е называй  ее  так. Она просто говорит, что  она жрица. Ее никто не
посвящал в жрицы.
     Бранд огляделся, словно удивляясь, что Свандис здесь нет.
     -- Вроде бы да, -- пробормотал он.  -- Как только  гляну на нее, меня в
холод бросает. Дочь Ивара Бескостного! Я прекрасно знал, что она существует,
об  этом  шло много разговоров.  Но я просто надеялся, что вся семейка, весь
корень истреблен.
     --  Но ты должен  за ней  смотреть, -- настаивал Квикка.  Он  испытывал
сильные  земляческие  чувства  к  Ханду,  ведь  они  родились  и  выросли  в
какихнибудь двадцати милях друг  от друга. Коль  скоро Ханд и его хозяин Шеф
приняли  эту  женщину, никакие  правила и традиции Пути не имели для  Квикки
большого значения.
     -- Она в  полной безопасности, --  сказал Озмод. -- Я бы сказал,  домой
сама прибежит.
     Он тоже протянул свою кружку улыбающимся хозяевам.
     -- Я знаю, что в некоторых  городах если  женщина будет шляться,  ей  в
конце концов  наденут мешок на голову и изнасилуют в каком-нибудь тупике. Но
не здесь! Как только  тебя  увидят, отрубят руки и  еще кое-что. А люди кади
есть повсюду.
     -- Вот  проклятая баба, -- прорычал Бранд. -- Может, она как раз и ищет
шестерых пьяных матросов.
     Скальдфинн взял кружку Бранда и отлил себе половину содержимого.
     -- Эту женщину я и сам не люблю, -- сказал он, -- но тут ты ошибаешься.
     Шесть пьяных  матросов  не  составят и  десятой  части  того,  что  она
пережила.  И  ей это совсем не понравилось. Но домой она наверняка прибежит,
-- примирительно добавил он. --  У нее нет выбора. Ни слова не говорит на их
языке. Ни на одном из их языков. -- Он повернулся и заговорил с хозяевами на
ублюдочной латыни  с примесью арабских слов, которая, как он догадался, была
их родным диалектом.

        x x x


     В  прохладном  дворике  неподалеку  от душной  комнатенки,  где  сидели
мужчины, Свандис расположилась на скамеечке, поглядывая на окруживших фонтан
женщин. Она не  торопясь поднесла руку к  чадре  и сняла ее с лица, откинула
назад капюшон. Ее медного цвета волосы рассыпались, контрастируя со светлыми
ледяными глазами. У  некоторых из окружающих ее женщин перехватило  дыхание.
Но не у всех.
     -- Значит, ты говоришь по-английски, -- сказала одна из них. Она, как и
другие, тоже отбросила чадру. Свандис взглянула на  говорившую и обнаружила,
что у той пепельные волосы, зеленые глаза и кожа почти такая же белая, как у
нее самой. Еще  Свандис  обнаружила, что эта  женщина удивительно красива. С
ранней  юности Свандис привыкла быть  центром всеобщего  внимания.  Она была
вынуждена признаться себе,  что  в присутствии такой  женщины ей  бы  это не
удалось.
     -- Да,  -- ответила  она тоже по-английски. --  Но  не очень хорошо.  Я
датчанка.
     Женщины переглянулись.
     -- Многих из нас угнали в  плен  датчане, -- сказала первая. -- Продали
нас в гаремы богатых людей. Некоторым из нас здесь неплохо -- тем, кто умеет
использовать свое тело. Другим хуже. Нам нет резона любить датчан.
     Пока  она   говорила,  не  затихал  шумок  одновременного   перевода  с
английского на арабский. Свандис поняла, что  окружавшие  ее женщины говорят
на  разных  языках  и  происходят  из разных стран. Но  при этом все юные  и
красивые.
     -- Знаю, --  сказала она.  -- Я дочь Ивара Рагнарссона. --  На этот раз
выражение страха на  лицах сменилось выражением  ненависти. Руки  потянулись
под глухие  накидки. Первая девушка раздумчиво вытащила из  своих  пепельных
волос длинную стальную заколку. -- Я знаю, кем был мой  отец. Я знаю, что он
вытворял. Мне тоже довелось это пережить, но еще хуже было моей матери.
     --  Как  такое  могло  случиться  с  тобой?  С  датской  принцессой?  С
принцессой похитителей женщин?
     --  Я расскажу вам.  Но позвольте мне  поставить  условие.  --  Свандис
оглядела кружок  из дюжины женщин,  пытаясь  определить  их возраст и  расу.
Половина из них северянки,  отметила она, но есть с  оливковой  кожей, как у
жителей  Кордовы, одна  почти желтокожая,  а откуда остальные -- она даже не
могла понять. -- Условие, что каждая  из нас расскажет остальным, что  у нее
было в жизни самое худшее. Тогда мы поймем,  что мы все  должны быть заодно.
Не англичанки, не датчанки, не арабки. Просто женщины.
     Пока шел перевод, слушательницы искоса посматривали друг на друга.
     -- И  начну  я  сама. Я расскажу  вам не о  том дне,  когда я  утратила
невинность в обмен на  краюху  черствого хлеба. И  не  о том  дне,  когда  я
похоронила всех своих близких сразу,  в одной могиле. Нет, я расскажу  вам о
том дне, когда умерла моя мать...
     К тому времени,  когда  последняя женщина окончила свой рассказ, солнце
ушло с внутреннего дворика  и тени удлинились. Девушка с пепельными волосами
не  в первый раз  утерла с  лица  слезы и властно  махнула  рукой в  сторону
галереи  у  фонтана.  Оттуда появились  молчаливые евнухи, вынесли маленькие
столики с  фруктовыми вазами,  кувшинами  холодной  воды  и шербета  и снова
исчезли в тени, дабы и дальше стеречь собственность своих хозяев.
     -- Ладно, -- произнесла она. --  Значит,  мы все  заодно.  Даже если ты
датчанка и дочь маньяка. А теперь расскажи нам то,  что мы хотим узнать. Что
привело тебя  сюда?  Кто  такой этот  одноглазый король? Ты  его женщина?  И
почему ты носишь такую странную одежду, как у жрецов, о которых все говорят?
Они приняли тебя в жрицы? Какого бога?
     -- Сначала я должна сказать вам одну вещь, -- ответила Свандис, понизив
голос, хотя была уверена, что ни один из стражников не понимает ее языка. --
Бога нет. И Аллаха тоже нет.
     Впервые оборвалась  разноголосица перевода.  Женщины  смотрели  друг на
друга,  недоумевая,  как выразить  сказанное Свандис  другими  словами.  Так
похоже на shahada: нет бога, кроме Бога.
     И так  непохоже.  И  если произнести  shahada означает  навсегда  стать
мусульманином, то произнести противоположное -- да  ведь это должно означать
по меньшей мере смерть.
     -- Я объясню.

        ГЛАВА 8

     -- Что значит, ты не знаешь, где эта недогрызенная Нидхеггом женщина? Я
велел тебе не спускать с нее глаз!
     Бранд, с которым никто не разговаривал таким тоном со дня, когда у него
стала расти борода, сжал  огромные кулаки и начал было рычать в ответ. Рядом
с  ним  стоял Ханд, на  добрых  два  фута  ниже  его  ростом,  встревоженный
одновременно  двумя обстоятельствами: пропажей Свандис и назревающей  ссорой
между провинившимся,  но  не признающим  вины  Брандом и выходящим  из  себя
разгневанным Шефом.
     Вокруг них царила  неразбериха. Северяне занимали целое здание,  что-то
вроде казарм на берегу Гвадалквивира. В  данный момент  люди бегали тудасюда
через двор, воздух полнился криками ярости и недоумения. Амуницию складывали
прямо на песок внутреннего дворика, воины охраняли ее от своих же товарищей,
на случай, если  те решат возместить собственные недостачи за счет ротозеев.
Норманнские шкиперы и английские  капитаны арбалетчиков пересчитывали  своих
людей и пытались выяснить, кого нет на месте.
     -- Ты только посмотри на это стадо баранов, -- орал  Шеф. -- Двенадцати
человек не хватает,  Скарти  говорит, что какой-то  ублюдок продал  половину
весел  с  его ладьи -- весел,  Христос, то  бишь Тор, его  помилуй! -- а эти
арабы  с  полотенцами  на  голове визжат на меня,  что  пора выступать,  что
христиане  привели свой флот,  и  армию, и один Локи  знает, что еще. Вот мы
вернемся в низовья к кораблям и обнаружим, что они сожжены, не успев ни разу
выстрелить, потому что вся охрана там дрыхнет без задних ног. А я должен все
бросить  и  искать какую-то  бессмысленную  бабу,  потому что ты  не  можешь
оторваться от бутылки!
     Рычание Бранда  перешло  в  стон, он  уперся  руками в  бока,  стараясь
удержаться  и не задушить  своего  короля,  повелителя и  боевого  товарища;
крошка  Ханд  бросился  между  ними  в  смехотворной  попытке  разнять  двух
здоровяков.  И  тут Шеф осознал, что ухмыляющиеся лица окружающих обратились
теперь в сторону, за его плечо. Он повернулся.
     Через ворота дворика, все еще осененные утренней тенью, вошла Свандис.
     Как  всегда,  чадра  скромно  прикрывала   ее  лицо.  Завидев  полсотни
враждебных  лиц, Свандис откинула  чадру. Взгляд ледяных  глаз  сочетался  с
волевым подбородком. Бранд с глухим стоном инстинктивно схватился за живот.
     -- Ну вот, она и вернулась, -- успокоительно заговорил Ханд.
     -- Да, но где она была?
     --  Шлялась, как кошка, -- проворчал Бранд. -- Ночь напролет.  Наверно,
какой-нибудь араб  взял ее в свой гарем, а потом сообразил,  что с ней лучше
не связываться. И не стоит его винить.
     Шеф в упор  посмотрел на ее сердитое лицо, потом покосился на Ханда.  В
его стране каждая женщина была собственностью  какого-нибудь мужчины:  мужа,
хозяина,  отца, брата. Ее  сексуальные похождения затрагивали  прежде  всего
честь этого  мужчины.  В  данном же случае,  насколько  он  понимал,  если у
Свандис и был  какой-то хозяин, так это человек, который  взял ее в ученицы,
Ханд. Если он  не чувствует  себя оскорбленным или обесчещенным, тогда все в
порядке. "В любом случае, -- размышлял Шеф, -- у меня сильное  ощущение, что
Свандис отнюдь не ищет удобного случая завести  нового любовника, что бы там
ни говорил Бранд. При всей ее красоте, Свандис выглядит скорее сердитой, чем
игривой.  Если учесть то,  о чем  ему рассказал и на  что намекнул Ханд, это
вполне естественно".
     Свандис приготовилась к выволочке, а то и побоям, обычному наказанию за
то, что она сделала. Вместо  этого  Шеф, бросив через плечо: "Ладно, значит,
ты цела", взял Бранда под руку и повел  его к  куче сложенных весел, которые
Хагбарт пытаются пересчитать еще раз, чтобы определить точную цифру.
     Запасенная для самообороны злость вырвалась наружу.
     --  Ты не  хочешь знать, где  я была? -- завопила Свандис. --  И  что я
делала?
     Шеф снова обернулся.
     -- Нет. Поговори  об этом с  Хандом. Хотя вот  что. На каком  языке  ты
общалась? Скальдфинн был  уверен, что ты не сможешь найти переводчика, разве
что с латыни, которую ты не знаешь.
     -- По-английски, -- прошипела Свандис. -- Ты хоть знаешь, сколько здесь
англичанок? В кордовских гаремах?
     Шеф  отпустил Бранда,  вернулся и пристально  посмотрел на нее. Свандис
заметила,  что  его лицо снова помрачнело. Заговорил  он  словно бы  с самим
собой, хотя обращался к Ханду:
     -- Мы с тобой немножко знаем,  а? Я видел их на  рынке в Гедебю,  тогда
викинги  продали  венедских девушек арабам. Стражник сказал мне, что цена на
рабынь подскочила,  с  тех  пор  как они перестали  поступать из Англии.  Но
девушек продают уже не меньше пятидесяти лет. Где бы мы ни были, Ханд, мы их
встречали. На норвежских хуторах, в землянках Шетландских островов, здесь, в
Испании. В мире, кажется, нет  места, где не встретишь рабов из Норфолка или
Линкольна. Или Йоркшира, -- добавил он, вспомнив своего берсерка Кутреда. --
Однажды мы потолкуем  по душам с заядлым работорговцем, готов поспорить, что
в  наших  рядах прячется несколько  бывших.  Мы спросим  его, как он  угонял
людей, как продавал их на рынках.
     Изможденных  --  шведам для  жертвоприношений,  сильных  --  на  горные
хутора.
     А красавиц  --  сюда, и не за серебро, а за  золото. -- Рука  Шефа сама
потянулась было к оружию, но оружия  он, как всегда, не носил,  даже меча на
поясе. -- Ладно, Свандис, как-нибудь расскажешь мне об этом.  Я не виню тебя
за то,  что сделал твой отец, он свое получил. Сейчас, как  видишь, нам пора
отправляться. Иди  позавтракай, собери вещи. Ханд,  проверь,  нет  ли  у нас
больных.
     Он  решительно  двинулся  в сторону  кучи весел, приказывая Скальдфинну
выяснить,  нельзя  ли  будет выкупить у новых владельцев пропавшие.  Свандис
растерянно глядела ему вслед. Бранд тоже ушел, бормоча что-то в бороду. Ханд
посмотрел на свою ученицу.
     -- Ты рассказывала им о своих идеях? -- спокойно спросил он.

        x x x


     -- Неверные опять играют  со своим змеем, -- сказал хозяин флагманского
корабля командиру воинов.
     Командир,  уроженец Кордовы,  аккуратно сплюнул в море, чтобы  выразить
свое отвращение и презрение.
     -- Они хотят потягаться  с ученым  человеком  Ибн-Фирнасом, да  будет к
нему милостив Аллах. Как будто сукины дети из самых дальних варварских стран
могут сравниться с истинным философом! Смотри, их змей уже падает, а ведь на
нем нет ни мужчины, ни даже мальчика. Он поник, как старческий пенис.
     Куда им до Ибн-Фирнаса. Я  видел,  как  его  змей  летел, словно птица,
несущая в клюве здоровенного парня. Чтоб этим неверным сгинуть в муках за их
гордыню и за их безрассудство.
     Адмирал  искоса  глянул  на  полководца,  сомневаясь,   мудро   ли  так
гневаться.
     -- На них проклятье  Аллаха, -- дипломатично сказал  он.  --  Как  и на
всех, отвергающих Пророка. Но пусть кара не  падет на их головы, пока мы  не
увидим, как действуют их камнеметательные машины.
     --  Метательные  машины!  --  прорычал  командир  воинов.  -- Да  лучше
встретить поклонников  Иешуи с саблей в  руке, как мы делали всегда и всегда
побеждали.
     "Вот  оно что,  --  подумал адмирал. -- Просто твое  ремесло становится
ненужным".
     -- Ты прав, -- снова  согласился он. --  И если Аллаху будет угодно, мы
так и сделаем.  Но я попрошу тебя об одной вещи, Осман. Пусть эти majus, эти
не знающие Книги язычники остаются на нашей стороне, по крайней мере пока мы
не сразимся  с  греками. Метательные машины северян могут сделать то, что не
сделает лучшая из наших сабель. А я  совсем не хотел бы попасть  на море под
греческий огонь.
     Он отвернулся, прежде чем раздраженный воин нашелся с ответом,

        x x x


     В полумиле от них Шеф  следил в подаренную арабским философом подзорную
трубу  за  воздушным змеем,  медленно опускающимся в  синие прибрежные  воды
Средиземного моря. Он  не чувствовал особой  досады. Как только объединенный
флот   Пути  и   Андалузии   после   стремительной  гонки  вниз  по  течению
Гвадалквивира  вышел  в море, Шеф начал свои опыты  со  змеем,  поддержанные
Квиккой,  Озмодом  и  расчетами  катапульт  на   "Победителе  Фафнира".  Шеф
позаботился  о  том, чтобы взять с собой запасы жердей и  ткани,  из которых
собирал  свои летающие конструкции Ибн-Фирнас. Теперь они пытались перебрать
все мало-мальски похожие варианты.
     -- Мы не знаем, что удерживает эту штуку в воздухе, -- сказал Шеф своим
внимательным  слушателям.  --  Значит,   мы   должны   перепробовать  все  и
посмотреть, что получится.
     Сегодня  они испытывали сплошную коробку, без боковых отверстий. Полная
неудача.  Означает  ли это,  вопреки  здравому  смыслу,  что  щели  все-таки
необходимы? Или  в  неудаче  виноваты  два  привязных  троса,  которые  тоже
опробовались сегодня? Два удерживающих тросы катапультера осторожно пытались
снова перевести змея в восходящий полет, но без особого успеха.
     Не так уж важно. Во-первых, благодаря этому людям было чем заняться.
     Взглянув   на   верхушку  мачты.  Шеф,  как  и   ожидал,   увидел,  что
впередсмотрящий,  вместо  того чтобы обшаривать  глазами горизонт, неотрывно
следит за змеем. Окрик, жест, и матрос  виновато вернулся к выполнению своих
обязанностей.
     А  во-вторых, по опыту Шефа, любое техническое новшество,  как правило,
рождалось  в муках доделок и усовершенствований, по мере того как работающий
на машине  человек ее осваивал, знакомился с проблемами и учился справляться
с ними. Абсолютно ничто не получалось сразу как надо.
     Сейчас Шефу было довольно и того, что люди заняты делом, стараются хотя
бы повторить достижения Ибн-Фирнаса, осваивают  навыки,  которые  пригодятся
потом, когда придет время двигаться  дальше. Ибн-Фирнас так  и не понял одну
вещь, упрямствуя в своем забавном нежелании делать выводы из теории, которое
Шеф  уже  считал  характерным  для  всей арабской  культуры: опыты с полетом
человека ли, мальчика ли, будут гораздо безопаснее в спокойном море, а не на
каменистых  берегах  Гвадалквивира.   Шеф  уже  сбился  со  счета,   сколько
легковесов из команды Орд-лава не прочь искупаться.
     Змей коснулся воды,  что вызвало общий  стон разочарования. Ладья, одна
из тех пяти, что поднимались вверх по Гвадалквивиру к Кордове, развернулась,
викинги неторопливо подошли на веслах к змею и  начали извлекать из воды его
и ведущий к нему трос.
     У  двухмачтовых кораблей имелся один  недостаток: он  не был  заметен в
Атлантике, для плавания  по которой их и сконструировали. Это были настоящие
парусники, быстрые,  остойчивые, приспособленные нести  онагры и арбалеты, а
также десятки  тонн запасов провизии и  воды.  В британских и  скандинавских
водах, где ветер буквально никогда не стихал и чаще был слишком сильным, чем
слишком слабым, они с успехом очищали моря от кораблей франков и викингов --
первые   были  слишком  тихоходными,  а   вторые   слишком  хрупкими,  чтобы
противостоять им.
     Но никто не пытался провести их на веслах дальше нескольких сотен ярдов
до  выхода  из гавани,  и делалось это с помощью гигантских гребных  бревен,
рассчитанных на четырех человек,  при этом  скорость  была черепашьей.  А во
Внутреннем море нередко -- как и сегодня  -- стоял мертвый штиль.  Распустив
оба паруса и ловя малейшее дуновение  ветра  с моря,  "Победитель Фафнира" и
другие корабли класса  "герой" -- "Победитель  Грендаля", "Зигмунд", "Вада",
"Теодрик", "Хагена" и "Гильдебранд" -- едва плелись. В  отличие  от них суда
викингов выдерживали походную  скорость эскадры при  самой ленивой гребле, и
их команды  были счастливы израсходовать избыток энергии, гоняясь за упавшим
в  море  змеем.  А  галерный   флот  после  нескольких  взрывов  негодования
кордовского адмирала, по-видимому, смирился с таким положением дел.
     Теперь установился следующий порядок:  утром  галеры уходили  на веслах
вперед, днем предавались долгой сиесте,  а  на заходе  солнца снова  неслись
вперед,  чтобы найти  питьевую воду и разбить лагерь  на  ночь. Неверные  за
время  сиесты наверстывали  упущенное,  и  в конце  концов  все  встречались
вечером.  Связь  между  главными  силами  флота   и  отставшими  парусниками
поддерживалась благодаря нахолившимся в промежутке между ними кораблям.
     Из вежливости  -- а скорее потому, что не доверял majus, -- сам адмирал
на зеленой  галере держался поблизости, вместе с четырьмя  десятками больших
кораблей, что  было  вполне  достаточно, чтобы при необходимости  окружить и
взять на абордаж  флот  Шефа.  И  не  имелось другого способа защититься  от
арабов, как только держать их на расстоянии, чтобы было время пустить в  ход
онагры. Поразмыслив, Шеф смирился с таким положением. Раз уж арабы не напали
на него на улицах Кордовы, вряд ли они сделают это здесь, во время похода на
грозного общего врага.
     Хагбарт  готовился  к полуденной  церемонии,  во время которой  измерял
высоту солнца над  горизонтом с  помощью своих  инструментов,  чтобы сверить
результат с составленными им  таблицами. Практического значения это почти не
имело. По результату можно  было судить  --  если Шеф правильно ухватил суть
идеи, -- как далеко на  север или на юг  они заплыли, но фактически  Хагбарт
мог лишь сказать,  какому месту на атлантическом побережье это соответствует
по широте. Вот  если бы  у них была хорошая карта... Шеф отлично понимал, от
скольких  неприятностей   подобная  информация  могла  бы  избавить  его   с
товарищами  во время их перехода через  гористый  норвежский Киль от берегов
Атлантики до Ярнбераланда.
     Шеф развернул  подаренную  арабами  карту, которая, надо признать, была
лучше всех, что  он видел за свою жизнь. Этой ночью они набрали воды в порту
Дения , хорошо защищенной гавани  с пологими берегами, на которые легко было
вытащить корабли с  малой осадкой. Командир местного гарнизона сообщил,