а затем набирать ход для таранящего удара. Корабль Халима был
построен  по образцу древних  галер,  которые владычествовали  на  просторах
Средиземного моря  -- невежественные румейцы называли  его Внутренним -- еще
во  времена  эллинских  философов,  задолго  до того,  как пророк Иешуа, сын
госпожи Марьям, взбудоражил мир своими идеями. Узкий и длинный, с невысокими
бортами корабль нес в укрепленной передней части обитый железом таран, а над
скамьями  гребцов проходили мостки, чтобы воины  могли  перебегать к нужному
борту.
     Но Халим полагался не только  на  таран.  Его  повелитель Ибн-Тулун  по
происхождению  был не  араб, а  тюрк  из степей  Центральной Азии. На каждую
галеру  он  поместил  по дюжине своих соотечественников.  Выстроившись вдоль
бортов,  тюрки  подтягивали  тетивы  своих  луков:  это  были наборные  луки
Центральной  Азии,  с  деревянными  планками в  середине,  с сухожилиями  на
внешней стороне  --  той стороне, куда  лук  выгибается,  когда  не натянута
тетива,
     -- с жесткими роговыми пластинами на внутренней  стороне, проклеенные и
собранные  с  фанатической  аккуратностью. Халим не раз видел, как их стрелы
разили  не  успевших  приблизиться  румейцев,  ведь  те из своих  слабеньких
деревянных луков за сотню ярдов не могли пробить даже слой прочной кожи.
     Когда  огни  стали ближе,  Халим понял,  что  идущие на  таран  корабли
выглядят  не  так,  как  он ожидал.  Их  носовые части были  красного цвета,
невиданно  высокие,  и  вдоль  бортов  виднелись  не румейские  распятия,  а
позолоченные картинки -- иконы.
     Значит, это не сицилийский флот и не флот их римского святого отца, это
Красный  флот  византийцев,  о  котором Халим  знал  только  понаслышке.  Он
почувствовал, как что-то шевельнулось в  его сердце -- не страх, невозможный
у  приверженца истинной веры, и даже  не удивление,  но какое-то мучительное
недоумение:  откуда  здесь взяться византийскому флоту,  за пятьсот  миль от
баз, много дальше  самого  дальнего  перехода  галеры? И озабоченность  -- о
такой новости его повелитель должен узнать без промедления.
     И узнает. Халим подал рулевому знак  не идти на атакующий корабль лоб в
лоб, а слегка отвернуть, уповая на лучшую, чем у противника,  маневренность,
и,  когда  суда  сблизятся,  пройти  напролом  вдоль  ряда вражеских  весел,
одновременно разя  врагов смертельными залпами тюркских лучников, каждый  из
которых может выпускать по стреле в секунду и никогда не промахивается.
     Халим пробежал на мостик правого борта и обнажил саблю -- не для рубки,
а чтобы воодушевить своих людей.
     В его  плане есть  одно опасное место.  Пока он  будет разворачиваться,
греки, если поторопятся, могут разогнаться и ударить тараном в борт,  пробив
его  ниже  ватерлинии,  сразу же отгрести назад и стряхнуть  с себя  тонущую
галеру,  команде которой  придется барахтаться в воде, а прикованным гребцам
-- в отчаянии идти на дно.
     Но  рабы  тоже  знали  об  этом.   Когда  до   белого  носового  буруна
византийского корабля не осталось и пятидесяти  ярдов,  гребцы правого борта
затабанили, а на левом  борту изо всех сил налегли на весла. Затем оба борта
обменялись  быстрыми взглядами,  чтобы  попасть  в такт, и галера  рванулась
вперед,  как  будто  гребцы целый  день  отдыхали.  Лучники  подняли  луки и
наметили цели среди видневшихся над планширом греков.
     Что-то странное  возвышалось  в  середине византийского судна. Халим не
мог  разглядеть детали,  но видел куполообразную  металлическую конструкцию,
освещенную не только  лучами  восходящего  солнца,  но и  горевшим  под  ней
пламенем. Над морем, перекрывая плеск  весел и пение труб, разнесся громкий,
напоминающий   рев   огромного   зверя  звук,  перешедший  в   пронзительный
сверхъестественный свист. Халим увидел, что два грека бешено качают рычаг, а
еще двое разворачивают над бортом какой-то хобот.
     Греческие корабли и  греческий огонь. Халим  слышал об этом  оружии, но
никогда не видел его в действии.  Из тех/кто  видел, немногие уцелели, чтобы
рассказать о нем. И все-таки Халим знал одну  полезную вещь -- если тех, кто
разводит греческий огонь, убить или как-нибудь отвлечь, оружие становится не
менее опасным для самих греков.
     Халим отчаянно выкрикнул  приказ тюркским лучникам, горько сожалея, что
не  может  предостеречь  всю  сотню галер, ринувшихся вслед  за  ним,  чтобы
атаковать, как теперь было видно, всего-то два десятка греческих кораблей.
     Когда полетели  первые  стрелы,  Халим  перевел  дух, но  на  греческом
корабле свист уже  перешел в оглушительный визг, там отдали какой-то приказ.
Халим увидел, что хобот смотрит прямо на него, увидел вырвавшийся клуб  дыма
и  ослепительное сияние. И вдруг огонь охватил  все  вокруг, выжигая глаза и
обугливая кожу, так что Халима со всех сторон сжали тиски мучительной боли.
     Пытаясь закричать, он набрал полные легкие пламени. Уже  проваливаясь в
тот  костер,  что  недавно  был  его   флагманской  галерой,  Халим  услышал
одновременный  агонизирующий  вопль  сотни  рабов и  в  последнем  проблеске
сознания воспринял его как приветствие входящему в рай воину Аллаха.

        x x x


     Посланные  на  поиски  суда Тулунидов,  тщательно  прочесав место,  где
какихто три  дня  назад  находился  их  флот, не смогли  обнаружить  никаких
объяснений   загадочного   исчезновения,   кроме   обугленных   обломков   и
обезглавленного  трупа  мусульманина,  который  выжил  в  огне, но предпочел
смерть христианскому крещению. А  также одного  раба, все еще прикованного к
своему  бревну,  которое  он с  яростью  отчаяния вырвал  из тонущей галеры.
Несчастный сошел с ума от жажды, но то, о чем он хрипел, заставило поисковые
суда без промедления повернуть к египетскому берегу.
     Вести о катастрофе  не смогли обогнать  флот, который  ее вызвал. Через
неполных  две недели  Махмун  ибн-Халдун, главнокомандующий  правоверных  на
недавно  завоеванном острове Мальорка, мог  лишь угрюмо наблюдать  с берега,
как византийский флот, небрежно отмахнувшись  от  попыток противодействия со
стороны сухопутных сил,  проходит вдоль стоящих  в сотне футов  от береговой
черты кораблей  некогда могучего флота  вторжения и не  спеша плюется  своим
пламенем Иблиса.  Армия  Махмуна высадилась  несколько месяцев  назад, чтобы
завоевать весь остров, и на галерах оставались только вахтенные да охрана на
случай  вылазок противника.  Когда на горизонте  показался  вражеский  флот,
немногочисленная морская стража тут же забыла  о воинском  долге,  стремглав
помчавшись на  челноках  к берегу.  Махмун потерял  немногих,  казненных  за
отступление без приказа оказалось больше.  И  все-таки главной  потерей были
корабли.
     Однако Махмун не слишком  отчаивался. В тылу у  него  лежал  большой  и
плодородный остров  с  приведенным  к полной покорности  населением. Закрома
ломились от  зерна,  оливок,  вина и мяса, и  при необходимости  можно  было
неограниченно долго продержаться  на том, что давал сам остров. А главное, у
него было то, что для любого араба важнее даже дыхания: у него была вода.
     Плюющиеся  огнем  византийцы скоро вынуждены будут подойти к  берегу за
водой. Ни один галерный флот без нее  долго не обходится. Должно быть, запас
воды у них уже кончается, ведь они сделали такой долгий переход со своих баз
на греческих островах.
     "Но что-то здесь  не  так,  -- отметил  про себя Махмун. --  Если греки
действительно совершили переход через  все Средиземноморье, запас воды у них
не просто кончается, он должен был уже кончиться много-много дней назад.
     Значит, все было по-другому. Они недавно  подходили к какому-то берегу.
По моим сведениям, это невозможно. Значит, сведения  неверны. Именно здесь и
кроется опасность, -- решил Махмун. -- Где  же греки брали воду? На Сицилии?
По  моим представлениям,  Сицилия плотно  обложена  силами Тулунида,  халифа
Египта".
     Махмун  мог  испытывать  только  презрение   к  варвару  Тулуну  и  его
соотечественникам,   понабежавшим  неизвестно  откуда  тюркам,   сторонникам
вероломных  потомков Абдуллы. Сам Махмун происходил  от  Омейядов из племени
курейши, он и его близкий родственник -- халиф Кордовы -- были потомками Абд
эр-Рахмана, счастливо спасшегося  во время резни в Персии, когда там свергли
власть  Омейядов. И тем не менее, пусть египтяне любят его не больше, чем он
их, все-таки  удивительно, что до него не успели дойти хоть какие-то слухи о
событиях  на Сицилии: ведь не  в  обычае  у белотелых  приверженцев  пророка
Иешуа, которого они ошибочно называют Христом, действовать так стремительно.
     Ему  необходимо узнать  свежую  информацию.  Каким бы ни было  истинное
положение дел, эти  суда на глади залива Пальма, вне всяких сомнений, вскоре
постараются найти  тот  или  иной неохраняемый  источник  пресной воды.  Вне
всяких  сомнений, они  надеются,  что он, Махмун,  не  в состоянии  охранять
каждый  фут береговой линии  этого  скалистого острова. Но  на  этот  раз их
очередь ошибаться.
     Безучастно отвернувшись в последние минуты гибели флота, Махмун заметил
какую-то заварушку во внешнем кольце своей стражи. Неизвестный юноша боролся
сразу с двумя стражниками и сердито кричал. Сердито, но не испуганно. Махмун
подал знак начальнику  стражи  пропустить  незнакомца. Если  тому  есть  что
сказать, пусть говорит. Если же он зря потратит время командира правоверных,
его посадят на кол, чтоб остальным неповадно было.
     Махмун  заметил, что  сердито одергивающий свою  одежду  юноша, судя по
чертам лица, тоже  принадлежит к  племени курейши. Ныне большая часть  армии
состояла из потомков берберов, обращенных в веру испанцев, даже гутов.
     Махмуну пришлось запретить насмешки над пожирателями свинины, настолько
были к ним  чувствительны сыновья бывших христиан. Но  этот юноша не касался
нечистой  щетины,  был  таким же  поджарым и смуглолицым, как  сам Махмун. И
разговаривал он как истинный араб, независимо и без обиняков.
     --  Командир, люди  на  тех  кораблях  --  не  греки,  хоть и  стреляют
греческим огнем. Вернее, не все они греки. Многие из них -- франки.
     Махмун задрал бровь:
     -- Как тебе удалось  это разглядеть? Я и  то не увидел, а  я достаточно
зорок, чтобы видеть Всадника на Звезде.
     Он подразумевал звезду  в  Поясе  Ориона и  совсем маленькую  звездочку
рядом с ней, различить которую может только самый острый глаз.
     Юноша улыбнулся с дерзкой снисходительностью:
     -- У меня есть вещь, благодаря которой я становлюсь зорче тебя.
     Начальник стражи,  державшийся рядом с юношей, шагнул вперед, опасаясь,
что смельчака того и гляди посадят на кол.
     -- Господин, этот юноша -- Мухатьях, ученик Ибн-Фирнаса.
     Махмун,  теребя  бороду,  задумался.  Его  самого пятьдесят  лет  назад
назвали  в  честь  великого  халифа,  который  основал  в  Багдаде  огромную
библиотеку  и обитель учености.  Образованных людей  он очень уважал,  и  не
могло  быть  сомнений, что  Абу-эль-Касим Аббас ибн-Фирнас  на  всю  Кордову
славен своими  знаниями  и многочисленными учеными  опытами.  Уже  спокойней
Махмун предложил:
     -- Тогда покажи нам, в чем мудрость твоего наставника.
     Снова улыбнувшись, юный Мухатьях вытащил из рукава предмет, похожий  на
завернутую в кожу длинную бутылку.
     -- Знайте же,  -- сказал он,  -- что  мой  наставник  с годами  утратил
ясность взора и мог видеть только то, что находится  дальше  вытянутой руки.
Он долгие годы постигал науку, как плавить стекло и какие минералы для этого
брать.
     Однажды ему посчастливилось открыть, что, глядя через прозрачный камень
особой  формы, он  видит то, что прежде было слишком близко  для его глаз. И
уже  не случайно, а намеренно он потратил  много дней  на опыты и  определил
форму  стекол, которые  действовали  так  же,  как тот  камень,  -- отдаляли
предметы и вернули ему радость общения с книгами.
     -- Но  эти  стекла отдаляют предметы, -- заметил Махмун,  -- а на