по его словам, у него появилось ощущение, что
путешественникам понадобится  лекарь.  Шефа  несколько  удивило,  что  и
Торвин согласился принять участие в экспедиции, мотивируя это  тем,  что
как  кузнец  и  жрец  Пути  он  обязан  увидеть  Ярнбераланд  и  форпост
святилища. Как  только  слухи  об  этом  замысле  распространились,  Шеф
удивился еще больше,  когда  к  нему  явилась  делегация,  возглавляемая
Мартой, женщиной из  Фризии,  некогда  рабыней  королевы  Рагнхильды,  и
Кеолвульфом, одним  из  беглых  рабов,  который,  как  подозревали,  был
английским таном.
   - Мы не хотим здесь оставаться, - сказали они.  -  Мы  слишком  долго
пробыли среди норманнов и хотим попасть домой. Наш лучший шанс - пойти с
тобой.
   - Не слишком надежный шанс, - сказал Шеф.
   - Лучше, чем тот,  что  был  у  нас  еще  недавно,  -  мрачно  сказал
Кеолвульф.
   Таким образом,  к  отряду  присоединились  четыре  женщины  и  восемь
мужчин.
   Шеф засомневался, не объявить ли им, что путешествие  слишком  тяжело
для женщин, но слова умерли, едва родившись. Он прошел с этими женщинами
от Каупанга до Гула-фьорда, и они держались ничуть не хуже мужчин, и  уж
явно лучше, чем тщедушный Удд или коротконогий Озмод. Что же  до  беглых
рабов-мужчин, каждый из которых носил амулет Рига, - Шефу не хотелось бы
с ними расставаться. Они  могли  оказаться  полезны.  По  крайней  мере,
некоторые  из  них,  например   грозный   Кеолвульф,   были   настоящими
самородками. Они храбро  сражались  в  скоротечной  схватке  с  командой
"Журавля":  часть  их  погибла,  слишком  увлекшись  желанием  отомстить
викингам, которые их поработили и мучили.
   И последним в состав экспедиции вошел Кутред. Однажды  вечером  Бранд
исчез в подступающем мраке, дав понять, что  не  желает,  чтобы  за  ним
следили или сопровождали его. Согласно обычаю  своей  семьи  он  оставил
сообщение в условленном  месте,  известном  его  родичам  из  Потаенного
Народа. Каким-то особым способом он передал им, что  нужно  встретиться.
Но Эхегоргун не ответил и не появился. Вместо этого через два дня пришел
Кутред. Его одежда была сухой, и он нес свои меч со  щитом,  значит,  не
перебирался вплавь через узкий пролив между островом и  материком.  Надо
полагать, у Эхегоргуна была какая-то лодка или плот, но Кутред  на  этот
счет был нем, словно сам уже стал одним из Спрятанных.
   Ему объясняли замысел, а он слушают, кивал, молча просидел так  целый
день и вечером исчез. Вернувшись, он принес неутешительные вести.
   - Эхегоргун с вами не пойдет, - сказал он. - Он считает,  что  его  и
так уже слишком часто видели. Он предлагает, чтобы вместо него пошел я.
   У Шефа задралась  бровь.  Кутред  говорил  так,  словно  его  ожидало
кое-что получше - например, навсегда присоединиться к Потаенному Народу,
как бы в обмен на мальчика Барна, ушедшего к людям много лет назад.
   - Он сказал, что не будет  упускать  тебя,  то  есть  нас,  из  виду,
продолжал Кутред. - И он передаст своим родичам просьбу не  мешать  нам.
Это  избавит  нас  от  многих  неприятностей.   Ты-то   знаешь,   почему
большинство охотников не возвращаются оттуда. Они  кончают  свои  дни  в
коптильне. Но еще остаются волки и медведи. А также  холод  и  голод.  И
финны. Придется рискнуть, они могут напасть на нас.
   Выбора не  было,  Шеф  вынужден  был  согласиться  и  продолжил  свои
хлопоты.
   Под конец Бранд заставил промаршировать перед собой каждого участника
похода и придирчиво  осмотрел  его  снаряжение.  У  всех  были  прочные,
доходящие до колен, смазанные жиром сапоги.  Толстые  гамаши  и  плотные
шерстяные штаны поверх них как у  мужчин,  так  и  у  женщин.  Шерстяные
куртки, кожаные плащи, конопляные рубахи.
   - Пот опасен, - объяснял им  Бранд.  -  Замерзает  на  теле.  Конопля
впитывает пот лучше, чем шерсть. Но лучше не потеть. Просто делайте  все
размеренно и никогда не  останавливайтесь,  пока  не  разведете  костер.
Тогда вам будет тепло, но не жарко.
   Он убедился, что у каждого есть спальный мешок. К сожалению, не такой
роскошный, как купленный Шефом в Гула-Тинге - тот, как и многое  другое,
сгорел. Но склад с пухом уцелел в пожаре, и каждому достался двухслойный
мешок из кожи или шерсти, с подкладкой из пуха морских птиц. Рукавицы  и
шапки, холщовые платки, чтобы замотать вокруг  шеи  и  прикрыть  лицо  в
случае метели. У каждого в заплечном мешке запас еды на десять  дней,  в
основном сушеная рыба и тюленье мясо, а также выдержанный сыр, сделанный
из козьего и овечьего молока. Худо-бедно, но человеку, идущему весь день
по морозу, без четырех фунтов еды не обойтись. Чем  больше  несешь,  тем
меньше пройдешь.
   - Увидите что-нибудь живое - съешьте, - наказал  Бранд.  Растягивайте
запас, который несете, как можно дольше.  Прежде  чем  перейдете  на  ту
сторону, наголодаетесь.
   Оружие  тоже  было  тщательно  отобрано,   и   не   только   военное.
Катапультеры взяли свои арбалеты и  тесаки.  Озмода  с  трудом  вынудили
оставить свою  алебарду,  слишком  тяжелую  и  громоздкую.  Торвин  взял
кузнечный молот, Ханд шел с пустыми руками, а остальные несли  топоры  и
копья - в виде рогатин, а не дротики и не гарпуны.
   - На медведя, - объяснил Бранд. - Рогатина не даст медведю навалиться
на вас.
   Было также роздано четыре небольших охотничьих лука - тем, кто считал
себя метким стрелком. Кутред захватил отобранный у Вигдьярфа меч и  свой
шипастый щит. Шеф нес старое копье и широкий рогаландский нож - трофей с
"Журавля".
   Наконец, Бранд навязал им странные  деревяшки,  на  которых  катаются
норвежцы, шесть пар лыж.
   - Из нас никто не умеет ходить на них, - протестовал Шеф.
   - Торвин умеет, - отвечал Бранд.
   - Я тоже умею, - добавил Кеолвульф. - Научился в первую зиму.
   - А вдруг вам понадобится выслать разведчиков, - настаивал  Бранд.  А
про себя он подумал: пусть хоть кто-нибудь выживет, даже если  остальные
умрут.
   На рассвете, недели через две после битвы и пожара, отряд выступил  в
путь. Через первое препятствие - пролив - они  переправились  на  судне,
которое людям Бранда удалось собрать из обломков: доски с обоих разбитых
кораблей, киль, сделанный из одной  половины  сборного  киля  "Журавля".
Корабль вышел коротким, широким и неуклюжим, Бранд неодобрительно назвал
его "Утенок". Тем не менее он прилично ходил под парусом, и отряд да еще
шесть человек команды разместились на его  просторной  палубе.  Возникли
споры, где лучше высадиться на берег,  Бранд  предлагал  выбрать  фьорд,
который дальше всех заходит в горные теснины,  чтобы  как  можно  больше
сократить маршрут по суше. Но Кутред с неподражаемой уверенностью отверг
этот вариант.
   - Эхегоргун сказал другое, - пояснил он. - Он велел  идти  во  фьорд,
который подходит к трехглавой горе. Потом идти строго на восток. Так  мы
выйдем на направление к большому озеру у подножия гор Kjolen, Киль.
   - Так там направление или дорога? - поинтересовался Шеф.
   - Направление. Дорог там нет. Нет  даже  троп  Потаенного  Народа.  В
горной стране им не нужны тропы. Он чуть не сказал "нам", отметил Шеф.
   Итак, двадцать три нагруженных человека стояли на  холодном  ветру  в
самом конце длинного фьорда. Солнце поднялось высоко в небо. Но при этом
оно едва освещало горные вершины, и половина фьорда  лежала  в  глубокой
тени.  На  противоположной  стороне  в  тихой  воде  сверкало  отражение
увенчанных снежными шапками высоких пиков, колеблемое лишь легкой  рябью
отходящего от берега "Утенка". Люди казались россыпью жалких прутиков  у
подножия серых исполинов, а их тропы - просто  промоинами  в  скале,  по
которым струится текучая вода.
   Бранд крикнул им вслед:
   - Тор вам в помощь.
   Торвин в ответ показал знак Молота.
   - Веди нас, - сказал Шеф Кутреду.

***

   Спустя двенадцать дней Шеф убедился, что его расчеты были неверны. Он
сделал двенадцатую зарубку на палочке, которую носил за поясом с  первых
дней похода, а остальные путешественники молча смотрели на него. Они  не
могли оторвать глаз от сухой палки.
   И в этом тоже была одна из ошибок. Первый день оказался так плох, как
Шеф и ожидал, вспоминая свою судорогу при подъеме на склон, когда они  с
Кутредом пришли в гости к Эхегоргуну. В этих горах не было очень  крутых
и отвесных склонов, по которым пришлось бы карабкаться. Но они никогда и
не становились настолько пологими, чтобы можно было просто идти. Первыми
заболели мускулы на бедрах. Потом к ним  присоединились  руки,  так  как
ослабевшим скалолазам приходилось все больше и больше  подтягиваться  на
руках, а не отталкиваться ногами.  Перерывы  на  отдых  становились  все
более длинными, все более частыми, а боль после каждого из них все более
мучительной.
   Все это Шеф предвидел.  В  конце  концов,  дело  было  в  том,  чтобы
забраться, скажем, на пять тысяч футов. Для этого достаточно пяти  тысяч
шагов. "Около трех тысяч мы уже сделали, - сказал он  остальным.  -  Две
тысячи шагов! Мы можем сосчитать их". И хотя в числе он ошибся,  он  был
прав, что рано или поздно этому придет конец.
   Тогда они на несколько дней приободрились. Запертые  долгое  время  в
загонах для трэлей или на кораблях англичане радовались свежему воздуху,
солнечному свету, необозримым просторам, первозданной пустынности гор.
   Пустынность. Вот в чем была причина. Даже Торвин признался Шефу,  что
ожидал увидеть то, что норвежцы называют barrskog, кустарники. Но  отряд
поднялся уже выше тех мест, где  хоть  что-нибудь  произрастало.  Каждую
ночь, которую приходилось проводить без костра - ведь  они  не  несли  с
собой дров, мороз, казалось, пробирал их все свирепее. Еда  была  строго
ограничена. Ее не хватало, чтобы насытиться. Может быть, если бы  у  них
был костер, чтобы  сварить  на  нем  мясо,  как  они  начали  мечтать  в
разговорах друг с другом, тогда сушеное тюленье мясо вызвало бы ощущение
наполненности желудка. А так это было все равно что жевать  кожу.  Целый
час жуешь один кусочек, а потом в животе только жалкие крошки.  Ночь  за
ночью Шеф просыпался от холода даже в  своем  подбитом  пухом  мешке,  и
снился ему хлеб. Ломоть с толстым слоем желтого масла. И с медом!  Пиво,
густое коричневое  пиво.  Его  тело  кричало  об  этом.  Ни  у  кого  из
путешественников с самого начала не было особого жирка, и их тела начали
перерабатывать собственные мышцы за неимением ничего другого.
   Поэтому они уставились на палку,  мечтая,  чтобы  он  разломал  ее  и
пустил на растопку, чтобы  поджечь  засохшую  коричневую  траву  и  мох,
которые покрывали неровное горное плато. Это было невозможно. Но  только
об этом они и думали.
   По крайней мере, удалось преодолеть  какое-то  расстояние,  размышлял
Шеф.
   Ни холмы, ни леса не задерживали их, хотя встречались болота и  топи.
Однако они не вышли к озеру, на которое так рассчитывали, и все, что мог
сказать Кутред,  -  что  озеро  где-то  дальше.  Озеро,  говорил  он,  с
деревьями вокруг, а на них кора, из которой можно сделать  легкий  челн.
Так рассказывал ему Эхегоргун. "Где он, твой  Эхегоргун,  пусть  показал
бы", - снова и снова хотелось  закричать  Шефу,  но  ввиду  сомнительной
преданности Кутреда он хранил молчание.
   Еще каких-то несколько дней тому назад он мог бы сказать  себе,  что,
по крайней мере, в отряде сохранился дух солидарности.  Привычка  бывших
рабов безропотно переносить трудности была их немаловажным достоинством.
Там, где гордые вояки стали бы  спорить,  препираться  и  обвинять  друг
друга, устраивая трагедию из каждой  мозоли  или  расстройства  желудка,
люди в отряде  Шефа  относились  друг  к  другу  заботливо,  как...  как
женщины, пришлось бы ему сказать. Когда у Марты однажды утром  случились
колики, что могло задержать выход, Вилфи разыграл роль шута и отвлек  на
себя внимание. Когда Удд, самый слабый из всех,  начал  хромать  и,  все
больше и больше бледнея, пытался скрыть это, опасаясь, что  его  бросят,
не кто иной, как Кеолвульф, остановил отряд, смазал больную  пятку  Удда
собственной  пайкой  тюленьего  жира  и  шел  рядом  с  ним,  ободряя  и
поддерживая.
   Все же напряжение стало прорываться, проявляясь в мелких стычках.
   Особенно   изменился   Кутред.   Днем   раньше   Карли,   по-прежнему
неисправимый, когда речь шла о женщинах, поймал проходящую мимо  Эдит  и
на мгновенье стиснул ее ягодицы. Начиная с Дроттнингсхолма,  он  и  Эдит
при любой возможности спали вместе, и она  не  протестовала.  Но  идущий
сзади Кутред, слова худого не говоря, просто с  силой  хватил  Карли  по
уху. На мгновение Карли принял стойку. Потом увидел, что Кутред нарочито
открыт для прямого удара, и, зная, что исход схватки будет  смертельным,
поник и ретировался.
   Теперь Карли чувствовал себя униженным. Не  так,  как  в  свое  время
Кутред,  однако  в  отношениях  людей  в  отряде   появилась   трещинка,
распространявшаяся по мере того, как они принимали ту или иную сторону.
   Шеф  заткнул  палочку  обратно  за   пояс,   посмотрел   на   звезды,
проступающие в морозном воздухе.
   - Теперь спать, - сказал он. - На рассвете в путь. Ничего больше  нам
не придумать. Завтра мы найдем дрова и Кутредово озеро.
   Когда командир слабеет, армия останавливается, так говорит пословица.
   Если командиру приходится шутить, значит, армия уже слаба.

***

   Откуда-то  сверху  за  нами  наблюдал  Разум.  Взирал  на   маленький
измученный отряд, страдающий от холода и от резей в животе, а по крайней
мере  один  из  них  беззвучно  кричал  от  внутренней  боли.  Взирал  с
удовлетворением, умеряемым только некоторыми опасениями.
   "Он справился с моими китами, - говорил себе  Разум.  -  Он  выдержал
испытание поклоняющихся мне. Он носил мое копье и на нем так и  осталась
моя отметина, однако он не оказывает мне почестей. Но что такое почести?
Важно то, что он ослабит меня и мое воинство в Судный День".
   "Да, - подумал разум Одина, - я мало спал со дня смерти моего сына. С
тех пор, как от меня забрали Бальдра, и лучшие мои люди из Эйнхериара не
смогли вернуть его из мира Хель. С тех пор мир стал серым и  скучным,  и
таким он пребудет до Судного Дня. Несли мы не победим в  этот  день,  на
что нам надеяться?  Но  это  существо,  этот  человечишка,  рожденный  в
постели, хочет сделать мир  лучше,  дать  людям  счастье  до  того,  как
наступит Судный День.
   Если  такая  вера  распространится,  откуда  я  буду  набирать   свой
Эйнхериар?
   Он должен умереть здесь, и его  мысли  умрут  вместе  с  ним.  И  его
последователи тоже. И все же это будет потеря, это будет потеря.  Потому
что существо с моей отметиной, с одним глазом, наделено мудростью  -  не
понимаю, кто дал ему мудрость? Иногда он напоминает мне одного  из  моих
сыновей. В любом случае,  он  прислал  ко  мне  великого  ратоборца  для
Судного Дня, Ивара Убийцу Королей, который теперь каждый день  сражается
в Вальгалле со своими товарищами. И  тот,  что  идет  с  ним,  это  тоже
великий ратоборец, этот калека.
   В Вальгалле нет женщин, чтобы раздражать его, он будет здесь желанным
гостем. Пусть он исповедует Белого Христа,  сейчас  не  до  религии,  он
может стать моим, попасть в  мою  коллекцию.  Но  для  этого  он  должен
умереть с оружием в руке.
   Жаль было бы потерять его. И жаль потерять одноглазого, у  него  есть
какая-то хитрость, а этого  качества  так  не  хватает  в  полях  вокруг
Вальгаллы.
   Что же мне послать им ? Послать ли моих волков ?
   Нет. Если бы волки съели их, все было бы в  порядке.  Но  сейчас  они
сами съедят волков и еще оближутся. Нет, у  китов  не  получилось,  и  у
Вальгрима не получилось, а старый iotun никогда не был моим,  он  скорее
из отродья Локи. У волков тоже не получится. Так что я пошлю им снег.  А
в снегу - моих финнов".

***

   Снежинки начали появляться в  небе  сразу  после  захода  солнца,  по
одной-две, сначала просто кристаллизуясь, а  не  падая.  Затем  снежинки
стали расти, с севера поднялся ветер и подхватил их. Около полуночи двое
дозорных, заметив, что снег усиливает и засыпает лежащие на голой  земле
спальные мешки, решили разбудить спящих, чтобы тех не завалило снегом. В
лагере поднялось брожение усталых мужчин и женщин, вылезающих  из  тепла
на холод, трясущих свои мешки, переходящих на новое место, а  когда  они
снова ложились, твердая земля под  ними  превращалась  в  слякоть  из-за
тепла их тел. Они начали незаметно переползать с места на  место,  чтобы
укрыться от ветра друг за другом, весь лагерь постепенно переместился  в
подветренную сторону.
   Где-то перед рассветом Шеф, разобравшись, что происходит,  выложил  в
ряд  заплечные  мешки  и   нагреб   на   них   снег,   чтобы   за   этой
импровизированной стенкой отряд улегся хоть в каком-то порядке, слабые в
середине, а сильные по краям. Немногим удалось в ту  ночь  выспаться.  К
рассвету все страдали от усталости и голода, а костра у  них  так  и  не
было.
   Безмолвие и темнота, пока не кончился снегопад,  что  произошло  лишь
через несколько часов. Путешественники  вглядывались  в  белую  равнину,
искали  спрятавшееся  за  облаками  солнце.  Шеф  ощутил   острый   укол
неуверенности. За ночь он потерял всякое чувство направления.  А  солнце
спряталось... Он слышал, что  бывают  такие  прозрачные  камни,  которые
собирают  солнечные  лучи,  через  них  можно  увидеть  солнце  даже  за
облаками, но у них в отряде таких камней не было.
   Он подавил свой страх. Куда они держали путь, было сейчас не  так  уж
важно. Необходимо найти дрова и укрытие, и  любое  направление,  которое
приведет к ним, можно считать подходящим. Раскопав  из-под  снега  лыжи,
Шеф  послал  Торвина  и  Кеолвульфа,  единственных   опытных   лыжников,
пробежаться в различных направлениях как можно  дальше,  чтобы  поискать
край плато.
   Только после того, как они ушли, сообразил он посчитать людей. Одного
не  хватало.  Потерялась  Годсибб,  белокурая,   молчаливая,   печальная
девушка, которая без единой жалобы проделала с ними весь  нелегкий  путь
от Дроттнингсхолма. Даже Карли не счел нужным попытать  с  нею  счастья.
Она никогда не отвечала на его "доброе утро!". Ее тело нашли  в  снежном
сугробе, на удивление далеко от лагеря, что показывало, на какое большое
расстояние они сместились за ночь.
   - От чего она умерла? -  спросил  Шеф,  после  того  как  они  руками
разгребли снег вокруг Годсибб.
   - Холод. Истощение. Голод, - ответил Ханд. - У  людей  бывают  разные
уровни сопротивляемости. Она была худенькой.  Может  быть,  ее  спальный
мешок промокал. Ночью никто ее не заметил, и она  уснула  здесь  снежным
сном. Она отошла мирно  -  совсем  не  той  смертью,  что  уготовила  ей
королева Аза, добавил он, стараясь отвлечь Шефа от его печальных мыслей.
   Шеф взглянул в измученное лицо, слишком усталое для юной девушки.
   - Ей пришлось много пройти, чтобы умереть здесь, - сказал он.
   И, умирая, она создала ему проблему. Похоронить ее в замерзшей  земле
невозможно. Можно ли оставить ее в снегу, под сугробом? Когда они  будут
уходить, могила будет выглядеть вполне пристойно,  но  никто  не  сможет
отделаться от  мысли  о  том,  что  произойдет,  когда  снег  растает  и
перестанет укрывать ее.
   Ханд тронул Шефа за рукав и молча показал вдаль. На бугорке  в  сотне
ярдов поодаль четвероногая  бестия  глядела  на  них  и,  высунув  язык,
уселась, выжидая. Позади нее собирались другие звери, они  садились  или
ложились рядком.
   К волкам в отряде относились по-разному. Некоторые англичане вполне к
ним привыкли, считали, что они почти неопасны.  Против  этого  со  своей
обычной решительностью возражал Бранд.
   - Вы от них натерпитесь, - предсказывал он. - Совсем не боятся людей.
Конечно, они не нападут на отряд из двух десятков вооруженных воинов.  А
вот пара одиноких людей в лесу - это другое дело.
   Появление волков означало, что путешественникам, наверное, не следует
оставлять Годсибб, пока они не найдут земли, чтобы похоронить ее,  огня