также договорились, что каждый будет наследовать другому, если тот умрет, не
оставив потомства, и что наследник одного из них в  такой  же ситуации будет
наследовать обоим. В то время этот уговор не выглядел слишком серьезным.
     Они  не знали,  доживут ли до  следующей зимы, не  говоря уж о весне. И
Годива  ночевала в палатке Шефа, если не в его кровати. Он тогда считал, что
коль скоро они выживут,  то со временем сами  собой  вернутся и ее любовь, и
его желание.
     Он заблуждался. Умри он  сейчас, и  королевство перейдет к Альфреду.  А
после  того  -- к смеющемуся карапузу,  которого сейчас  несут  на  руках, к
маленькому Эдварду. Вице-королям, конечно, будет наплевать на их договор.
     Никаких шансов, что  скандинавские  короли Олаф  и Гудмунд  и  любой из
дюжины  других  согласятся подчиниться  христианскому  монарху.  Сомнительно
даже, что жители Мерсии  или  Нортумбрии признают  над собой власть сакса из
Уэссекса. Единый Король Севера был еще и единственным в своем роде.
     Единым Королем больше никого не признали бы.
     Шаткое положение. Не  станет ли  оно исходным толчком  для Рагнарока, о
котором хотел  напомнить ему отец?  Шеф  должен обзавестись женой  и  родить
наследника как можно  скорее. Так считают все. При дворе блистает  множество
дочерей ярлов и прочих принцесс Севера, не теряющих надежды на малейший знак
внимания  со  стороны короля.  Рагнарок или  не  Рагнарок,  но  он  этого не
сделает. Не сможет это сделать.
     Выйдя  из  тени,  чтобы поприветствовать  своих гостей.  Шеф постарался
изобразить радостную улыбку. Но даже гости разглядели под ней гримасу боли.
     Альфред сдержал себя, не бросил взгляд на жену. Альфред давно знал, что
Шеф вовсе не  любитель мальчиков,  как шептал  кое-кто,  он любит  его  жену
Годиву.
     Иногда Альфреду очень хотелось,  чтобы  он смог отдать ее или разделить
ее с Шефом. Но если он и допускал подобные мысли, то она -- нет. По какой-то
причине она с  каждым уходящим  годом  все сильнее ненавидела  своего  друга
детства.  Ее  неприязнь  росла  вместе  с  его   успехами:   возможно,   она
задумывалась о том, что могло бы быть.
     --  Чем ты  удивишь нас  сегодня? --  с  фальшиво прозвучавшим  смешком
поинтересовался Альфред.
     Лицо Шефа прояснилось, как  это случалось всегда, когда он мог показать
какую-то новую штуковину.
     -- Это телега. Но такая, что в ней могут ездить люди.
     -- На телегах всегда ездят люди.
     -- Три  мили  до рынка  и обратно. Ухабы  да  рытвины  мешают ей  ехать
быстрее пешего,  иначе  седоки  просто вывалятся. Даже на  хорошей  каменной
дороге, которую недавно замостили мы с тобой, -- последние слова были чистой
лестью, это знали все присутствующие, -- было бы невыносимой  мукой ехать на
разогнавшихся лошадях.  Но  не  на такой повозке. Смотри. -- Шеф похлопал по
толстой стойке, которая шла вверх  от Крепления тележной оси.  -- Эта стойка
упирается в упругую полосу. -- Он показал на нее.
     -- Вроде тех полос, из которых ты делаешь арбалеты.
     --  Точно.  К  полосе приделаны  ремни из  крепчайшей кожи. А на ремнях
висит  вот  это. -- Шеф похлопал  по плетеному  кузову, заставив его  слегка
покачаться.
     -- Залезай.
     Альфред  осторожно забрался внутрь,  уселся на  одну из  двух  скамеек,
заметив, что кузов раскачивается, как гамак.
     --  Леди.  --  Аккуратно  отступив  на  два  шага,  чтобы  случайно  не
дотронуться  до ее  руки или  одежды. Шеф  пригласил  Годиву  последовать за
мужем. Она забралась в экипаж, отодвинула сидевшего рядом с отцом маленького
Эдварда  и тесно  прижалась  к мужу.  Шеф  тоже  сел, взял на руки хнычущего
ребенка  и  усадил   рядом  с   собой  на   переднее   сиденье.  Подал  знак
расположившемуся  впереди  кучеру,  тот  щелкнул  кнутом, и  повозка  рывком
тронулась в путь.
     Когда запряженные в нее четыре  лошади разогнались на хорошей дороге до
неслыханной  скорости,  Альфред  от неожиданности  даже подскочил  на  своем
сиденье -- сзади  раздался  ужасающий скрип,  превратившийся в бешеный визг,
словно  резали свинью.  Там  виднелось ухмыляющееся лицо  с щербатым ртом --
лицо, покрасневшее от напряжения, с которым человек дул в волынку.
     -- Мой тан Квикка. Люди слышат его волынку и убегают с дороги.
     И действительно, раскачивающийся на  рессорах экипаж уже домчал  их  до
окраины  Стамфорда. Альфред заметил, что  вдоль дороги то и дело встречаются
улыбающиеся керлы и их жены, пришедшие в явный восторг от  захватывающей дух
скорости.  Отставшая королевская свита  пустила  своих лошадей  в галоп,  от
возбуждения улюлюкая. Годива  прижимала к себе дочку,  озабоченно поглядывая
на  Эдварда,  которому  Шеф,  железной  рукой  ухватив  за  штаны,  не давал
перевеситься наружу.
     Альфред с трудом перекричал шум:
     -- Это и есть самое полезное достижение Дома Мудрости?
     --  Нет, -- крикнул в ответ Шеф,  -- их много. Вон там еще одно, сейчас
покажу тебе. Стой, Озмод, -- закричал он кучеру,  -- остановись ради Бога, я
хочу сказать, ради Тора, остановись. Ты что, не слышишь?
     На повернувшемся лице тоже играла улыбка:
     --  Извините,  сударь,  но лошади  чего-то  испугались,  похоже,  такой
скорости.
     Альфред  поглядел  с  неодобрением.  Королевский двор в  Стамфорде  был
странным  местом. Альфреда и  самого прозвали в народе Esteadig, Милостивый,
за его  доброту  и  широту  взглядов.  Тем не менее  его таны  и  ольдермены
обращались к нему не  без должного уважения. А с его соправителем даже керлы
частенько разговаривали  так, будто они его школьные друзья и  вместе воруют
яблоки; что же касается Квикки и Озмода, то сколько ни называй их танами, но
их  лица и тела  сохранили следы рабского происхождения.  Еще не  так  давно
единственное,  что  могло  бы  связывать  их  с  королями,  -- это  монарший
приговор, зачитанный  им  перед  казнью.  Правда, как  Квикка, так  и  Озмод
участвовали в невероятном  путешествии Единого Короля по  странам Севера,  и
поэтому им прощались многие вольности. И все же...
     Единый Король уже выпрыгнул из повозки,  оставив ее дверцу открытой,  и
направился к группе крестьян рядом с дорогой, копающихся в глубокой грязи.
     Они оставили  свое занятие и с уважением поклонились.  Однако и на этих
лицах гуляла улыбка.
     --  Понимаешь, что  они делают? Что труднее всего сделать при расчистке
нового поля? Нет, не вырубить деревья. С хорошим топором деревья любой дурак
вырубит. Нет, главное -- выкорчевать пни. Раньше крестьяне старались срубить
дерево поближе к земле, а потом начинали выжигать пень. Это долго, к тому же
дуб,  ясень и вяз могут  пустить новые побеги,  даже когда от  них ничего не
остается.  А вот как мы делаем теперь. --  Шеф ухватился за длинную рукоять,
торчащую из  сложного механизма  с железными шестернями и блоками.  -- Канат
привязываем к самому крепкому пню на  поле. Другой конец накидываем на самый
слабый  пень. Затем  налегаем  всем  весом.  --  Шеф  сопровождал свои слова
соответствующими действиями, качнув  рукоять  храповика назад, а потом опять
вперед и так несколько раз.  В  двадцати ярдах от  него из земли с ужасающим
треском полез пень. К рычагу  подскочил какой-то керл, стал помогать королю.
Рывок за рывком пень вытащили  наружу к  общей радости керлов и  наблюдающей
свиты.
     Король вытер грязные руки  о  серые  рабочие титаны,  подал знак керлам
оттащить выкорчеванный пень и привязать канат к новой жертве.
     -- Англия -- страна лесов. Я ее превращаю в страну полей. Этот механизм
для  корчевки сделали в Доме  Мудрости жрецы Ньерда -- они моряки, они знают
все  о блоках и канатах -- и  несколько  моих  катапультеров, они знакомы  с
зубчатыми  колесами.  Удд,  железных  дел  мастер,  руководит  изготовлением
шестерней. Они должны быть маленькими, но прочными.
     -- А ты всем позволяешь обзавестись такой машиной?
     Пришла очередь улыбнуться Шефу.
     -- Я бы, может, и позволил, если бы они мне предоставили это решать. Но
куда там.  Отец Бонифаций, мой казначей Дома Мудрости, дает  машины в аренду
тем, кто собирается расчистить поле. Керлы платят за пользование машиной. Но
расчищенная земля  достается им  бесплатно. Не  навсегда.  На три поколения.
Потом  земля  возвращается короне.  Я  разбогатею  на  арендной плате за эти
машины.  А  мои  наследники,  --  Шеф  кивнул   на  маленького  Эдварда,  --
разбогатеют, когда к ним вернется земля.
     Он  указал на запоминающийся  силуэт  ветряной мельницы,  бойко машущей
крыльями среди плоских полей Стамфордшира.
     -- Еще одно  нововведение.  Не само ветряное  колесо, об  этом вы давно
знаете.
     То, что  к нему  приделано.  Еще  один способ улучшать  земли. Подъедем
поближе, я покажу.
     Повозка  заметно сбавила  ход,  когда  Озмод свернул с Великой Северной
дороги,  вымощенной   камнем,  на  старую,  тонущую   в  грязи  колею.   Шеф
воспользовался  возможностью в сравнительно  спокойной обстановке продолжить
рассказ о достижениях Дома Мудрости.
     --  Мы едем  смотреть на большую машину, --  сказал он, перегнувшись  к
Альфреду,  --  но  у нас  есть и  много  маленьких  приспособлений,  которые
приносят  не  меньше  пользы. Например,  я не  показывал  тебе,  как  у  нас
запряжены лошади.  Когда мы научились от Брандаи его людей запрягать лошадей
в хомуты, чтобы использовать их как тягловую  силу, мы через  какое-то время
обнаружили, что  лошади иногда  тянут слишком  сильно. Когда  поворачиваешь,
лошади  нередко  рвут постромки,  потому что тяга приложена только к  одному
боку. Ну, мы стали брать для постромков кожу попрочнее. Но потом один фермер
-- я дал ему ферму и лошадей --  сообразил, что постромки ведь необязательно
привязывать  прямо к  передку. Привязываешь  постромки к двум концам крепкой
поворотной поперечины, и  эту поперечину (мы называем ее валек)  за середину
привязываешь  коротким  ремнем  к  передку  телеги.  В  результате натяжение
постромков одинаковое даже при  повороте. И это не просто сберегает нам кожу
на постромки! Нет, хоть мы и сами не сразу сообразили. Но  ведь очень  часто
настоящая   польза   изобретений  проявляется  не   в  том,  для   чего  они
предназначались, а видна только позже. Этот придуманный нами валек означает,
что теперь керлы могут делать короткие пахотные борозды, обрабатывать совсем
маленькие поля,  ведь им гораздо легче развернуть упряжку. А уж  это, в свою
очередь, означает, что даже самый  бедный крестьянин, у которого всей  земли
акр или два, может сам обрабатывать свое поле и не зависеть от лендлорда.
     -- И  они благодарят за  это  своего  короля,  --  задумчиво  отозвался
Альфред. -- Они  становятся "твоими людьми, а  не людьми лендлордов.  И это,
как и деньги за аренду машин, делает тебя сильнее.
     Годива вмешалась:
     -- Вот для этого он и старается. Он без причины ничего не делает. Я это
поняла уже очень давно.
     Шеф примолк, уставившись на свои грязные ладони.
     Через минуту Альфред нарушил молчание:
     -- А эти нововведения, которые мы едем смотреть... Расскажи нам о них.
     Шеф отвечал ровным безжизненным тоном:
     -- Ладно. Земля здесь, как вы знаете, быстро заболачивается.  А кое-где
и всегда были  болота. Само  собой, их  стараются осушить.  Но  когда  роешь
канаву  в этих местах, не всегда можно угадать, куда потечет вода, пойдет ли
она  вообще в  твою канаву.  Но  мы  знаем  вот какую штуку.  --  Постепенно
вдохновение возвращалось к Шефу. -- Любой, кто пил пиво из бочек, знает, что
есть  два способа  розлива:  либо  просверлить  бочку  внизу,  тогда ее надо
затыкать хорошей пробкой, либо сверху подсосать через трубочку и опустить ее
конец.
     Дальше пиво само потечет в твой кувшин или в ведро.
     -- Никогда о таком не слышал. А почему так? Шеф пожал плечами.
     --  Никто не  знает. Пока. Но  нам достаточно того,  что мы знаем и что
можем изготовить.  Большие  трубы,  которые  не  влезут человеку  в  рот,  и
устройство,  что  будет  отсасывать  воду.  Словно  кузнечные  мехи,  только
наоборот.  Тогда-то мы и  заставим воду  течь  из болот в  канавы, даже в те
канавы, которые расположены на большом расстоянии.
     Повозка и свита наконец  подъехали к ветряному колесу, и Шеф выпрыгнул,
опять оставив дверцу  открытой. Вокруг  ветряка простиралась паутина грязных
канав, тут и там парусиновые трубы зачем-то соединяли их между собой.
     -- Вы снова видите новую землю, -- Шеф понизил голос, так что его могли
слышать только гости, но не свита. -- Я даже не знаю, сколько ее. Иногда мне
кажется, что  ждущей осушения земли хватило  бы на полудюжину графств. И эту
землю я никому не отдам. Я делаю ветряные колеса, я плачу рабочим.
     Осушенные  поля  остаются  королевской  землей,  деньги  за  их  аренду
пополнят королевский бюджет.
     -- И опять все только для твоей выгоды, -- резко, как хлыстом стеганув,
сказала  Годива. Альфред  заметил, что  его уязвленный  соправитель  еще раз
вздрогнул. -- А скажи-ка мне, что ты сделал для женщин?
     Шеф  помялся, заговорил было,  потом оборвал себя. Он не знал,  с  чего
начать.
     Напомнить  о  ветряных  мельницах, освободивших  от нескончаемой рутины
десятки  тысяч рабынь, толокших  зерно  в  ступках?  Рассказать  об  опытах,
которые проводились в Доме Мудрости, чтобы найти лучший способ сучить пряжу,
чем с помощью  прялок, с  которыми  не расстаются почти все  женщины Англии,
неустанно на них работая? Нет, решил Шеф, самое главное для женщин
     -- построенная им мыловарня, на  которой  из золы и жира делают твердое
скрипучее  мыло  --  это  вещь сама по  себе  не новая,  но такая,  что,  по
уверениям  Ханда,  спасет добрую половину  женщин,  умирающих  от  родильной
горячки,  ведь  король приказал, чтобы  все повитухи  носили  с собой мыло и
тщательно мыли руки.
     Он слишком долго раздумывал.
     --  Так я и  знала,  -- сказала  Годива и  отвернулась,  уводя за собой
детей. -- Все только для мужчин. Все ради денег.
     Она и  не подумала понизить голос. Пока она шла к экипажу,  оба короля,
Квикка, Озмод, мельник и его  жена, обе королевских свиты -- все смотрели на
нее. Потом все посмотрели на Шефа. Он опустил взгляд.
     -- Это не так, -- пробормотал он, чувствуя, что в нем поднимается та же
ярость, как и тогда, когда  человек-птица  упал, а они просили его все равно
заплатить неудачнику.  -- Всех дел не переделаешь.  Сначала делаешь то,  что
умеешь делать, а потом смотришь, что можно сделать еще. Все, что  мы делаем,
приносит пользу женщинам. Стало больше земли, больше еды, больше шерсти.
     -- Так  и есть,  -- согласился Квикка. -- Раньше каждую зиму то тут, то
там можно  было  видеть маленьких детей в  лохмотьях и босиком, плачущих  от
холода и голода. Теперь у них, по крайней мере, есть одежда и горячая еда.
     Потому что они под защитой короля.
     -- Это  точно, -- сказал Шеф, глядя с внезапным ожесточением. -- Потому
что все  это,  -- он  обвел  рукой окрестности, показывая на мельницу, поля,
дренажные канавы  и на  ждущий  их экипаж, -- все это держится на одном.  На
силе. Еще несколько лет назад если бы какой-то король, будь то добрый король
Эдмунд  или король  Элла,  сделал что-нибудь хорошее, на  что ему хватило бы
серебра, на него тут же  напали бы  викинги, все отобрали и снова ввергли бы
страну в  нищету. Чтобы  сохранить  то,  что у  нас есть, мы  должны  топить
корабли и уничтожать армии!
     По  обеим  королевским свитам  прокатился  одобрительный гул,  эти люди
оружием прокладывали себе путь в жизни.
     -- Да,  -- продолжал Шеф, -- все это неплохо. И я только рад, когда это
приносит пользу женщинам  и  детям. Но что мне нужно больше всего, за  что я
буду платить золотом, а не серебром, это не новый способ запрягать лошадей и
не осушение болот, а новый способ драться с Императором. С Бруно Германским.
Потому что мы с нашими болотами можем  и  забыть про него, но он про нас  не
забудет. Риг,  отец мой! -- Голос Шефа  поднялся  до крика, он вытащил из-за
пазухи  свой амулет, серебряную  лесенку. -- Ниспошли мне  новое оружие  для
битв! Новый меч, новый щит! Новые катапульты и арбалеты.
     Это  самое  главное,  что  нам  нужно.  И если  приближается  Рагнарок,
сразимся и победим!

        x x x


     Улучив удобный  момент, когда король уехал на всю первую половину  дня,
его ближайшие советники и друзья  решили обсудить его дела. Все трое, Бранд,
Торвин и Ханд, сидели на верхнем этаже большой каменной башни Дома Мудрости,
в  личной комнате Торвина, глядя на  ухоженные плодородные земли, на зеленые
поля, пересеченные  длинной  белой  полоской  Великой  Северной  дороги,  по
которой  непрестанно  двигались всадники  и  повозки. По  настоянию  Торвина
присутствовал и  четвертый  человек  --  Фарман,  жрец Фрейра,  один из двух
величайших  провидцев Пути.  Человек  малоприметный,  он не  был  участником
рискованных приключений трех друзей, зато, по словам  Торвина, был  посвящен
во многие тайны богов.
     Бранд, гигант-норвежец, с сомнением покосился на  Фармана, но остальных
он, по крайней мере, знал достаточно давно, чтобы говорить без обиняков.
     -- Мы  должны смотреть правде  в  глаза, --  начал  Бранд. -- Если  Шеф
погибнет, то  погибнет все. Есть  много  людей вроде Гудмунда,  которые всем
обязаны Единому Королю и на которых можно  положиться как на каменную стену.
Но согласится ли Гудмунд сотрудничать с Олафом, или с Гамли, или с Арноддом,
или с любым другим королем Дании и Норвегии? Нет.  Если он и захочет, ему не
позволят его собственные ярлы. А что касается подчинения англичанину... Нет,
все  держится на одном-единственном человеке. Беда  в том, что  человек этот
безумен.
     -- Ты уже как-то говорил это, -- укоризненно напомнил лекарь Ханд, -- и
оказался не прав.
     -- Ладно, ладно, -- уступил Бранд. -- Может  быть, он не  сошел с  ума,
просто со странностями, которые у него  всегда были. Но вы же понимаете, что
я хочу  сказать.  Он  выиграл  много сражений и выжил во  многих невероятных
переделках. Однако каждый раз словно что-то уходит  из него. И это что-то не
возвращается.
     Задумались все трое слушателей: лекарь Ханд,  жрец  Идунн,  англичанин;
кузнец  Торвин,  жрец  Тора,  датчанин;   провидец  Фарман,   человек,  чьей
национальности не помнил никто.
     -- Он утратил  кое-что, когда  убил Сигурда, --  подхватил  Ханд. -- Он
лишился копья. Никто из  нас в  точности не знает, как оно ему досталось, но
он  почему-то  очень  его  ценил.  Говорят,  что с  этим  копьем  теперь  не
расстается  император Бруно, а Хагбарт рассказывал,  что  он видел, как  эти
двое сражались и Бруно ушел с копьем. Может быть, это счастливый талисман, и
Шеф его упустил.
     Бранд решительно замотал головой.
     -- Нет. У нас здесь  есть знатоки, разбирающиеся в  чужой  удаче, и они
говорят, что Шеф не утратил своей.  Он также удачлив, как и раньше. Нет, это
что-то другое. Что-то, связанное с тем, как он сам к себе относится.
     -- В тот день в Бретраборге  он потерял друзей, -- снова  вступил Ханд.
-- Того парня из Дитмарша и ратоборца Кутреда. Не может ли он чувствовать...
     скажем, вину, что он жив, а они мертвы?
     Бранду, опытному воину, это объяснение не слишком понравилось.
     -- Да, такое бывает, -- в конце концов признал он. --  Но не думаю, что
дело  в  этом.  По  правде говоря, --  он  обвел  взглядом присутствующих  и
продолжал: -- я думаю, что все дело в этой проклятой женщине.
     -- Ты про Годиву,  жену Альфреда?  --  спросил пораженный Ханд. Он знал
обоих с детства.
     -- Да. Она разговаривает с ним как с собакой,  а он вздрагивает, словно
пес,  которого  все время бьют.  Но дело  не только  в  ней. Была еще  одна,
Рагнхильда,  королева Восточного Фолда. Из-за  нее  Шеф чего-то  лишился. Ее
убил  не  он,  но  он  стал причиной  ее смерти и смерти  ее сына.  Если  он
чувствует вину, то не изза мужчин, а из-за женщин. Поэтому он и не женится.
     Наступила