ость  -  молиться  Богу  и  изучать
Писание.  Это  было  не  его  Писание,  но  жажда  жить  такой   жизнью,
исполненной созерцания и размышления, мирной и покойной., охватила  его.
Из-под его закрытых век брызнули слезы сожаления о том, чего он лишен.

   - Посмотри поближе, - сказал голос.
   В учебных классах стояли люди и читали вслух книги. Учащиеся слушали.
Они ничего не записывали. Они обязаны были  запоминать  наизусть.  Когда
лекторы окончили чтение, они собрались в центральном помещении с книгами
в руках. Книги пересчитали, проверили по  списку,  положили  в  железный
сундук и закрыли на ключ. На  хранение,  до  следующего  раза.  Во  всем
городе ни один человек не имел своей личной книги. Никто не мог написать
новое слово  или  придумать  новую  идею.  Кузнецы  ковали  то,  что  им
прикажут, как делали поколения их предшественников. Тот зуд, который так
часто ощущал Шеф, побуждающий взять в руки молот  и  выковать  ответ  на
жгучие вопросы, этот зуд навсегда останется неутоленным.
   - Это мир Скульд, - сказал Риг. -  В  нем  Локи  наконец  освобожден,
чтобы служить Церкви и попасть в еще худшие оковы, пока не  зачахнет  от
истощения. А мир будет оставаться все тем же самым, один зон за  другим.
Вечно благочестивый, никогда не изменяющийся.  Каждая  книга  становится
Библией. Память о тебе, о твоем наследии.
   - А если я буду бороться? - спросил Шеф. - Будет тогда Локи  на  моей
стороне? Заплачет он о Бальдре и освободит своего брата  из  мира  Хель?
Как это будет выглядеть ?
   И мгновенно  узкие  рамки  взгляда  на  единственный  город  исчезли,
сменившись широкой панорамой всех Девяти миров, из которых Средиземье  -
средний. Шеф различал темных эльфов под землей и светлых эльфов над нею,
видел мост Бифрост, ведущий в Асгард, и мост Гиаллар, по  которому  души
спускаются в мир  Хель.  Вся  картина  была...  не  темной,  а  какой-то
блеклой, потертой, словно видимой сквозь пыльное стекло. Где-то  глубоко
внизу  слышались  тяжелый  скрежет,   толчки,   шум   оживающих   ржавых
механизмов. Это раскрывалась Гринд. Ворота Гринд, отделяющие мертвых  от
живых, металлическая решетка, за которой Шеф однажды видел тени  женщины
и ребенка, которые погибли  из-за  него.  Через  которую  рабыня  Эдтеов
сказала ему: "Продолжай". Гринд открывалась для Больдра.  Но  не  только
для Бальдра.
   Шеф  знал,  коль  скоро  она  откроется,   души   смогут   вернуться.
Возродиться в своих потомках, прожить счастливые жизни, отнятые  у  них.
Рабыни, которых  он  обнаружил  в  могильнике  древнего  короля,  заживо
сожженные со сломанными позвоночниками. Старуха,  вместе  с  которой  он
умирал в одном из видений, больше всего старающаяся  уйти  незамеченной.
Эд-теов,  скончавшаяся  ночью  на  волчьей  пустоши,  и  бедная  рабыня,
умирающая от рака в норвежской деревне вдали от  родного  дома.  Кутред.
Карли. Юный Харальд.
   Когда ворота открылись, из них что-то вышло. Не свет и не окраска, но
что-то, словно стершее пыль, вернувшее в мир свет и многоцветье, которые
должны в нем быть. Изнутри донеслись звуки радостного смеха,  и  громкий
чистый  голос  призвал  всех  разделить  с  ним  новую   жизнь.   Бальдр
Прекрасный. Грядущий,  чтобы  создать  новый  мир,  мир,  который  будет
всегда. Уголком глаза Шеф видел, что все боги Асгарда смотрят  на  него,
рыжебородый свирепый Тор, Один с лицом как у отколовшегося  айсберга.  А
рядом с Одином - бог-предатель Локи, опальный бог, снова вставший у руки
своего отца. Ждущий, когда его брат  вернется  из  мира  Хель.  Вернется
благодаря победе. И благодаря самопожертвованию.

   Шеф снова проснулся, он лежал в гамаке, и слезы еще не высохли на его
лице. Видение окончилось не знакомым, разрывающим сердце  потрясением  и
рвущимся криком, а  глубоким  вздохом.  "Мне  придется  сделать  это,  -
подумал Шеф. -  На  моей  совести  уже  слишком  много  погибших.  Чтобы
выпустить их, дать им еще один шанс. Впрочем, у меня  самого  шансов  не
много. Буду ли я тоже освобожден? Или я стану жертвой за остальных? - Он
протянул руку, положил ее на теплое бедро Свандис. - Вот то, от  чего  я
отказываюсь". Во мраке ночи он с полной уверенностью ощутил,  что  никто
не принесет жертву ради него, с каким-то сочувствием вспомнил крик,  что
слышал однажды от  распятого  Христа:  "Eloi,  Eloi,  lama  sabachthani?
<"Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня  оставил?"  Евангелие  от  Марка,
15:34.>"

Глава 16

   Толман отчаянно сигналил, дергая за свой конец пятисотфутового троса.
Осторожно приближаясь двумя колоннами к гавани  Рима  Остии,  флот  Пути
теперь  постоянно  держал  воздушные  змеи  на  дежурстве,  парящими   в
подветренной стороне. Сотня  дополнительных  ярдов  высоты,  на  которую
поднимался Толман, расширяла его горизонт наблюдения на многие мили, что
придавало северянам столь необходимую им уверенность. Однако  для  того,
чтобы Толман мог рассказать о том, что он видит, никто не сумел выдумать
другого способа, кроме цветных флажков: белый означал любой парус, синий
- землю, красный - опасность. Особенно опасность, исходящую  от  красных
галер с их греческим огнем. На этот раз флажок был красным.
   Моряки на лебедке, не  дожидаясь  приказа,  уже  выбирали  трос.  Нет
необходимости опускать Толмана до самого низа, тогда  после  доклада  он
легко сможет снова набрать высоту. Мальчик завис в  каких-то  пятнадцати
футах над палубой "Победителя Фафнира", поддерживаемый довольно сильным,
заставляющим  брать  на  парусе  рифы,  ветром,   в   дыхании   которого
чувствовалось приближение холодов. - Галеры! - крикнул Толман.
   - Где?
   - В гавани. Длинный ряд галер, с  внутренней  стороны  правого  мола.
Пришвартованы.
   - Сколько пришвартованных?
   - Все.
   Шеф взмахнул рукой, моряки стали стравливать  трос,  и  Толман  снова
взмыл на свою наблюдательную точку. Шеф оглянулся, определил  расстояние
до волноломов, которые отмечали вход в гавань Остию. "Две мили, -  решил
он. - Судя по лагу Ордлава, мы делаем семь узлов. Хватит  ли  противнику
времени, чтобы сесть  на  весла,  разжечь  топки  и  выйти  в  море  нам
навстречу? Если, допустим, все их моряки были уже на борту и они увидели
нас в тот же самый миг, что  и  мы  их?  Похоже,  что  не  успеют".  Шеф
посмотрел на Хагбарта и Ордлава, ждущих приказа на палубе  флагмана,  на
Хардреда на "Ваде", идущем в пятидесяти ярдах с наветренной  стороны  во
главе второй колонны, и решительно показал на  вход  в  гавань.  Красные
галеры однажды захватили его  врасплох  в  открытом  море.  Теперь  пора
поменяться ролями.
   Развивая под  парусами  полный  ход,  корабли  выстроились  в  боевым
порядке. Катапультоносцы во главе, так близко друг к другу,  как  только
возможно, а легкие суда слева от них, с наветренной  стороны.  Если  Шеф
просчитался и враги встретят их огненным ливнем, тогда хотя  бы  викинги
успеют развернуться и  отступить.  Впрочем,  катапульты  северян  должны
сделать свое дело на дальних подступах.
   - Спускайте Толмана, - приказал Шеф, как только перед  ними  открылся
вход в гавань. Толман по-прежнему  уверенно  указывал  вправо,  избавляя
Шефа от тревог  по  поводу  внезапной  вражеской  атаки  с  неожиданного
направления. Квикка на передней катапультной площадке приник к  прицелу,
доворачивая катапульту при каждом рысканье судна, удерживая  направление
на  оконечность  волнолома.  Что  происходит  внутри  гавани?  А   вдруг
навстречу им уже направляется галера? Если так, она будет  потоплена  за
считанные мгновенья. Но огонь она может метнуть раньше.  Когда  волнолом
достаточно приблизился, чтобы до него можно было добросить  камнем,  Шеф
со своего места у рулевого весла перешел на нос, к передней  катапульте.
Если их ждет огонь, король должен встретить его первым.
   Когда нос "Победителя  Фафнира"  сунулся  в  пятидесятиярдовый  проем
между волноломами, Шеф увидел, что Квикка резко махнул рукой. Стреляющий
дернул за спусковой шнур, шатун - как всегда, слишком быстро для глаза -
ударил, праща на его конце взметнулась, словно раскрученная  бесноватым.
Шеф услышал треск дерева, нескончаемые несколько  мгновений  ждал,  пока
флагман пройдет между волноломами и станут видны их внутренние  стороны.
Облегчение пришло как глоток холодной воды. Ближайшая  галера  стояла  в
тридцати ярдах, все еще пришвартованная за нос и корму.  На  борту  были
люди, навстречу северянам полетели стрелы, вонзившиеся в борта, а одна -
в щит, который поспешно выставили перед Шефом.  Но  не  видно  дыма,  не
слышно шума работающей машины. Греков застали врасплох.
   Первая галера, несмотря на швартовы, уже тонула -  снаряд  разнес  ей
форштевень и киль. Шеф торопливо пробежал на корму, указал на  следующую
галеру и велел Озмоду подождать с выстрелом, пока перед ним не откроется
вся внутренность гавани. Корабль за кораблем флот Пути вошел  в  гавань,
выстраиваясь в длинную изогнутую линию с "Победителем Фафнира" и "Вадой"
во главе, и обрушил град камней на галеры, стоявшие  вдоль  мола  словно
мишени, неспособные даже достать противника из своих слабых  луков.  Шеф
предоставил своим людям упражняться  в  стрельбе,  пока  все  галеры  не
превратились в щепки, их передние и задние части болтались на швартовах,
но посередине  оставались  только  плавающие  обломки,  да  поблескивали
медные котлы. Сопротивления противник не оказал. Шеф заметил  нескольких
убегающих людей - на удивление,  мало,  подумал  он.  Единственным,  кто
сумел хоть чем-то помешать, оказался не  кто  иной,  как  Стеффи,  -  он
неотступно  теребил  короля  за  руку,  умоляя  прекратить  канонаду   и
позволить ему высадить на берег своих людей, чтобы  захватить  греческие
машины и топливные баки. Шеф рассеянно отмахивался от него, как телка от
овода. Он начал подозревать, что галеры были просто оставлены на стоянке
без экипажей. Но нельзя идти на риск,  чтобы  удовлетворить  любопытство
Стеффи.
   Наконец Шеф вскинул обе ладони,  приказывая  прекратить  стрельбу,  и
повернулся к Ордлаву.
   - Мы причалим к стенке вон там, где свободно. По четыре судна в  ряд.
Начнем выгружать людей и амуницию. Ну что тебе, Стеффи?
   Глаза Стеффи были полны настоящих слез, он взмолился:
   - Только двадцать человек, государь, двадцать человек  на  то  время,
что займет швартовка и выгрузка. Это все, чего я прошу. Галеры затонули,
но, может быть, мы сумеем что-то спасти. Один полный бак с  горючим,  не
разбитый камнями, - это все, что мне нужно.
   Шефу вспомнилось, как у стен Йорка он  сам  подобным  образом  умолял
Бранда дать ему двадцать человек, чтобы  заняться  катапультой,  узнать,
как она работает. Тогда Бранд отказал ему, велел вместе  со  всеми  идти
громить и грабить город. Сейчас грабить было нечего, но в этот  раз  сам
Шеф оказался нелюбопытным, думающим лишь о собственных целях.
   - Двадцать человек, - разрешил  он.  -  Но  они  должны  быть  готовы
выступить вместе со всеми.
   Рядом с ним стоял Фарман, с глазами широко раскрытыми и  немигающими,
словно вдалеке он видел нечто.
   - Ты возьмешь с собой всех людей? - спросил Фарман.
   - Я, разумеется, оставлю на кораблях охрану.
   - Тогда я тоже останусь здесь, - сказал провидец.  -  Воинов  у  тебя
достаточно.
   Не время спорить или выспрашивать. Шеф кивнул  и  занялся  проблемами
высадки на берег. Сопротивляться в гавани было некому, в  ней,  кажется,
вообще не осталось людей. Несколько  находившихся  при  кораблях  греков
сбежали. Шеф снял с одной руки золотые браслеты, оценивающе повертел  их
и, взяв с собой в качестве телохранителей Квикку  и  трех  арбалетчиков,
направился к ближайшей кучке лачуг в порту. От жадности языки  наверняка
развяжутся. Впрочем, ему не так уж много нужно узнать. Он в Остии,  а  в
пятнадцати милях отсюда Рим.  Прийти,  взять  город,  убить  английского
папу. Даже за попытку сделать это на  него  обрушится  император,  и  их
долгий спор будет решен. Странное дело, но Шеф не мог представить  себе,
что властительный Бруно будет побежден. Возможно, он  уже,  как  говорят
англичане, оцепенел, почуял на себе  тенета  приближающейся  смерти.  Он
шагал к хижинам, помахивая золотыми браслетами с воткнутой в них в  знак
мира веточкой.

***

   Римский  император  получил  известие  о  разгроме  флота   греческих
союзников, находясь в Риме, который к тому времени тоже немало пострадал
от его гнева. Поднимающийся ветер развеивал дым,  клубами  струящийся  в
небо за Капитолийским холмом. На  улицах  валялись  непогребенные  тела:
римские бездельники и плебеи не смогли оказать серьезного  сопротивления
тяжеловооруженным войскам императора. У них были  дубинки,  булыжники  и
баррикады из опрокинутых телег, они пытались  отстоять  своего  папу  от
чужеземного ставленника и заплатили за это кровавую цену. Ни Ватикан, ни
сам город ничего не добились от императора, присягнувшего защищать их.
   "Поживем - увидим", - подумал Бруно.
   - Не унывай, парень, - обратился он к греческому адмиралу  Георгиосу,
увидев его ошеломленное выражение лица. - Зимой  сможем  отстроить  твой
флот заново. Твой басилевс ничего из-за этого не потеряет,  положись  на
мое слово.
   "Не унывать? - подумал Георгиос. - Все мои галеры потоплены  за  одно
утро, уничтожены, как мы уничтожали  бесчисленные  арабские  суда.  Моим
морякам приходится вести уличные бои с городской  чернью  под  знаменами
чужого императора. А секрет греческого  огня...  нет,  он  наверняка  не
раскрыт. Но это могло произойти. Не унывать. Да он с ума сошел".
   "Даже лучшие из моих военных советников крайне озабочены, - признался
себе Бруно. - У Георгиоса на это есть причины.  Но  Агилульф..."  Дух  у
императора  взыграл   в   упрямом   противоречии   с   настроением   его
приближенных.
   - Ладно, - сказал Бруно. - Враги неожиданно напали на нас в Остии.  И
мы еще не до конца уладили наше маленькое дельце  с  городским  сбродом.
Папа Иоанн все еще не у меня в руках. А теперь послушайте.  Все  это  не
имеет значения. Не правда ли, Эркенберт,  ваше  святейшество?  Вспомним,
что говорил капеллан Арно. В любой военной кампании нужно определить  ее
Schwerpunkt, главную точку. В нашем случае значение имеет  только  одно,
только одно остается важным с тех  пор,  как  мы  нашли  Грааль.  Раз  и
навсегда покончить с моим врагом, Единым  Королем.  Как  только  мы  это
сделаем, все остальное уладится. Город будет усмирен через неделю.  Папу
Иоанна нам выдаст какой-нибудь предатель. Флот можно будет отстроить. Но
если мы этого не сделаем...
   - Все остальные навалятся на нас, - подытожил Агилульф, - и мы  будем
разбиты.
   При последних словах он покосился на Георгиоса.  Агилульф  не  забыл,
кто  сжег  его  отряд  и  его  самого  греческим  огнем,  и  не  поверил
объяснениям, что это вышло случайно.
   - Но мы это сделаем, - сказал Эркенберт, папа Петр II, как он  теперь
себя называл. Он еще не сменил свою поношенную черную сутану  на  одежды
наместника святого Петра. Подлинные папские регалии не удалось найти, да
и само избрание Эркенберта было слишком поспешным, проведенным  едва  ли
третью полного состава конклава с многочисленными нарушениями процедуры.
И все же император был прав. Кардиналов можно  будет  собрать  еще  раз,
регалии разыскать или заменить новыми. Главное - победа.
   - Я готов на время забыть о своем папстве и  вернуться  к  исполнению
прежних обязанностей  в  армии  императора,  -  продолжал  Эркенберт.  -
Потомки Волка Войны готовы занять  позиции,  как  только  будет  получен
приказ.
   - Какую пользу нам принесут осадные орудия против армии на  марше?  -
спросил Агилульф.
   - Кто знает? - ответил ему император. - Мы имеем дело  не  с  обычным
человеком, никто из нас не должен об этом забывать. Он обманывал каждого
из своих врагов. Он даже меня обманывал. Но в  конце  концов  в  деле  с
Граалем ему не удалось меня обмануть. Мы должны быть так же  хитры,  как
он. Благодарю вас, ваше святейшество. Если бы у каждого моего воина  был
ваш боевой дух, наша победа была бы обеспечена.
   - Победа нам обеспечена, - сказал Эркенберт. - In hoc signo vinces. С
этим знаком победишь.
   Сквозь разбитое окно  разграбленной  виллы  он  показал  на  знамя  с
изображенным на нем Граалем, водруженное над  золотым  реликварием,  где
теперь хранился сам Грааль. Вокруг него всегда стояли четыре риттера,  в
полном вооружении, с обнаженными мечами и с символами новой Воинствующей
Церкви и "Дара Петра".
   "Но ведь эта лесенка - и знак нашего врага тоже, - подумал  Агилульф.
- Две противоборствующие стороны с одним и  тем  же  знаком.  Два  умных
вождя. По две, от силы по три тысячи настоящих воинов с каждой  стороны,
и Бог знает, сколько еще отребья  на  нашей.  Исход  такой  битвы  может
решить любая мелочь".

***

   Армия Пути бодро маршировала по древней каменной дороге,  ведущей  из
гавани  в  Рим,  Вечный  город,  центр  вселенной.   За   время   похода
обрадованные и удивленные крики воинов  поутихли,  их  воображение  было
подавлено неимоверной величиной каменных плит, по которым  они  ступали,
роскошью каменных построек на каждом холме, общей атмосферой древности и
давно ушедшего величия.  Они  видели  Стамфорд,  по  сравнению  с  этими
предместьями Рима он был простой деревней. Они  видели  Кордову,  и  это
была не  деревня,  а  столица,  превосходящая  даже  Рим  по  количеству
жителей, оживленности и  богатству.  Впрочем,  когда  Кордова  была  еще
деревней, Рим правил миром. Появлялось ощущение, что стоит  копнуть  эту
землю лопатой, и откроется прах былого величия.
   "От возбуждения воины сбиваются в кучу", -  подумал  Шеф;  Он  выслал
вперед сотню викингов под командованием Гудмунда, всегда рвущегося  быть
первым там, где пахнет  наживой.  Шеф  хотел,  чтобы  они  шли  рядом  с
дорогой, проверяли окрестности на случай  засады.  Кругом  было  слишком
много изгородей и слишком много стен. Под  палящими  лучами  солнца  они
вернулись на середину дороги, вышагивали нестройной вооруженной  ватагой
в какой-то сотне ярдов  впереди  арбалетчиков,  охраняющих  катапультный
обоз. Когда солнце сместится  на  ширину  ладони,  надо  будет  объявить
привал и перестроить порядки.
   На холме по правую руку раздалось пение труб. Другие трубы отозвались
им слева. Не попала ли длинная извивающаяся  колонна  людей  и  машин  в
засаду? Шеф  надеялся  на  это.  Любой  засаде,  устроенной  с  флангов,
придется преодолевать добрый фарлонг пересеченной местности под прицелом
пяти  сотен  взведенных  арбалетов.  Но  вместо  этого  из-за  оливковых
деревьев, росших в  пятидесяти  ярдах  от  передового  отряда  викингов,
выскочили легкие  всадники.  Шеф  едва  успел  их  разглядеть,  заметить
широкополые шляпы и длинные десятифутовые стрекала пастухов-баккалариев,
согнанных в армию согласно императорскому  эдикту,  как  вдруг  стрекала
опрокинулись из вертикального положения  в  боевое,  и  все  скрылось  в
мгновенно поднявшейся туче пыли.
   Викинги были удивлены, но не испугались. Они тут  же  выхватили  свои
мечи и засверкали боевыми  топорами.  Разболтанный  походный  порядок  с
четкостью машины превратился в узкий фронт поднятых щитов  и  нацеленных
дротиков. Пастухи  не  пытались  атаковать  в  лоб,  они  разъехались  и
обрушились на  оба  фланга.  Пролетая  на  своих  неоседланных  лошадях,
пастухи кидали дротики, нацеленные в лицо или в горло. Викинги  кричали,
в толчее сталкивались друг с другом. Обе кавалерийские колонны, выйдя  в
тыл  пехоты,  встречно  развернулись  и  прошлись  назад  вдоль  флангов
смешавшегося  строя  викингов,  кололи   стрекалами   людей,   все   еще
развернутых не в  ту  сторону,  потрясающих  своим  оружием  и  издающих
воинственные кличи, призывая врага сойтись с ними лицом к лицу.
   Арбалетчики взвели свои  арбалеты  и  ринулись  вперед,  чтобы  найти
позицию для стрельбы, пробежали еще дальше, надеясь что-то рассмотреть в
пыли. Шеф  увидел,  как  один  из  них  припал  на