к  себе  миссионеров  Пути.  Сейчас,  сказал  он,
впечатление такое, что тот  же  сапог  надет  на  Другую  ногу.  К  нему
приходила  весть  за  вестью  о  странных  делах  на  рынках  и   тингах
южноскандинавских  стран:  христианские  священники  теперь  не   просто
приходили и пытались, как делали это десятилетиями, обратить в свою веру
рабов, бедняков  и  женщин,  что  обычно  кончалось  издевательствами  и
захватом в рабство их самих. Нет, теперь они  приходили  с  вооруженными
людьми,  держались  уверенно,  отвечая  оскорблениями  на   оскорбления,
насилием на насилие, выкупали своих людей из рабства. И задавали вопросы
Вопросы о набеге на Гамбург шестнадцать лет назад.  Вопросы  о  королях.
Ответы записывали. Отнюдь не пытались спасать души, нет, искали  что-то.
Особенно много Торвину рассказывали, и  тоном  глубокого  восхищения,  о
человеке по имени Бруно.
   Но тут уж Шеф сам мог порассказать Торвину о том, чему был свидетелем
на рынке в Гедебю, и о состоявшейся позднее беседе. Удивляло же  его  не
то, что викинги восхищались Бруно - любой человек, владеющий  оружием  с
такой ловкостью и искусством, был просто обречен на успех в  норманнском
мире, - а то, что Бруно двинулся из Гедебю дальше, в шведские  земли,  в
Смааланд и в две готландские провинции южнее больших шведских озер.
   Торвин сообщил  ему  еще  одну  вещь,  о  которой  Шеф  прежде  и  не
подозревал.
   - Знаешь, почему у  нас  так  распространено  имя  Эйрик?  -  спросил
Торвин. - Это из-за того, что мы называем Эйриксгата, а  точнее  говоря,
Em-riks-gata, Путь Единого Короля. Считается, что никто не  может  стать
королем всех шведов, пока не пройдет по этой дороге. Она проходит  через
все тинги всех провинций Истинный король должен прийти в каждый тинг,  и
объявить себя королем на каждом сходе, и  ответить  на  любой  брошенный
вызов. Только когда король все это проделает, сможет  он  стать  королем
всех шведов. - И кто был последним  королем,  которому  это  удалось?  -
спросил Шеф, припоминая, что поведал ему месяц назад Хагбарт  о  способе
стать королем, хотя тогда речь шла всего лишь о короле Восточного Фолда,
или короле Фьордов, или, как желчно высказался Шеф,  о  короле  Соседней
Кучи и Дальнего Хлева.
   Торвин поджал губы и  медленно  покачал  головой,  вспоминая  историю
столь давнюю, что стала уже мифом.
   - Может быть, король Эли, - сказал он наконец. - Эли  Безумный,  дядя
короля Атилса. Шведы рассказывают,  что  он  был  королем  всей  Швеции,
включая Готланд и Скаане. Но он не смог долго удерживать эти земли - его
племянника унизил король Хрольф на равнине Фюрисвеллир.  Ты  знаешь.  Ты
сам это видел, добавил Торвин, напоминая Шефу об одном из его видений.
   Шефу начинало казаться, что широкоплечий Бруно пустился в такой поход
по скандинавским странам,  словно  сам  хочет  пройти  по  Emriksgata  и
обратить норманнов в христианство  силой,  а  не  убеждением  Если  так,
успехи людей Пути в Англии, среди восточных англов  и  подданных  короля
Альфреда, будут перечеркнуты и даже  превзойдены  успехами  христиан  на
Севере Шеф не мог себе представить, что это произойдет. И все же ему  не
давало покоя, что он не узнал ничего  нового,  ничего  с  тех  пор,  как
каждая крупица принесенного его людьми знания была тщательно обдумана  и
пережевана. И еще больше огорчало его то, что  он  находится  здесь,  на
самом дальнем краю  обитаемого  мира,  в  то  время  как  в  центре  его
затеваются великие дела Застрял в стране птичьих яиц и акульей  печенки,
в то время как на юге маршируют огромные армии. В то время как  Бруно  и
его рыцари ищут Святое  Копье,  которое  сможет  вернуть  миру  великого
Императора, а Сигурд Рагнарссон и его братья осуществляют  свой  замысел
делать Змеиного Глаза Единым Королем, королем не только Швеции и  Дании,
но и всего Севера.
   И действительно, на Юге маршировали армии и передвигались флоты. Пока
Шеф и его люди вили веревки и  обтесывали  дерево,  строя  катапульты  -
"мулы" и Дротикометы, - чтобы держать под обстрелом все морские  подходы
к Храфнси в случае нападения Рагнхильды,  Рагнаресоны  подобно  грозовой
туче налетели на Дитмарш  и  Северо-Фризские  острова,  заставив  короля
Хрорика лихорадочно набирать  рекрутов,  искать  союзников  и  создавать
запасы, чтобы выдержать осаду Гедебю. Архиепископ  Гамбурга  и  Бремена,
аскетичный Римберт, получая все более требовательные  запросы  от  своих
агентов на Севере, удвоил количество рыцарей Святого Копья и  послал  их
на собственных судах через Балтику, каковое предприятие вызвало  горячее
одобрение у его собратьев в  Кельне,  Майнце,  Трире  и  других  местах.
Французские потомки Карла Великого  ломали  копья  за  наследство  Карла
Лысого, а новый Папа - Папуля, как его называли в народе, - обещал  свою
поддержку то одному, то другому претенденту. В этот период  неожиданного
мира не родившийся еще ребенок Годивы подрастал в ее чреве, а ее  супруг
принимал посланцев многих независимых  английских  графств,  стремящихся
присоединиться к тому, что они считали новым Золотым Веком, в котором не
будет ни церкви, ни язычников. Ну а Шеф в глуши и безвестности дожидался
дальнейших  событий,  отводя  душу   лишь   в   кузнице,   среди   своих
товарищей-кузнецов.

***

   Команда Квикки пыталась приготовить зимний  эль  летом.  Неизгладимое
впечатление произвел на них крепкий напиток, которым угощали в Каупанге,
а в Гула-Тинге им удалось в складчину купить его целый  бочонок.  Теперь
он, конечно, кончился, но времени было хоть отбавляй, и Удд изложил свои
предположения.
   - Чтобы сделать зимний эль, - заявил он, - из эля вымораживают  воду,
и то, что остается, становится крепче.
   Одобрительные кивки и общее согласие.
   - Так вот, пар - это вода, - последнее  положение  вызвало  некоторые
споры, но всем случалось видеть поднимающийся от сырой земли пар  и  как
испаряются капли пота, попавшие на раскаленное железо. - Значит, если мы
будем нагревать пиво, пока из него не выйдет пар, мы удалим из пива воду
точно так же, как если бы вымораживали ее. Это не будет зимний эль.  Это
будет что-то вроде летнего пива.
   - Но оно станет крепче, -  сказал  Квикка,  желающий  уточнить  самое
главное обстоятельство.
   - Верно.
   Ребята разжились большой кадкой пива - львиной долей скудного  урожая
ячменя на Храфнси, который шел в основном  на  пиво,  а  не  на  еду,  -
половину вылили в самый большой медный котел, который смогли достать,  и
нагрели его на медленном огне, стараясь  не  прожечь  днище.  Постепенно
густое варево начало пениться, пар от  него  заполнил  всю  пивоварню  с
толстыми стенами и низкой крышей. Два десятка мужчин и полдюжины  женщин
набились в  нее  одновременно,  прислуга  катапульты  и  так  называемые
носящие kraki - те, кто был спасен из рабства во  время  перехода  через
Уппланд.
   Удд внимательно наблюдал за всем, командовал  костровыми,  с  помощью
самого  большого  половника   отбивался   от   преждевременных   попыток
попробовать продукт. Наконец, оценив уровень жидкости в котле, он пришел
к выводу, что почти половина  пива  испарилась.  Два  человека  острожно
сняли котел с огня и поставили охлаждаться.
   За  несколько  месяцев  Удд  приобрел  некоторые  простейшие   навыки
обращения с людьми, достаточные,  чтобы  сообразить  предоставить  честь
первой пробы Другому, и притом тому, кто смог бы это оценить. Он  прошел
мимо Квикки и Озмода, признанных главарей команды, и  позвал  одного  из
недавно   спасенных,   большого   молчаливого   человека,   в    котором
освобожденные,  но  по-прежнему  испытывающие   почтение   к   знатности
англичане подозревали бывшего тана короля Бургреда,  имевшего  несчастье
попасться викингам в рабство.
   - Кеолвульф, - сказал Удд, - думаю, что ты привык к доброй выпивке.
   Подойди и попробуй это.
   Бывший тан подошел к котлу, взял протянутую  ему  деревянную  кружку,
понюхал  напиток,  отхлебнул,  подержал  жидкость  во  рту,  прежде  чем
проглотить ее - И как на вкус? - взволнованно спросил  Карли  -  Так  же
хорошо, как в последней бочке?
   Кеолвульф помедлил, чтобы придать своим словам больше веса.
   - На вкус, - сказал он, - это как вода, в которой помыли прошлогоднее
затхлое зерно. Или как очень-очень жидкая позавчерашняя каша.
   Квикка выхватил у него сосуд, тоже  присосался  и  опустил  кружку  с
выражением полного разочарования - Ты ошибся, Кеолвульф, - сказал он.  -
На вкус это как комариная моча.
   Пока  другие  кружками  зачерпывали  варево,  чтобы  подтвердить  эту
нелицеприятную оценку, Удд с раскрытым ртом смотрел на котел,  на  очаг,
на пар, осевший на прозрачной  пленке,  которая  закрывала  окно  вместо
стекла - Вся крепость была здесь, - бормотал он - Теперь ее здесь нет.
   Должно быть, она ушла вместе с паром Но когда пиво замораживаешь, она
не уходит Лед и пар различаются. Лед - это вода. А пар,  значит,  что-то
другое, - он испытующе провел по запотевшей пленке пальцем, лизнул  его.
- Нужно брать не остаток пива, - заключил он, - а уходящий из него  пар.
Но как собрать пар? - и Удд задумчиво уставился на медный котел.

***

   Шеф, утомленный и изнервничавшийся,  решил  провести  остаток  дня  в
парной бане. Это была маленькая деревянная хижина на краю мола,  ведущий
от нее помост нависал над глубокими водами  фьорда,  который  выходил  в
гавань Храфнси. Каждый  день  раскаленные  камни  доставали  из  ямы,  в
которой всю ночь поддерживался огонь, тачками перевозили их в баньку,  и
там они лежали, часами источая жар. Для тех, кому было  нечем  заняться,
или для уставших от работы стало привычным делом приходить  в  баньку  и
сидеть здесь по часу и больше, поливая камни водой и  время  от  времени
выбираясь на пирс, чтобы окунуться в студеную воду.
   Войдя в темную парилку, Шеф понял, что в ней уже кто-то  есть,  сидит
на одной  из  лавок.  Всмотревшись  в  полумрак,  он  в  луче  света  от
приоткрытой двери разобрал, что это Кутред, который сидел не голым,  как
все остальные, а в рваных шерстяных подштанниках Шеф помялся и вошел. Он
не знал никого, кто бы охотно посидел в темноте  рядом  с  Кутредом,  но
интуиция подсказывала ему, что бояться нечего. Кутред не забыл,  даже  в
своем  безумии  берсерка,  благодаря  кому  освободился  от  мельничного
жернова. Вдобавок, услышав, что Шеф его узнал и что  Шеф  участвовал  во
всей истории с самого ее начала, с захвата в плен Рагнара,  он  объявил,
что считает их судьбы связанными между собой.
   Они вместе немного посидели в темноте, и вдруг Шеф понял, что  Кутред
начал говорить, тихо, чуть ли не про себя. Кажется, речь шла о Бранде.
   - Здоровенный он парень, - бурчал Кутред. - Но  размеры  это  еще  не
все. Знавал я некоторых почти таких же крупных и одного-двух даже повыше
ростом. В шотландце, которого  я  убил,  было  в  длину  семь  футов,  я
измерил.
   Хотя он был тонкокостный. Нет, не из-за размеров  меня  достает  этот
сукин сын, просто он весь неправильный. У него кости не такие.  Посмотри
на его ручищи, они в два раза больше моих. И его глаза.  Его  надбровья.
Протянулась рука, прошлась по бровям Шефа, и голос продолжал: -  Смотри.
У нормальных людей ничего нет под бровями, только глазницы.  Я  не  смог
пощупать  его  брови,  не  мог  подойти  близко,  но  я  смотрел   очень
внимательно. У него  здесь  костяной  гребень,  его  надбровья  выдаются
вперед. - А его зубы! - Снова протянулась  рука,  оттянула  нижнюю  губу
Шефа. - Смотри, у большинства людей, почти у  всех,  верхний  ряд  зубов
заходит на нижний. Когда ты кусаешь передними зубами, верхние заходят на
нижние как ножницы. А у него зубы не такие.  Я  долго  присматривался  и
понял, что его зубы подходят краешек к краешку, они  вообще  не  заходят
друг за друга. Когда он кусает, это получается как топором по кирпичу. А
его коренные зубы, должно быть, настоящие жернова. С  ним  что-то  очень
странное. И не только с ним, а вообще  со  всеми  тут.  Все  его  родичи
такие. Но он хуже  всех.  И  еще  одна  вещь.  Он  что-то  прячет  здесь
поблизости. Ты знаешь, господин, - Кутред  впервые  показал,  что  узнал
собеседника, - ты знаешь, в эти дни я много ходил на веслах по окрестным
водам.
   Шеф кивнул в  полутьме.  Кутред  действительно  плавал  на  маленьком
двухместном челноке, который у кого-то одолжил, если не отобрал. У  всех
вызвало только облегчение, что его подолгу не бывает поблизости.
   - Так вот, сначала я обошел вокруг всего острова, затем прошел  вдоль
берега на юг, а потом на север, но немножко,  потому  что  дело  было  к
вечеру.
   И когда я в тот раз вернулся, они все меня ждали на пристани. Бранд и
четверо  его  родичей,  с  копьями,   топорами,   в   доспехах,   словно
приготовились к распре.
   Ну,  меня  это,  конечно,  сразу  взбесило.  Но  я  ведь   не   такой
сумасшедший, как они все думают. Я-то уверен, что в тот день они  только
этого от меня и ждали. Но я спокойненько вышел из лодки и подошел  прямо
к Бранду, так что, начнись что-нибудь, он был бы у меня в руках -  и  он
понял, что я делаю.
   - А теперь слушай, - очень аккуратно сказал мне Бранд. -  Я  не  хочу
тебе плохого, но я должен тебя предупредить. Катайся на своей лодке. Это
можно. Катайся где хочешь - вокруг острова, сходи к тюленьим шхерам,  на
юг, в любое место. Но не на север.
   - Я только что был на севере, - ответил я. - Ничего такого я  там  не
видел.
   - Ты не успел зайти достаточно далеко, - сказал он. - Ты дошел только
до Нэстифьорта, так называют ближайший большой  фьорд  на  севере.  Туда
можно. Обычно. Следующий фьорд - Мидфьорт. Туда тебе заходить не нужно.
   - А следующий фьорд? - спросил я и толкнул его легонько.
   И тут зубы у него клацнули, как волчий капкан. Наконец он выдавил:
   - Тебе не нужно вообще об этом знать. Держись от этого подальше.
   - Звучит странно, - согласился Шеф. - В конце концов, они  ведь  сами
ходят на север достаточно часто, чтобы найти  финнов  и  собрать  с  них
дань.
   Они говорят, что на самом деле на север отсюда уже никто не живет, по
крайней мере, из норманнов,  одни  финны.  Но,  кажется,  они  прекрасно
знают, что там находится.
   - Да, но когда корабли  идут  на  север,  -  ответил  Кутред,  -  они
забирают мористее береговых шхер. Я тут пробовал поразузнать, что сумею,
а Марта для меня расспрашивала женщин. На север  отсюда,  на  побережье,
где шхеры - там запретная страна. Не знаю почему. Они  что-то  скрывают.
Когда я уходил, после того как они меня предупредили, я услышал  -  один
из родичей Бранда сказал ему кое-что, старался его успокоить. "Да  пусть
себе ходит, сказал он, - невелика потеря".  Так  что  они  действительно
хотели предостеречь меня от чего-то, что считают очень опасным.  Но  все
равно они не хотят об этом говорить.
   Хриплый голос Кутреда постепенно перешел к перечислению оскорблений и
обид, которым он подвергался, когда был прикован на мельнице. Мужчины  и
женщины, которые издевались над ним, ужасающие холода горной зимы, и как
он пытался залепить ставни грязью, как ставни все  время  распахивались,
как в окнах появлялись лица, как они трясли дверь, чтобы ночью добраться
до него...
   Расслабившись в тепле. Шеф  мало-помалу  забыл  о  своих  неотступных
заботах, забыл о Бруно, Альфреде, Сигурде и Олафе, о мертвом Харальде  и
о Рагнхильде, да и о  Годиве  тоже.  Голова  его  откинулась  в  уголок,
опираясь  на  пахнущую  сосновой  смолой  стену,  и  Шеф  погрузился   в
неспокойный сон.

***

   Он по-прежнему был в темноте, но в  темноте  другой  -  не  теплой  и
ароматной, уютной  темноте,  которую  покинул,  а  в  темноте  холодной,
безмолвной, пахнущей землей и плесенью, и он оказался  не  в  помещении.
Это  была  дорога,  а  он   ехал   по   ней   верхом,   несся   какой-то
сверхъестественной рысью, сильными раскачивающимися  волнами,  словно  у
лошади было больше ног, чем положено.
   Это Слейпнир, понял Шеф, восьминогий  конь  Отца  богов.  Однако  он,
всадник, в которого Шеф воплотился в  своем  сне,  не  был  Отцом  Всего
Сущего.
   Шеф смог разобрать, что это за  существо,  это  не  бог,  а  человек.
Человек безумный, вроде Кутреда,  но  без  тех  оснований,  что  были  у
Кутреда. Главное чувство, которое он испытывал - испытывал все время,  -
была  веселая  ярость,  желание  встретить  и  преодолеть   препятствия.
Воспоминания его были сплошной сумятицей сечи, топота копыт,  рубящих  и
колющих ударов, их перемежали лишь периоды хмельного забытья.  Опьянения
от медов Одина. На Слейпнире, подсказал кто-то Шефу,  едет  Хермот.  Это
имя он встречал раньше.
   Имя ратоборца, которое  выкрикивали  и  прославляли  в  конце  долгой
дневной битвы  в  Вальгалле.  Победитель  этого  дня,  лучший  из  всего
воинства  Одина,  Эйнхериара,  возвращающегося  в  чертог   с   волшебно
исцеленными смертельными ранами, чтобы вечером пировать перед завтрашней
битвой. Хермот побеждал чаще, чем кто бы то ни было,  чаще,  чем  Сигурд
Фафнисбани,  чем  Бьотвар  Бьярки.  Потому  его  и  выбрали  для  такого
поручения, самого важного из всех, которые Один давал своим героям.
   Вернуть Бальдра к жизни. Воспринимающему все это разуму Шефа  немного
было известно о мертвом боге Бальдре; слышал  его  историю  от  Торвина.
Теперь он воспринимал ее не  как  рассказ,  а  как  череду  вспыхивающих
картин. Бальдр, сын Одина, прекраснейший из богов. Не просто красивый, а
прекраснейший, хоть он и был мужчиной. Шеф не мог увидеть его лица, лишь
проникающее через  разум  Хермота  ослепительное  сияние,  исходящее  от
божественного тела.
   Так прекрасен был Бальдр, что боги,  страшась  когда-нибудь  потерять
его, заставили все сотворенные сущности  принести  клятву  не  повредить
ему.
   Поклялись железо и огонь, и  болезни,  и  ужасная  старость,  и  даже
отродье гигантов - не в силах противиться красоте Бальдра,  -  и  каждая
рыба, животное и змея в мире, и  каждое  дерево  в  лесах.  Только  одно
создание не поклялось: слабенькая водянистая  омела,  растение,  которое
обвивало дуб. Она не смогла бы повредить, даже если бы  захотела  -  так
подумали боги.
   Как только клятва была принесена, Бальдр  стал  неуязвим,  и  поэтому
боги, чьи забавы не слишком отличались от забав их  земных  почитателей,
принялись развлекаться, ставя прекрасного Бальдра  как  живую  мишень  и
кидая в него все оружие с остриями  и  лезвиями,  какое  попадалось  под
руку. Лишь один бог в этом не участвовал - Хот, брат  Бальдра,  ибо  был
слеп. Но однажды он в своем ослеплении услышал голос,  который  спросил,
не хочет ли он присоединиться к остальным. "Да, - ответил Хот,  -  но  я
слеп". А голос сказал: "Я поставлю тебя на нужное место и направлю  твою
руку. Брось вот это". И ему в руку вложили копье, сделанное из омелы, но
затвердевшее благодаря волшебству.
   Голос принадлежал Локи, обманщику богов, врагу богов  и  людей,  отцу
чудовищного отродья. Хот взял копье и кинул его.
   В ушах Хермота  до  сих  пор  звучал  великий  плач  скорби,  который
поднялся, когда боги, а потом и все  сущее,  узнали  о  смерти  Бальдра,
узнали, потому что из вселенной сразу же исчез свет,  и  весь  мир  стал
обыденным, унылым и  скучным,  каким  и  остается  до.  сих  пор.  Своим
внутренним взором он все еще видел  огромный  костер,  на  который  Один
положил своего сына в погребальной ладье, что должна была доставить  его
в мир Хель. Он видел, что даже гиганты были  приглашены  на  похороны  и
пришли. Видел, как женщина гигантов, Хюрроккин, рыдая, столкнула лодку -
Хермот был одним из четырех ратоборцев, назначенных удерживать ее волчью
упряжку за поводья из гадюк. Видел -  как  только  ладья  заскользила  в
воду. Один нагнулся и прошептал что-то на ухо своему мертвому сыну.
   Что это  были  за  слова?  Хермот  не  знал.  Сейчас  он  должен  был
спуститься в Хель и вернуть Бальдра.
   Лошадь уже подошла к стенам Хеля, стуча копытами по огромному  мосту,
перекинутому