садкой  на  древко  и  длинным
треугольным наконечником. Наконечник из превосходной стали,  без  всяких
следов повреждений. Ни  серебряных  инкрустаций,  ни  других  украшений.
Змеиный Глаз, человек разумный, не тратил деньги на  то,  чем  собирался
поражать  врагов.  И  все  же  на  стали  что-то  виднелось,  рунические
письмена. Выученный в  свое  время  Торвином,  Шеф  смог  прочитать  их:
"Гунгнир", гласила надпись.
   Итак, Змеиный Глаз не  видел  святотатства  в  том,  чтобы  подражать
названием оружия самому Одину. Это не было древнее или старинное оружие.
   Кузнечный опыт  подсказывал  Шефу,  что  копье  выковано  недавно.  В
задумчивости Шеф закинул его на плечо,  заткнул  за  пояс  меч  Храни  и
осторожно и устало  побрел  вдоль  северной  отмели  Эльбы  по  коварным
пескам, все еще различимым в сумерках.

***

   Далеко  к  северу  от  устья  Эльбы,  северней  даже,  чем   цитадель
Рагнарссонов на датском Сьяелланде, великая школа  Пути,  его  святилище
все еще лежало под  глубоким  снегом  на  норвежском  берегу  в  далеком
Каупанге.
   Толстый лед мостом  перегородил  фьорд  от  берега  до  берега.  Люди
торопились поскорее оказаться под домашним кровом.
   И все же среди стремительных силуэтов лыжников одна  фигура  застыла,
неподвижно стоя в снегу: Вигдик Провидец,  самый  уважаемый  жрец  Пути.
Туда, где он стоял, с неба слетались птицы,  кольцом  усаживаясь  вокруг
него. Стая росла, и прохожие  стали  показывать  на  нее,  звать  других
посмотреть.
   Постепенно люди - жрецы, их ученики и слуги - образовали второй  круг
снаружи  от  первого,  держась  на  почтительном  расстоянии,  ярдах   в
пятидесяти.
   Одна из птиц, яркогрудая малиновка, вылетев из круга, села  на  плечо
Виглика и громко и долго щебетала. Виглик стоял в снегу  не  шевелясь  и
слушал, склонив голову набок. Под конец он благодарно кивнул,  и  птичка
улетела. Ее сменила другая, севшая на руку в  перчатке,  которой  Виглик
сжимал свои лыжные палки. На сей  раз  это  был  крошечный  крапивник  с
хвостом, задранным, как шпора всадника. Она тоже пропела длинную песенку
и замолкла в ожидании.
   - Спасибо, сестричка, - услышали люди слова Виглика.
   Затем все  птицы  стремительно  вспорхнули  и  перелетели  под  кроны
деревьев. Появилась большая черная ворона, которая не уселась  на  плечо
Виглика, но расхаживала перед ним взад-вперед, время от времени нагло  и
хрипло каркая. Это выглядело насмешкой. Однако Виглик  продолжал  стоять
безмолвно. Под конец птица задрала  хвост,  пустила  на  землю  струю  и
улетела.
   Через какое-то время Виглик поднял глаза  и  устремил  взгляд  вдаль.
Когда он опустил глаза, на  его  лицо  вернулось  нормальное  выражение.
Зная, что видение уже кончилось,  его  собратья  рискнули  приблизиться.
Впереди шел Вальгрим, признанный глава святилища  и  жрец  Одина-отца  -
немногим по плечу была такая ответственность.
   - Какие новости, брат? - наконец спросил он.
   - Новости о смерти тиранов.  И  новости  похуже.  Сестрица  малиновка
сказала мне, что  Папа  Николай  умер  в  Рим-граде,  собственные  слуги
удавили его подушкой.
   Он расплатился не за то, что посылал воинов против нас, а за то,  что
потерпел поражение.
   Вальгрим кивнул, довольная улыбка раздвинула его бороду.
   - А брат крапивник сказал, что в земле франков король Карл Лысый тоже
убит. Один из его  графов  вспомнил,  как  предшественники  Карла  брили
голову длинноволосым королям, чтобы показать, что они больше не  короли,
и добавил, что Бог  наградил  Карла  лысиной,  чтобы  показать,  что  он
никогда не должен был  стать  королем.  Когда  Карл  велел  своим  людям
схватить графа, другие графы восстали и вместо этого убили его самого.
   Вальгрим снова улыбнулся.
   - А ворона? - подсказал он.
   - Ее новость похуже. Ворона сказала, что один тиран все еще жив, хотя
сегодня едва не был убит, это Сигурд Рагнарссон.
   - Может быть, он и тиран, - ответил Вальгрим. - Но при всем  при  том
он любимец Одина. Если бы Путь мог залучить его на свою сторону,  он  бы
приобрел могучего ратоборца.
   - Может быть, и так, - ответил  Виглик,  -  но  его  тварь  -  ворона
относится к нам, как к его врагам, убийцам его брата. Она  грозила  мне,
грозила всем нам, его местью. Однако я знаю, что ворона не сказала  всей
правды. Она кое-что утаила.
   - Что же?
   Виглик медленно покачал головой:
   - Это по-прежнему скрыто от меня. И несмотря на все, что  ты  сказал,
Вальгрим, я не думаю, что путь к победе в Судный День лежит через таких,
как Сигурд Рагнарссон, с его жестокостью и его жертвоприношениями. Нужен
не только великий ратоборец, чтобы победить Локи и отродье Фенриса. И не
кровь возвратит Бальдра к жизни. Не кровь, а слезы.
   Несмотря на весеннюю прохладу, лицо Вальгрима залилось краской - была
задета его честь, к тому  же  были  упомянуты  недобрые  имена  и  дела.
Сдержав себя, он спросил только:
   - А в конце, когда ты как будто вглядывался вдаль?
   - Вдали я увидел двух орлов. Первый вился над вторым, но потом второй
снова поднялся вверх. Я не видел, кто в конце концов победил.

Глава 5

   Дьякон Эркенберт сидел в поле на самом солнцепеке у  высокого  стола,
разложив перед собой чернила и пергамент. Близился к завершению занявший
почти весь день тяжкий труд. Тяжкий, но и благодарный. Эркенберт ощущал,
как его переполняет сознание собственной значительности, почтение,  едва
ли не благоговение, когда  он  перебирает  толстую  стопку  пергаментных
листов, строчка за строчкой исписанных именами: за каждым стоит  просьба
о принятии в ряды нового ордена,  основанного  архиепископом  Запада,  -
Ордена Копья, или, на их языке, Lanzenorden.
   За время долгого пути на север из Кельна в Гамбург Эркенберт осознал,
что существуют особые обстоятельства, благоприятствующие созданию Ордена
монахов-воинов именно здесь, в Германии. В его родной Нортумбрии, как  и
во  всей  пронизанной  родственными  связями   Англии,   таны,   которые
составляли костяк  любой  армии,  годились  только  для  одного:  удобно
устроиться на землях, пожалованных им королем. А затем  горы  своротить,
лишь бы не только удержать эти земли за собой,  как  бы  ни  стали  таны
стары, толсты и непригодны к воинской службе, но и  удостовериться,  что
поместья честь честью перейдут к их детям. Иногда они  посылали  сыновей
служить вместо себя, иногда стремились попасть  в  фавор  к  королю  или
духовенству, поддерживая их законы и любую хартию,  которой  требовалось
присягнуть тем или иным образом. И  хотя  они  делали  все  это  и  даже
посылали своих дочерей для похотливых услад некоторых магнатов, в Англии
вряд ли можно было найти клочок земли, на который не претендовал бы  сын
какого-нибудь аристократа, или сына аристократа, который в конце  концов
оказался бы не обманут в своих ожиданиях.
   Не так в Германии. Сословию воинов здесь не  разрешалось  оседать  на
земле и устраиваться с  удобствами.  Службу  необходимо  было  нести.  В
противном случае замену находили немедленно. Воину средних лет следовало
самому позаботиться о том времени, когда его держащая меч рука  ослабеет
- ведь его князь не считал, что обязан будет что-то  сделать  для  него.
Что касается сыновей воинов, многие из них не имели  никаких  надежд  на
будущее. И не зря, холодно подумал Эркенберт, при всех своих  заботах  о
чистоте крови они больше подобны смердам или  керлам,  чем  благородным,
ведь у них можно отобрать их собственность в любой момент.  Такие  люди,
благодаря их воинственности, толпами будут рваться в Орден, который даст
им, словно черным  монахам,  кров  и  товарищескую  поддержку  до  самой
смерти.
   И все же он и его товарищи не  имели  бы  такого  успеха  при  наборе
рекрутов, если бы не красноречие архиепископа Римберта. Десятки  раз  на
пути из Кельна в Гамбург Эркенберт слышал,  как  тот  скликает  толпы  в
каждом городе, где они останавливались, и слышал его проповеди.
   Архиепископ всегда вспоминал слова  евангелиста  Матфея:  "Я  посылаю
вас, как овец среди волков".
   Он  напоминал  слушателям,  как  Христос  запретил   апостолу   Петру
сопротивляться воинам, которые пришли за Ним  в  сад  Гефсиманский,  как
требовал от своих  учеников  подставлять  другую  щеку,  а  если  кто-то
заставляет их пройти с ним одно поприще, пройти два.
   Он развивал эту тему, пока на лицах его  воинственных  слушателей  не
появлялись признаки сомнения и неодобрения.
   И тогда он заявлял им, что сказанное Христом - истина несомненная. Но
что будет, если человек заставит тебя нести его ношу  одну  милю,  и  ты
добровольно пронесешь ее две  мили,  а  потом  он  вместо  благодарности
обругает тебя и  прикажет  нести  ее  еще  две  мили,  еще  десять,  еще
двадцать? Что, если ты подставишь другую щеку,  а  враг  ударит  по  ней
снова, и снова, и снова своим хлыстом, как пса?  Толпа  начинала  гневно
колыхаться и роптать, а Римберт кротко спрашивал слушателей о причине их
гнева. Разве то, о чем  он  рассказывал,  не  в  сотни  раз  меньше  тех
унижений и обид, которые они  терпят  от  северных  язычников?  И  тогда
Римберт говорил о  том,  чему  был  свидетелем  за  долгие  годы  своего
апостольского служения на Севере: изнасилованные дочери и жены, мужчины,
угнанные в рабство до  самой  смерти,  христиане  на  коленях  в  снегу,
оплакивающие свою судьбу - стать жертвоприношением для языческих богов в
Оденсе или Каупанге, или, хуже всего, в шведской Упсале. Когда  мог,  он
называл по имени мужчин и женщин именно из этого города или из этих мест
- запас душераздирающих историй он имел неисчерпаемый, и кто бы  его  не
имел, подумал Эркенберт,  после  тридцати  лет  служения  безнадежной  и
бессмысленной миссии обращения язычников. И когда  гнев  толпы  достигал
высшей точки, когда служивые воины в ней начинали  свирепеть,  потрясать
кулаками и кидать оземь свои кожаные шапки, Римберт бросал им то  самое:
"Я посылаю вас, как овец среди волков". Да, говорил он, шедшие  со  мной
добрые священники, из которых и десятой части не вернулось  домой,  были
агнцами - и агнцами они останутся. "Но с этих  пор,  тут  в  его  голосе
начинала звенеть сталь, - посылая овец своих, я прослежу, чтобы рядом  с
каждой овцой шли... нет, не  другая  овца,  и  не  волк.  Огромный  пес,
гигантский мастифф немецкой  породы,  в  крепком  шипастом  ошейнике,  и
следом за ним еще двадцать таких же. Вот тогда посмотрим,  как  северные
волки отнесутся к проповеди Агнца! Может быть, тогда они  расслышат  его
блеянье".
   И Римберт начинал шутить  и  играть  словами,  иногда  даже  подражая
голосу  овцы,  чтобы  позволить  слушателям   смеясь   освободиться   от
напряжения и ярости.
   А потом Римберт спокойно  и  неторопливо  излагал  им  свой  замысел.
Посылать миссию за миссией на Север, к  самым  дружественно  настроенным
языческим королям и князьям,  во  главе  каждой  миссии  образованный  и
благочестивый священник, как это и было всегда, но вот новое: священника
сопровождает   сильный   отряд   телохранителей,   людей    благородного
происхождения  и  рыцарского  звания,  без  жен  и  детей   или   прочих
привя-занностей, воинов,  хорошо  владеющих  мечом,  копьем  и  булавой,
умеющих править боевым конем одними лишь коленями и  кончиками  пальцев,
держа в одной руке щит, а в другой копье, - людей, которых даже северные
пираты обходят стороной, избегая распрей с ними.
   А потом, завоевав полное внимание слушателей, Римберт рассказывал  им
о Святом Копье, о том, что, когда оно вернется в Империю, вместе  с  ним
вернется и дух Карла Великого и снова  поведет  христиан  к  победе  над
всеми врагами. А сейчас помощники  архиепископа  готовы  выслушать  всех
соискателей и выяснить, достойны ли они вступления в Орден Копья.
   Поэтому Эркенберт и держал в руках толстую стопку листов  пергамента,
исписанных столбцами: имена претендентов, свидетельства их  благородного
происхождения - ведь простолюдина или сына простолюдина нельзя принимать
ни при каких обстоятельствах - перечни неслыханных богатств, которые они
готовы пожертвовать Ордену, и описания их личного оружия и  амуниции.  В
свое время некоторых вычеркнут из списков,  других  примут.  Большинство
вычеркнут.
   И многих - не из-за бедности или сомнительного происхождения, а из-за
испытания, которое устраивает для них  ваффенмайстер  архиепископа,  его
военный советник. Как только Эркенберт  записывает  данные,  претенденты
расходятся по обширному полю,  расположенному  у  деревянного  частокола
вокруг неоднократно разграбленного Гамбурга. Здесь они дерутся на  тупых
мечах и со щитами.  На  коне  проходят  сложную  полосу  препятствий,  с
чучелами, которых нужно  поразить  копьем.  Они  сходятся  в  рукопашной
схватке внутри ринга.  И  повсюду  ходит  седой  ваффенмайстер  или  его
старшины - наблюдают, сравнивают, запоминают имена.
   Эркенберт бросил взгляд  на  Арно,  советника  архиепископа  Гюнтера,
посланного во владения Римберта для наблюдения, оценки  и  доклада.  Они
дружелюбно улыбнулись друг другу. Один невысокий и темноволосый,  другой
высокий и светлый, оба любили поворочать мозгами и ревностно  относились
к делу.
   - Архиепископ легко сможет  набрать  свою  первую  сотню,  -  сообщил
Эркенберт.
   Прежде чем Арно ответил, раздался другой голос.
   - Теперь осталось только девяносто девять, - произнес он.
   Дьякон и священник из-за своих столов уставились на новоприбывшего.
   Рост его  был  невелик,  отметил  Эркенберт,  чувствительный  к  этой
подробности. Но у него были чрезвычайно широкие  плечи,  размах  которых
только подчеркивала его тонкая, прямо девичья,  талия.  Он  был  одет  в
кожаную  куртку  с  подбивкой,  какие  всадники  носят  под  кольчугами.
Эркенберт заметил, что в верхнюю часть жакета для  уширения  были  вшиты
вставки, аккуратно, но без всяких стараний подобрать цвет. Кроме  жакета
на нем была, кажется, только  фланелевая  рубашка  из  самых  дешевых  и
поношенные шерстяные штаны.
   Глаза у незнакомца пронзительно голубые, волосы такие же светлые, как
у Арно, но стоят ежиком. "Я видел лица опасные и  видел  лица  безумные,
подумал Эркенберт, вспоминая Ивара Бескостного. - Но более сурового лица
не  встречал".  Оно  казалось  высеченным  из  камня,  кожа   обтягивала
выпирающие кости. Шея с  бугром  сзади,  как  у  бульдога,  голова  даже
выглядит маленькой.
   Эркенберт обрел голос:
   - Вы это о чем?
   - Ну смотри, архиепископу нужно сто человек, я один, а сто без одного
будет - слышал про науку арифметику? - девяносто девять.
   От такого выпада Эркенберт вспыхнул.
   - Я слышал об арифметике. Но ты еще  не  принят.  Сначала  мы  должны
узнать твое имя и имена твоих родителей, и еще много других вещей. И  ты
должен проявить себя на глазах у нашего ваффенмайстера. В  любом  случае
сегодня ты уже опоздал.
   Он почувствовал  руку  у  себя  на  плече.  Арно  заговорил  мягко  и
озабоченно:
   - Ты совершенно прав, брат, но,  думаю,  в  данном  случае  мы  можем
сделать исключение. Этот юный herra известен мне, да  и  всем  нам.  Это
Бруно,  сын  Регинбальда,  графа  Мархеса.  Его  знатность,  безусловно,
позволяет ему претендовать на эту честь.
   Эркенберт раздраженно взялся за пергамент.
   - Превосходно. Если все  делать  как  полагается,  мы  должны  теперь
спросить об имуществе и доходах,  которые  претендент  намерен  передать
Ордену, - он  начал  писать.  -  Бруно,  как  сын  графа,  должен  быть,
естественно, Бруно фон..?
   -  Бруно  фон  ниоткуда,  -  последовал  спокойный  ответ.  Эркенберт
почувствовал, что его запястье перехвачено огромной неумолимой  ручищей,
мягко, но стальным зажимом.
   - Я у графа третий сын, земель не унаследовал.  У  меня  нет  ничего,
кроме моих рук, оружия и моего коня. Но позволь мне спросить кое  о  чем
тебя, малыш с  бумагами.  Ты  бойко  говоришь  на  "нишненеметском",  но
ручаюсь, ты не один из нас. И я ничего не слышал о твоем знатном роде. Я
удивлен, кто же этот человек, имеющий право решать, кому быть, а кому не
быть "фсатником"
   Святого Ордена? Никаких обид, надеюсь. Арно торопливо вмешался:
   - Бруно, этот ученый дьякон - англичанин. Он сражался в  армии  Папы,
которая была разбита, и пришел, чтобы рассказать нам об этом. А  еще  он
видел смерть знаменитых викингов, Ивара Бескостного и Раг-нара Волосатой
Штанины.
   Мы узнали от него много полезного, и он предан нашему  делу  душой  и
телом.
   Хватка на запястье Эркенберта ослабла, юноша отступил назад, и на его
чеканном лице появился интерес.
   - Ладно, - сказал он,  -  ладно.  Я  готов  принять  англичанина  как
собрата. И этот малыш-англичанин - без обид, друг, у каждого из нас есть
свои  сильные  стороны  -  сказал  одну   очень   правильную   вещь.   Я
действительно  должен  показаться  ваффенмайстеру,  -  он  обернулся   и
крикнул: - Данкварт!
   Где ты, старый мерзавец? Какие там у тебя испытания? Хотя  ладно,  не
надо. Я сам все вижу.
   Пока Бруно разговаривал с Эркенбертом, активность на плацу замерла.
   Ваффенмайстер, старшины и не выбывшие до сих пор кандидаты прекратили
свои упражнения и подошли посмотреть  на  новичка.  Они  освободили  ему
проход, когда он ринулся от стола.
   В четыре прыжка Бруно подскочил к огромному черному жеребцу,  который
вольно пасся  неподалеку.  В  седло  он  взлетел,  не  касаясь  стремян,
подхватил  воткнутое  в  землю  копье  и  уже  двигался   к   полосе   с
препятствиями и мишенями.
   Когда конь перепрыгивал первый плетень, Эркенберт увидел,  что  Бруно
держит левую руку за спиной  -  чтобы  подчеркнуть,  что  не  пользуется
щитом. Поводья были брошены, он вел жеребца только коленями  и  пятками.
Удар копьем с верхнего замаха,  мгновенный  разворот  и  скачок.  Сквозь
поднявшуюся над полем пыль Эркенберт  мог  разобрать  только  с  треском
разлетающиеся  мишени  и  черного  кентавра,  каждые  несколько   секунд
берущего барьер за барьером. Более искушенные наблюдатели  стали  криком
приветствовать каждый удар.  Через  какие-то  мгновенья  конь  вернулся,
всадник соскочил на землю, тяжело дыша и широко улыбаясь.
   - Я выдержал это испытание, Данкварт? Тогда скажи  тому  человечку  с
бумагами, ведь это все не в счет, пока он не  отметит.  Но  послушай-ка,
Данкварт, сейчас я смогу показать себя настоящему знатоку, который видел
настоящие битвы и схватки великих ратоборцев. Я хочу узнать его  мнение.
Кто здесь сегодня был лучшим с мечом и щитом?
   Седой ваффенмайстер безучастно ткнул в сторону кандидата, который под
конец бился уже с его старшинами. Высокий юноша в  белой  одежде  поверх
кольчуги.
   - Вот этот, Бруно. Он очень хорош.
   Бруно подошел к предполагаемому противнику,  обеими  руками  обхватил
его ладонь и вгляделся в него с пытливой нежностью, как  дама  в  своего
любовника.
   - Ты согласен? - спросил он.
   Высокий рыцарь кивнул. Старшины  подали  каждому  по  тяжелому  щиту,
какие носят всадники, длинные мечи с затупленными лезвиями  и  аккуратно
сточенными  остриями.  Два  рыцаря  разошлись   на   шаг   и   принялись
настороженно кружить, каждый уходил от меча противника вправо.
   Эркенберт, мало что понимавший в воинских испытаниях, успел  заметить
только сверкание мечей и услышать троекратный лязг, это  ударил  высокий
юноша - вниз, вверх, слева, -  молниеносно  орудуя  тяжелым  мечом.  Три
жесткие атаки, Бруно парировал удары не щитом, а мечом, крутя запястьем,
чтобы клинки встречались под правильным углом.  Под  четвертый  удар  он
поднырнул и, вздернув щит, верхним его краем подцепил опускающийся меч у
самой рукояти.
   Теряя равновесие, высокий юноша шагнул назад, и  меч  Бруно  взвился.
Мгновение казалось, что Бруно атакует сразу тремя мечами, высокий  юноша
отчаянно отбивал удары со всех сторон. И вот его щит опущен, меч поднят,
а сам он присел, чтобы отразить удар, но удара не было. Казалось,  Бруно
даже замер на миг, прикидывая, как лучше ударить.
   Его  стрем