и Свандис.  Однако на этот раз
придется убедить многих людей, что он поступает правильно. В качестве короля
он менее свободен, чем был в качестве трэля.
     В двух вещах  он  был  совершенно уверен. Во-первых,  Бранд,  Торвин  и
другие не  позволят ему идти  в  одиночестве. Слишком часто  они видели  его
исчезновения. Если он придет не один, убьют ли похитители свою заложницу?
     А второе, в  чем  он был уверен,  --  здесь,  в  этой  толпе, находятся
наблюдатели от  тех  людей, которые похитили  Свандис.  То,  что  он  сейчас
скажет, будет передано  дальше.  Ему предстоит сделать так, чтобы его  слова
прозвучали разумно. И приемлемо для Бранда и Торвина.
     Он  повернулся,  посмотрел назад. Как он и ожидал, другие лодки подошли
вслед за  ним к пристани. По лестнице поднимался Бранд, он выглядел грозным,
сердитым  и  как  никогда  огромным.  Ханд  казался не по-детски озабоченным
малышом. Квикка и Озмод  -- тоже. Они взвели свои арбалеты и словно  бы  уже
высматривали  себе  мищень. Те,  на  кого  он может положиться. Те,  кого он
должен убедить.
     Шеф обратился к Бранду, но  повысил голос так,  что он мог бы донестись
даже до стоящих на якоре судов.
     -- Бранд, ты слышал, что прочел Скальдфинн в письме?
     Бранд в  ответ  тряхнул "Боевым троллем", своим  топором  с серебряными
украшениями.
     -- Бранд, ты  много лет назад учил меня пути drengr'a,  когда мы шли на
Йорк и взяли его. Бросает ли drengr своих товарищей?
     Бранд мгновенно понял, как построен вопрос и к чему он  ведет.  Сам он,
как  прекрасно  знал  Шеф, с  удовольствием бы  выбросил Свандис за  борт  в
качестве жертвы Ран, богине морских глубин. И Бранд относился к ней не как к
товарищу, а как к ненужному балласту. Но коль скоро она считается товарищем,
матросом своего корабля, пусть и самым младшим по рангу,  тогда общее мнение
как англичан, так  и  викингов,  единодушно против  того,  чтобы бросить ее,
пожертвовать  ею,  и  больше  всего единодушия  среди  самых младших,  среди
рядовых, среди гребцов и оруженосцев.
     Прежде чем Бранд сумел сформулировать уклончивый ответ, Шеф продолжил:
     -- Из-за скольких своих товарищей двинется вся армия?
     Этот вопрос не оставлял Бранду выбора.
     -- Из-за одного! --  ответил он. Впитавшаяся в  плоть и  кровь гордость
заставила его распрямить плечи, с вызовом посмотреть на толпу южан.
     -- А из-за этого одного командиры тоже будут рисковать жизнью?
     --  Ладно, -- сказал  Бранд. -- Ты пойдешь за  ней. Но  не один! Возьми
флот. И если эти свиньи попробуют остановить тебя...
     Он шагнул  вперед  с занесенным топором -- гнев,  что его  перехитрили,
мгновенно  превратился в ярость против врагов. Капитан  стражи  схватился за
меч, толпа ощетинилась копьями.
     Соломон поднял руку и встал между противниками.
     -- Мы не брали женщину, -- сказал он. -- Убийство и похищение произошли
в нашем городе, и  у нас тоже есть  свой счет  за это. Если вам  нужна  наша
помощь, она будет предоставлена. Но что вы все-таки собираетесь делать?
     Это  Шеф уже знал. На этот  раз, повысив  голос, он  адресовался к тому
человеку в  толпе,  который  обязательно  должен  был  в  ней  находиться, к
наблюдателю,  оставленному, чтобы сообщить похитителям, как было  воспринято
письмо. Шеф заговорил на самом простом арабском,  международном языке  этого
побережья.
     -- Я пойду к  десятому мильному камню, если  мне скажут, где он.  Но не
один!
     Я буду одним из тринадцати.
     Скальдфинн стал переводить, а Шеф заметил, что у его локтя стоит Ханд.
     -- Кого  ты  возьмешь  с  собой?  -- спросил  малыш-лекарь  напряженным
голосом.
     Шеф обнял его.
     -- Тебя, дружище.  Квикку  и Озмода.  Нам нужен Скальдфинн.  Хагбарта и
Торвина я оставлю командовать флотом.  И Бранду  тоже придется  остаться, он
слишком грузен  для горных  дорог.  Но его  и  Квикку  я  попрошу  подобрать
моряков, которые лучше всех дерутся на топорах и стреляют из арбалетов.
     Соломон тоже стоял возле него.
     -- Если  вы готовы  доверять мне, я  тоже пойду.  По  крайней  мере, я,
кажется, понимаю, зачем они это сделали.
     -- Я рад, что хоть кто-то понимает, -- ответил Шеф.

        x x x


     Они вышли  из города утром следующего  дня,  когда  небо  посветлело от
первых  солнечных  лучей и птицы  на  окрестных полях  завели  пронзительные
песни. Что ж, по крайней мере, люди были сытые и отдохнувшие,  даже сам Шеф,
хотя за прошедшую ночь он почти не  сомкнул глаз. Долгие недели плавания, во
время которых бремя  царствования волей-неволей свалилось с его плеч и можно
было  палец о палец  не ударить, создали у Шефа запас жизненных сил, который
еще оставался почти нетронутым.
     Вслед за Шефом  шли Соломон и Скальдфинн, а также Ханд, который едва ли
произнес хоть слово  с того момента, как  узнал о похищении Свандис. За этой
четверкой двигались  девять остальных, из них пятеро  -- отборные английские
арбалетчики.  Их  по  праву  возглавляли  Квикка и  Озмод.  Осматривая перед
выходом  строй,  Шеф   с  изумлением  обнаружил   среди   отборных  стрелков
косоглазого Стеффи.
     -- Я  сказал: лучших стрелков во флоте, --  рявкнул он  на Квикку. -- А
Стеффи -- худший. Замени его другим.
     Лицо  Квикки  приняло  упрямо-непроницаемое  выражение,  к которому  он
прибегал, когда получал прямой приказ, который ему не нравился.
     -- Со Стеффи  все в  порядке,  -- пробормотал  Квикка.  -- Он чертовски
хотел пойти с тобой. Он просто так не отвяжется.
     --  Арбалетчик!  Да  он  в  коровий  зад  не  попадет прикладом  своего
арбалета, -- прорычал Шеф. Но на этом приказе больше не настаивал. Дружба --
вещь взаимная.
     Шефа  больше  порадовали  отобранные  Брандом  дружинники:  все четверо
скандинавы -- два датчанина, швед и норвежец, -- все с длинным списком побед
в поединках против таких же  могучих великанов, как  они сами. Норвежец  был
родичем  самого   Бранда.  Глядя  на  него.   Шеф  отметил   примесь   крови
марбендиллов, черты морских троллей -- в надбровных дугах и строении зубов.
     Но  промолчал. Стирр, так звали гиганта, уже убил в Англии двоих людей,
насмехавшихся над тем, как он жует, и  был оправдан. Командиром  этой группы
был  один  из  датчан,  его  боевой опыт прослеживался  по обилию  ювелирных
украшений и шрамам на руках. Шеф спросил его имя.
     --  Берси,  --  ответил  тот.  --  Меня  прозвали  Берси  Хольмганг.  Я
участвовал в пяти хольмгангах.
     -- Я только в одном, -- сказал Шеф.
     -- Знаю. Я его видел.
     -- И какого ты мнения?
     Берси закатил глаза. На своем хольмганге у ворот Йорка Шеф один победил
двоих, но едва ли в классическом стиле.
     -- Я видал поединки получше.
     --  А я  убивал  ратоборцев посильнее, --  ответил  Шеф,  не  собираясь
уступать.
     Однако Берси, Стирр и их товарищи восстановили его душевное равновесие.
     Храбрость  здешних южан была бесспорна,  но  Шеф и  представить себе не
мог,  чтобы кто-то из сухопарых,  прикрытых лишь хлопком и  льном  испанцев,
будь то иудей, мусульманин или христианин, хоть несколько секунд продержался
против  иззубренных топоров  и дротиков  с  железным древком,  побрякивающих
сейчас  позади него. Во всяком случае, он мог не опасаться случайной стычки.
И представлял собой, по меньшей мере,  угрозу, что Свандис будет отомщена. К
концу  второго часа начался дневной зной, и  отряд Шефа  выглядел уже не так
грозно,  как  раньше.  Воины  тяжело  дышали,  ведь  они  с  самого рассвета
безостановочно преодолевали  по пять миль в  час, по очереди двигаясь пешком
или верхом  на перегруженных мулах,  которых  раздобыл Соломон. Их  волосы и
густые бороды намокли от пота.  Скоро солнце будет светить прямо на кольчуги
викингов. Им  придется выбирать, снять кольчуги  или  изжариться. Но мильный
столб  уже  показался  вдали,  и они  успевали  к назначенному  времени. Шеф
огляделся вокруг.  Если будет  засада, то  здесь  самое  подходящее для  нее
место.
     Квикка и его люди слезли с мулов и шли теперь не так быстро, приготовив
взведенные  арбалеты и озираясь по сторонам,  не сверкнет ли где пущенный  в
них дротик или стрела.
     Из  зарослей кустарника раздалась звучная  трель. Похожая на птичью, но
менее мелодичная. Пение свирели.  У Шефа волосы на загривке встали дыбом, он
повернулся  в  сторону  звука  и  уставился  своим  единственным  глазом  на
мальчика.  Еще  мгновение  назад  его там  не  было.  Кто  это  --  полубог,
таинственный горный  обитатель,  вроде  северных  марбендиллов  или  финских
снежных чародеев? В него уже  были нацелены  пять  арбалетов. На три больше,
чем необходимо. Шеф развернулся и внимательно оглядел всю окрестность.
     Если мальчишка послан отвлечь  внимание, нападение начнется откуда-то с
другой стороны. Берси  Хольмганг понял  его опасения  и с  занесенным копьем
сошел с дороги.
     Но  больше  никого  не  было  видно.  Паренек стоял  недвижно, пока  не
убедился, что никто  в  него  со  страху  не  выстрелит, снова  подул в свою
свирель, позвал Соломона. Шеф не разобрал ни единого слова.
     -- Он говорит, мы должны идти за ним.
     -- Куда?
     Соломон хмуро показал в сторону гор.
     Через  несколько часов  Шеф  усомнился,  уж  не  послан  ли  мальчик  с
тростниковой  свирелью  для  того,  чтобы  особенно  изощренно  погубить  их
медленной  смертью. Северяне оставили  мулов  и с  ворчанием  карабкались по
склону  горы. Солнце  стояло  прямо  над  головой, и никто не  произносил ни
слова.
     Они беспрестанно карабкались по  склону, крутому примерно настолько же,
насколько крыша дома, но покрытому колючим кустарником и скользкими камнями.
Колючки  царапали  их,  цеплялись  за  каждый  клочок  одежды,  а  мальчишка
ухитрялся проскользнуть под кустами как угорь.
     Но хуже колючек были камни. Через некоторое время Шеф осознал, что он и
его  люди постоянно отклоняются  от  прямого  пути,  всеми силами  стараются
обходить раскалившиеся под прямыми солнечными лучами камни, которые обжигают
голые ладони и начинают припекать даже сквозь кожаные подошвы.
     Однако  еще хуже камней был уклон. Ни один из северян после проведенных
в  море  недель  не  был готов  к дальним прогулкам,  но  даже  быстроногому
финскому  охотнику пришлось бы  туго,  после того как мышцы бедер онемели от
запредельной боли, после того как все уже отказались от мысли еще хоть раз в
жизни  ходить  пешком,  сосредоточившись  только  на  том,  чтобы  пусть  на
карачках, но взобраться по этому склону.
     А смерть им  грозила  от жажды. От  жажды и от  сердечного приступа. От
земли  поднималась пыль, забивалась в приподнятые на  какой-то  фут  ноздри,
попадала в рот и колом стояла в горле. Сначала  у каждого  был кожаный мех с
водой. Первую остановку они сделали меньше чем через милю. Следующие шли все
чаще  и  чаще. На третьем  привале Шеф,  уже  хриплым голосом, распорядился,
чтобы викинги все до одного сняли свои  кольчуги и кожаные жакеты и несли их
скатками на спине. Сейчас Шеф сам нес  чужую скатку.  Он заметил, что Стирр,
кузен Бранда, постепенно  багровел все  больше, пока по цвету не сравнялся с
черничным соком.  Теперь  же  он  сделался  смертельно бледным.  А проклятый
мальчишка то и дело исчезал впереди и снова возвращался,  свистом звал их за
собой.  Шеф  повернулся  в сторону Квикки, который  держался  немного  лучше
других, тоже нес чью-то ношу вдобавок к своей.
     -- Когда этот маленький ублюдок вернется в следующий раз,  -- прохрипел
Шеф, -- если он попытается опять исчезнуть, застрели его.
     -- Соломон,  --  переводчик,  по-видимому,  почти не страдал от жары  и
жажды, хотя дышал тяжело и шатался  от  усталости, -- переведи ему.  Отдых и
вода. Или мы его убьем.
     Соломон  вроде  бы  что-то  ответил, но  Шеф его  не  слушал. Маленький
ублюдок  вернулся.  Шеф  со  стоном  попытался ухватить его  за  рубашку, но
паренек извернулся, досадливо махнул рукой и поспешно бросился наверх.
     Квикка прицелился в него дрожащими руками. Оказалось, что прямо наверху
проходит гребень, за которым стремительно исчез мальчишка.
     Собрав последние силы, Шеф перебрался через гребень. Увидел перед собой
захудалую деревушку  в  дюжину  домов, из  камней,  которые,  судя по всему,
наковыряли  в  окрестных  скалах. Гораздо  лучше  деревни смотрелась зеленая
лужайка перед ней. Неподалеку, пробиваясь из скалы над каменным резервуаром,
бил  родник.  Сквозь  неумолчный  стрекот  цикад  в  кустарниках  Шеф  вдруг
явственно услышал плеск струящейся воды.
     Он оглянулся,  увидел, что его люди преодолевают последнюю сотню  ярдов
подъема.  Он  попытался крикнуть "вода!",  но  слова  застряли в  пересохшей
глотке.  Ближайший  воин прочитал это слово в  его глазах,  с  новыми силами
устремился вперед. Далеко  ниже по склону  Стирр,  Берси,  Торгильс и Огмунд
продолжали безнадежно спотыкаться.
     Шеф сбежал  по склону, схватил ближайшего воина,  прохрипел  ему  в ухо
"вода",  подтолкнул  его к гребню. Спустился к  следующему.  Стирра пришлось
наполовину нести  последние пятьдесят шагов, и, когда  оказался наверху, он,
хотя  Шеф и  упирался ему  плечом в  подмышку,  шатался на ровном  месте как
пьяный.
     Впечатление они  производили никудышное,  понял Шеф, кто  бы на  них ни
смотрел.  Они  выглядели не как  король со свитой,  а  как  ватага  нищих  с
пляшущим медведем  на  поводке.  Он постарался утвердить  Стирра на ногах  и
рявкнул на него, чтобы собрался, вел себя как настоящий drengr. Стирр просто
побрел   к  воде,  его   встречал   Берси  с  ведром.  Половину  плеснул  на
задыхающегося великана, остальное вылил ему в ладони.
     -- Он  умрет, если сейчас нахлебается холодной воды, -- сказал Соломон,
стоя  с  пустым  ковшом.  Шеф  кивнул  и  огляделся.  Остальные  жадно пили,
повидимому не  в состоянии  думать ни о  чем, кроме своей  жажды. Он  и  сам
ощущал аромат воды,  чувствовал  непреодолимую потребность броситься к ней и
прямо в нее, как сделали все.
     За ними следили. Если это была  ловушка, то она  сработала. Уже  долгое
время его люди не смогли бы ничего  противопоставить мечу, дротику и стреле,
разве  что  враги  не  пускали  бы  их  к  воде.  Шеф  заставил  себя  гордо
выпрямиться,  взял  полный  ковш  воды,  который   протягивал   ему  Квикка,
постарался  держать  его с безразличным видом. С  поднятой  головой пошел  к
группке следящих за ними людей.
     Они были вооружены луками и топорами, но это не выглядело опасным.
     Просто рабочие  и охотничьи инструменты, и люди, числом около тридцати,
которые их держали, -- просто пастухи и птицебои, а не воины. Ни один из них
не выделялся одеждой и другими приметами власти,  но  Шеф умел наблюдать  за
тем, как  люди держатся. Вот  этот, седобородый  и без оружия,  -- он и есть
главный.
     Шеф подошел  к нему, попытался  заговорить насмешливо, сказать "вы  нас
победили  своими дорогами", но слова не выходили из глотки. Он  поднял ковш,
прополоскал рот  от  пыли,  ощутил,  как  вода ласкает  горло.  Почувствовал
желание проглотить воду, жгучее, почти непреодолимое. Он должен доказать  им
свою  власть, по крайней мере  власть  над самим собой. Он выплюнул воду  на
землю, произнес свою фразу.
     Ни  следа  понимания.  Когда  Шеф  выплюнул  воду,  глаза  седобородого
расширились,  но  теперь  тот  просто морщил лоб. Это был  не тот  язык. Шеф
попробовал заговорить на своем примитивном арабском.
     -- Вы взяли нашу женщину.
     Седобородый кивнул.
     -- Теперь вы должны ее отдать.
     -- Сначала ты должен сказать мне кое-что. Разве тебе не нужна вода?
     Шеф поднял ковш, глянул на воду в нем, вылил ее на землю.
     -- Я пью, когда этого хочу я, а не мое тело.
     Легкое оживление среди слушателей.
     -- Тогда скажи мне, что ты носишь у себя на груди.
     Шеф глянул вниз на амулет своего бога, лесенку Рига. Все это напоминало
давнишнюю сцену, когда он впервые  встретился  с  Торвином.  Подразумевалось
здесь больше, чем говорилось.
     -- На  моем языке  это называется "лесенка". На языке моего бога  и  на
языке  того Пути, которым я иду, это  называется  kraki.  Однажды я встретил
человека, который назвал это graduate.
     Теперь его  слушали чрезвычайно внимательно. Сбоку подошел Соломон, Шеф
жестом отослал его  назад. Не  стоит  терять  личный контакт,  даже если они
могут договориться лишь на исковерканном арабском.
     -- Кто назвал его так?
     -- Это был император Бруно.
     -- Ты был близок с ним? Он был твоим другом?
     -- Я был так же близко к нему, как к тебе. Но он не был моим другом. Он
держал  меч  у  моего  горла.  Мне  говорили,  что  сейчас  он  снова  хочет
приблизиться ко мне.
     -- Он знает про graduate, -- по-видимому, седобородый сказал это самому
себе.  Он снова поднял взгляд. -- Чужестранец, ты знаешь о Копье, которое он
носит?
     -- Я дал ему это копье. Или он взял его у меня.
     -- Тогда и ты, наверно, хотел бы взять что-нибудь у него?
     -- Я не прочь.
     Похоже,  атмосфера начала разряжаться. Шеф  обернулся и увидел, что его
люди снова на ногах, вооружены и выглядят так, словно готовы защищать короля
от внезапного  нападения, а  не  то  и  сами, учитывая  слабость противника,
начать атаку.
     -- Мы вернем твою женщину. И накормим тебя и твоих людей. Но прежде чем
вы пойдете назад, --  у Шефа  заныли все мышцы при одной мысли  о  том,  что
опять придется пройти эту дорогу, пусть и вниз, -- ты пройдешь испытание.
     Или  не пройдешь. Для  меня это  не имеет значения. Но если ты пройдешь
испытание, возможно, это окажется очень хорошо для тебя и для всего мира.
     Скажи мне о том боге, чей знак ты носишь, любишь ли ты его?
     Шеф не смог сдержать расползшуюся по лицу усмешку.
     -- Только  идиот мог бы любить богов  моего народа. Они существуют, это
все, что  я знаю. Если бы я  мог отделаться от них, я бы  так и поступил, --
его усмешка исчезла. -- Есть боги, которых я ненавижу и боюсь.
     -- Мудро, -- сказал седобородый. -- Ты мудрее  твоей женщины.  И мудрее
еврея рядом с тобой.
     Он  выкрикнул  распоряжение,  его  люди  стали  раздавать  хлеб, сыр  и
бурдюки, видимо с  вином.  Северяне  спрятали  оружие  в ножны,  смотрели на
своего  короля  вопросительно.  Но  Шеф  уже  завидел  вдали  прихрамывающую
Свандис, одетую лишь в измазанные кровью обрывки ее белого платья.

        x x x


     Мудрецы  и  советники  князя  города-крепости  Септимании  воспринимали
отсутствие  своего  коллеги  Соломона  --  который  исчез  где-то  в  горах,
сопровождая короля  варваров в его  бессмысленной поездке, -- едва  ли не  с
облегчением. Уже возникли немалые сомнения, так ли  уж мудро было со стороны
Соломона привести  в город этих  иноземцев. Правда, это можно было выдать за
услугу,  оказанную  халифу, их  номинальному  повелителю, --  предоставление
убежища и провизии людям, которые еще недавно считались его союзниками и уж,
во  всяком  случае,  являлись  врагами  христиан,  теснящих ныне  Кордовский
халифат.  Однако  оставался  еще  один  вопрос,   беспокоящий  князя  и  его
советников.
     Проблема с юным арабом Мухатьяхом.  Бесспорно было, что он --  один  из
подданных  халифа  Абд  эр-Рахмана, к каковым относятся, по крайней  мере  в
теории, и они сами, евреи  Септимании. Разве не  платят они халифу kharaj  u
jizya,  земельный  налог и  подушную  подать? И разве  не  охраняют они свои
ворота  от  его врагов и  врагов его веры, от христиан  и  франков?  Нельзя,
конечно, отрицать, что эти ограничения никоим образом не распространяются на
их торговлишку с ближайшими соседями, как  и то, что  все подати начисляются
по усмотрению  самого  совета, который и близко не подпустил бы к этому делу
столичных  сборщиков налогов  -- последние уже  давно  не смущали ничей взор
своим  присутствием  в  городе. И тем не менее  --  так заявляло большинство
советников --  не  существовало  юридического  прецедента