что
христиане,  и в частности  грозный  Красный  флот греков, за  последнюю пару
недель высаживались на берег  уже  меньше чем в ста милях к северу.  Значит,
они в любой момент могут появиться на горизонте.
     При этой мысли Шеф поднял голову и позвал впередсмотрящего:
     -- Видно что-нибудь?
     -- Ничего,  государь.  На флагмане натянули  навес  и перестали грести,
сейчас мы их обгоняем. В море несколько рыбацких лодок. На всех эти забавные
треугольные паруса. Горизонт чист, как у шлюхи...
     Окрик  Хагбарта прервал это изысканное  сравнение. По какой-то  причине
Хагбарт  решил,  что  следует  оберегать единственную  на борту  женщину  от
непристойностей. Все викинги, заметил  Шеф,  хотя  и не  любили  Свандис, не
могли полностью избавиться от благоговейного трепета, который вызывала у них
кровь Рагнарссонов.
     Хагбарт плюхнулся, скрестив  ноги, прямо на палубу около Шефа с картой,
а  рядышком  удобно  устроились  на  раскладных холщовых табуретках  Ханд  и
Торвин.  Шеф осмотрелся, соображая, кого  еще  позвать  на импровизированный
военный  совет. Бранда на  борту  не  было, он заявил, что вернется на  свой
корабль  "Нарвал",  построенный им  взамен  долго  оплакиваемого "Моржа". Он
объяснял, что неуютно себя чувствует на величественном "Победителе Фафнира",
предпочитая  ему свое маневренное судно. Шеф подозревал, что Бранд просто не
мог  выносить  присутствия Свандис -- не то из-за  ее отца, не  то из-за нее
самой. Скальдфинн стоял неподалеку у борта. Почему он не подходит?
     Шеф догадался,  что Скальдфинн не  хочет оставлять в одиночестве  еврея
Сулеймана, но не уверен, что  остальные  будут  рады присутствию  Сулеймана,
ведь теперь тот прекрасно научился понимать их разговоры.
     Сулейман был личностью  странной,  гордой и неприступной. На протяжении
многих недель Шеф и подумать не мог о нем иначе, как о машине  для перевода,
однако  во время уроков языка постепенно  стал  кое  о чем догадываться. Шеф
начал подозревать, что, несмотря  на всю показную преданность Абд эр-Рахману
и арабским хозяевам,  Сулейман... не заслуживает  доверия?  Может  поддаться
нажиму?  Помимо  всего  прочего,  выяснилось,  что  в мире  ислама  иудеи  и
христиане  платили  налоги,  а мусульмане  -- нет.  Это  не могло  не  стать
причиной обид и недовольства.  Шеф помахал рукой Скальдфинну, показывая, что
Сулейман тоже может к ним присоединиться.
     --  Итак,  -- сказал Хагбарт,  -- объясни  нам еще раз, государь, каков
твой замысел. Мы запускаем в воздух змеев, крадем у христиан греческий огонь
и кидаем его с неба.
     Шеф улыбнулся:
     -- Только не  говори Мухатьяху. Он скажет,  что его наставник первый до
этого  додумался.  Ладно.  Мы  находимся где-то здесь. -- Он  ткнул в  карту
корявым пальцем с обломанными ногтями. -- Христиане не могут быть  далеко, и
все кругом  твердят, что они ищут нас точно так же, как мы ищем их.  Следует
ожидать  столкновения  лоб в  лоб.  Значит,  именно  его  мы  и  постараемся
избежать. Они знают то, чего не знаем мы, а мы знаем то, чего не знают они.
     --  Начни  с  самого легкого,  -- посоветовал Хагбарт, самый  молодой и
беззаботный из жрецов Пути. -- Скажи, что знаем мы.
     Шеф снова улыбнулся:
     -- Первое, что мы  знаем, --  никто из  них, ни  христиане, ни арабы не
умеют сражаться на море.
     Молчание   и   обмен   взглядами.  Наконец   Сулейман,   предварительно
убедившись, что никто из сподвижников короля не  жаждет попасться на эту его
удочку, решил сам задать напрашивающийся вопрос:
     -- Простите, государь? Но  ведь андалузский флот выиграл много битв  на
море.  Как  и  греческий. Вы  хотите  сказать --  они  сражаются  не  совсем
правильно?
     -- Нет. Я  хочу сказать, что это не  были морские сражения. И это видно
по тому, как ведет себя старик, адмирал как-его-там. -- Шеф ткнул пальцем за
плечо в сторону укрытых навесами галер, застывших в послеобеденной сиесте на
морской глади  в двух  милях от них. -- Его основная идея -- дать сухопутное
сражение, в котором на одном  из флангов  будет  действовать флот. С тех пор
как мы встретились с  их сухопутной армией, идущей вдоль  берега -- где  это
было, в Аликанте? -- он  все  время старается не разлучаться с ней. Конечно,
наши парусники их задерживают, но мы могли бы двигаться быстрее, если бы шли
под парусами всю  ночь, нам это нетрудно. Но адмирал каждый  вечер встает на
стоянку рядом со своей сухопутной армией. Они собираются драться на  берегу,
армия на армию и флот на флот. Они никогда не уходят далеко от своей пресной
воды --дайне  могут, имея  на борту столько гребцов, при такой-то жаре, -- и
никогда не уходят далеко от своих сухопутных войск, пеших и конных.
     -- И какое это дает нам преимущество? -- осторожно осведомился Торвин.
     То,  что говорил  его  бывший  подопечный,  нередко  звучало  как  бред
одержимого,  но  никто  не осмелился бы назвать  так победителя в битвах при
Гастингсе и Бретраборге.
     --   Я   бы   хотел   сделать   так:   обнаружить  противника,   потом,
воспользовавшись  легким  бризом,  который каждое утро дует с  суши,  отойти
подальше от берега, а днем напасть на противника с фланга и тыла со  стороны
открытого моря. Тогда мы сможем использовать катапульты при дневном свете, а
флот противника будет зажат между нами и берегом.
     -- Но у вас только семь кораблей с... как вы их называете? с мулами, --
деликатно напомнил Сулейман. -- Достаточно ли  будет семи для такой  великой
битвы?
     --  У  адмирала сотни галер, -- ответил Шеф.  -- Столько  же,  как  нам
сказали, было у адмиралов тех двух флотов, которые греки уже уничтожили. Эти
галеры  были  беспомощны  против греческого  огня.  Мы  надеемся,  что  флот
христиан окажется беспомощен против наших камнекидалок.
     --  Чтобы  расстрелять  несколько  сотен  кораблей,  потребуется  много
времени,
     -- скептически заметил Торвин.
     -- Вот именно. Я хочу уничтожить только корабли с греческим огнем.
     Говорят, что это  красные  галеры. Их всего штук двадцать. В этой битве
значение будут иметь только двадцать галер с огнем  и  семь наших кораблей с
мулами. И те,  что  начнут первыми, победят. Все остальные  суда, как только
этот .вопрос решится, будут просто свиньями на убой. Ягнятами на заклание, я
хотел сказать,  -- торопливо поправился Шеф,  вспомнив странные  диетические
ограничения, существующие как у мусульман, так и у евреев.
     -- Понимаю, --  сказал Скальдфинн. -- Но еще один вопрос: что  же знают
они, чего не знаем мы?
     -- Вот я и  не знаю, -- вставил Шеф, пока никто не успел дать очевидный
ответ. Все северяне рассмеялись, а Сулейман  бесстрастно поглядывал на них и
оглаживал бороду. Они как дети, подумал он, правильно сказал Абд эр-Рахман.
     Они  могут смеяться над чем угодно. У  них все время шуточки, подначки,
перепрятывают чужую еду, связывают вместе шнурки обуви. Сам король весь день
запускает воздушных змеев  и ничуть не смущается, что они то и дело падают в
море.  У них  нет  чувства  собственного  достоинства.  Или,  наоборот,  они
считают, что их достоинство невозможно умалить такими пустяками? Мухатьях до
хрипоты доказывал,  что  они  глупы  и необразованны.  Однако  они  учатся с
устрашающей скоростью,  а Мухатьях никогда не  был способен  научиться тому,
что не освящено авторитетом наставника или, еще лучше, авторитетом книги.
     Интересно, недоумевал Сулейман, что же на самом деле думает одноглазый?
     -- Как  я  надеюсь,  они не знают, что мы уже  здесь, --  в  завершение
сказал Шеф. --  В этих южных морях еще никто не сталкивался с установленными
на  кораблях катапультами. Они, видимо, ожидают встретить  еще один  излишне
самоуверенный мусульманский флот,  многочисленный и отчаянно храбрый. В этом
случае мы должны с ними справиться. Но  если они знают, что мы здесь, думаю,
что  они попытаются  атаковать нас ночью. В  полной противоположности  тому,
чего  хотим мы. Чтобы расстрелять их на  расстоянии,  нам  нужен  свет и нам
удобней было бы  разойтись в линию. Они хотят подобраться скрытно и  напасть
на  скученный флот с близкого расстояния, когда  неважно  -- есть  свет  или
нету. В любом случае они своего добьются.
     -- Ответ на это напрашивается сам собой.
     --  Точно, -- согласился Хагбарт. -- Мы встанем у берега под прикрытием
остальных  кораблей флота. Если враги  их  подожгут,  у нас будет достаточно
времени, чтобы взвести пружины онагров, и достаточно света, чтобы стрелять.
     -- Может быть, есть еще что-то, чего мы не знаем, -- повторил Торвин.
     -- Я знаю что. А вдруг они  построили такой же "Неустрашимый", как мы в
свое время?
     Хагбарт покачал  головой, испытав неутешную грусть. Громоздкий, обшитый
стальными пластинами, едва  передвигающийся "Неустрашимый", который семь лет
назад  в  буквальном  смысле слова  переломал  хребты кораблям Рагнарссонов,
первоначально,  до  полной  перестройки и  переименования,  был  собственным
судном Хагбарта, и тот клялся, что его "Аурвендилл" -- самый быстрый корабль
на всем Севере. Но "Неустрашимому" в той битве тоже сломали хребет камнем из
катапульты, с тех пор он ни разу не выходил в море. Позднее его разобрали на
дрова.
     -- Они  не  смогут  этого  сделать,  --  категорически заявил он. --  Я
навидался этих средиземноморских галер, смотрел, как их строят. Говорят, что
их  конструкция не изменилась за последнюю тысячу  лет, и у греческих  галер
она  такая же. Они обшивают досками  вгладь, а не внакрой, как мы.  И просто
набирают борт  доска за доской, без всяких  шпангоутов. Слабый киль  и очень
слабые  борта. Нос  и  корма укреплены, чтобы держать таран,  но  это  почти
ничего не дает. Пробить борт очень легко. Нет, я не  говорю, что их корабелы
дураки. Просто они  строят для мелкого  моря,  без приливов и без волн.  И я
утверждаю,  что  перестроить  одну  из таких  галер в  новый  "Неустрашимый"
нельзя. Их корпус недостаточно прочен. В этом я уверен.
     Последовала  долгая  задумчивая  пауза,  прерываемая  лишь раздающимися
неподалеку  выкриками и всплесками. В полуденном мареве "Победитель Фафнира"
совсем  потерял  ход, паруса его  обвисли, только и  толку от  них было, что
спасительная   тень.  Команда   воспользовалась  возможностью  раздеться   и
поплескаться в  манящей прохладой  воде. Шеф заметил, что  Свандис  с  борта
смотрит на  раздевшихся мужчин, в  задумчивости ухватившись за  подол своего
длинного платья из белой шерсти. Казалось, что она тоже  готова раздеться  и
нырнуть в море. Это вызвало бы по меньшей  мере всеобщий восторг, что бы там
Бранд  ни  говорил  про гнев  морских  ведьм  и марбендиллов из  бездны. Его
авторитет  в этом вопросе, как  ни странно, оказался подорван,  когда  стало
известно, что Бранд и сам на четверть марбендилл.
     -- Итак, придерживаемся  нашего плана, -- сказал Шеф. -- Хагбарт, ты  и
Сулейман, поговорите сегодня вечером с адмиралом насчет ночного охранения.
     Завтра я попрошу его выслать вперед легкие суда, пусть  попробуют найти
врага и связать его силы, чтобы мы могли обойти его с фланга. Наше секретное
оружие, кроме  онагров,  --  то, что мы не  боимся выйти в открытое  море  и
остаться  без пресной воды для гребцов. На это мы  и должны рассчитывать.  И
есть еще одно приятное обстоятельство.
     -- Какое же? -- спросил Хагбарт.
     -- Нашего гориллообразного друга Бруно  здесь нет. Императора, я имею в
виду.
     -- Откуда ты знаешь?
     Шеф снова улыбнулся:
     -- Я бы почувствовал, будь этот  ублюдок где-то поблизости.  Или увидел
бы дурной сон.

        x x x


     Много меньше дневного перехода парусника отделяло этот военный совет от
другого, в котором участвовали два командира объединенных экспедиционных сил
греков и римлян.  Лишь  эти два человека  сидели  в  кормовой каюте  большой
греческой галеры, в  полутьме, пропитанной запахом  нагретого кедра. Ни один
из них  не считал  целесообразным советоваться с подчиненными. Подобно тому,
как раньше поступили их повелители, император  Бруно и басилевс Василий, эти
двое решили, что удобней всего будет общаться на латыни; хотя латынь не была
родным языком ни  для того,  ни  для другого, они в конце  концов  научились
сносно  на  ней  разговаривать.  Обоим латынь  не  нравилась: грек  Георгиос
выучился  ее  итальянскому  диалекту  от  неаполитанских моряков, которых  с
презрением считал еретиками и бабами.  Германец Агилульф перенял французский
диалект  латыни  от соседей за  Рейном, которых  ненавидел в качестве  своих
исторических врагов, вдобавок претендующих на культурное превосходство.
     Однако  оба  шли на жертвы  ради возможности  сотрудничать. Каждый даже
начал  испытывать невольное уважение к талантам другого, возникшее за многие
месяцы совместных побед и завоеваний.
     -- До них  день пути на юг, и они медленно приближаются? -- переспросил
Агилульф. -- Откуда ты знаешь?
     Георгиос махнул рукой в сторону моря за маленьким смотровым отверстием,
проделанным в узкой корме галеры. Вокруг  двух десятков  его  красных галер,
каждая  в сотню  футов  длиной,  расположилась флотилия  маленьких суденышек
самых разных видов, это были добровольные помощники из христианских рыбачьих
деревушек с  севера  испанского побережья,  с островов и  приграничной  зоны
между Испанией и Францией.
     --  Арабы  так  привыкли  к  рыбачьим лодкам,  что не  обращают  на них
внимания.  Вдобавок они не могут отличить христианина от мусульманина или от
иудея.  Наши лодки  пристраиваются к их рыбакам. Каждый вечер одна  из наших
лодок  уходит  в море  и  возвращается со свежими сведениями. Я уже давно  в
точности знаю, где находится каждый корабль противника.
     -- А вдруг противник то же самое проделывает с нами?
     Георгиос отрицательно покачал головой.
     -- Я  не  так  беспечен, как арабский  адмирал. Ни одна лодка не  может
подойти  сюда ближе  пятидесяти  стадиев  без  того,  чтобы  ее остановили и
осмотрели. И если в ней мусульмане... -- он рубанул ладонью по краю стола.
     --   Почему   разведывательные   лодки   успевают    вернуться,    пока
неприятельский флот идет на нас? Наши лодки настолько быстрые?
     --  Наши более приспособленны. Видишь, какие у них  паруса? -- Георгиос
снова махнул рукой  в сторону покачивающихся  неподалеку  лодок. На одной из
них,  заскользившей  по  тихой  воде с  каким-то поручением,  уже подняли  и
расправили парус: треугольный кусок ткани на наклонном рее- гафеле. -- Здесь
это называют "латинский  парус", на  их  языке lateeno. --  Тут  оба мужчины
одновременно хмыкнули в знак  презрения  к чудаковатым иностранцам.  --  Они
говорят  lateeno,  подразумевая,  --  Георгиос запнулся, подбирая слово,  --
что-то вроде aptus, ловкий. И это действительно удачный парус,  быстроходный
и рассчитанный на легкие боковые ветры.
     -- Почему же тогда у вас другие паруса?
     -- Если бы ты  посмотрел вблизи, --  объяснил адмирал, -- ты бы увидел,
что, когда  ты хочешь  развернуться другим бортом  к ветру, --  в латыни, на
которой говорили они с Агилульфом, не нашлось слова  "галс", -- ты не можешь
просто  повернуть  гафель,  палку,  к  которой  крепится  парус.  Ты  должен
перекинуть гафель через мачту. На маленькой лодке это легко. И все труднее и
труднее, когда мачта становится  выше, а гафель  тяжелее. Это  оснастка  для
малых судов.
     Или для кораблей, где полно команды.
     Агилульф фыркнул, не слишком-то заинтересовавшись.
     -- Итак, мы знаем, где они, а они не знают, где мы. Что это нам дает?
     Грек откинулся на своей скамье.
     --  Что  ж. Наше  оружие  -- огонь. Их оружие,  как  ты  мне  все время
напоминаешь, -- камни.  Ты рассказывал, что видел,  как  один их  корабль со
стальной обивкой потопил целый флот и никто не успел даже  сказать "Господи,
прости".
     Агилульф  кивнул. Он  участвовал в битве при  Бретраборге,  видел,  как
флагман Шефа  "Неустрашимый" разнес в щепки флот Рагнарссонов. Это произвело
на него неизгладимое впечатление.
     -- Я тебе верю. Значит, враги постараются сражаться на расстоянии, а мы
предпочтем  подойти  поближе. Наверняка они ждут, что мы нападем ночью. Но у
меня есть  идея получше. Видишь ли,  мои рыбаки на  разведывательных лодках,
все как один, твердят одно и то  же. Эти северные  корабли,  говорят они, --
парусники. Никто не видел,  чтобы они пытались идти  на  веслах, по-видимому
они слишком  тяжелые и широкие.  Но  в этих  водах  в  полдень ветер  всегда
стихает, ведь  вода  и суша нагреты  одинаково. Ветер не дует ни в ту,  ни в
другую сторону. Тут-то я и собираюсь по ним ударить.
     --  Они  могут  швырять свои  камни,  не  сходя  с  места,  -- возразил
Агилульф.
     -- Но  не  через носовые  и  кормовые штевни. В  любом случае я намерен
сначала отогнать или сжечь их вспомогательные суда, арабские галеры. А потом
разобраться с северянами.  Ведь я смогу двигаться, а они нет. В самом худшем
случае  мы  просто  уйдем  на  веслах. Если  они  окажутся слабее  --  мы их
разгромим.
     -- Значит,  ты  выйдешь со своим  флотом, при  необходимости  успокоишь
северян и потом с моря  ударишь со своими  воинами и гребцами в тыл арабской
армии. А я буду теснить пехоту и конницу с фронта.
     Георгиос  молча  кивнул.  Оба  понимали,  что в  их  генеральном  плане
возможны всяческие изменения. Но теперь каждый знал, что думает другой и как
поступит в том или ином случае. Они до сих пор не проиграли ни одной битвы и
стычки,  пройдя  через  все  северо-западное  Средиземноморье  от берега  до
берега.
     Агилульф встал:
     -- Годится.  Мои солдаты для твоих галер уже оповещены. Они будут ждать
на берегу за час  до рассвета, со всеми припасами. Просто вышли лодки, чтобы
подобрать их.
     Георгиос тоже поднялся. Мужчины обменялись рукопожатиями.
     --  Хотел  бы  я,  чтобы  здесь  был  император, --  неожиданно  сказал
Агилульф.
     -- Мой император, я имею в виду.
     Георгиос выкатил глаза с преувеличенным сомнением:
     -- Он твой император, а не мой. Но даже мой император и даже тот идиот,
что был перед ним, не стали  бы на этом этапе войны гоняться за какой-то там
реликвией.
     -- Последнее  время  она  ему помогала,  -- сказал Агилульф,  стараясь,
чтобы в голосе его прозвучало как можно больше преданности.

        ГЛАВА 9

     --  Расскажи  мне  еще  раз об  этом  проклятом... -- Бруно,  император
Священной  Римской империи, защитник веры, гроза еретиков, вероотступников и
язычников, оборвал себя. У него выдался трудный день. Еще один трудный день.
Здесь,  в  этой пересеченной ущельями  стране,  где  Франция  соединяется  с
Испанией  и одновременно  отделяется  от  нее  высокими Пиренеями, в  каждой
деревне был  замок на  скале, и  большинство из  них называлось не иначе как
Puigpunyent,  "остроконечный  пик".  Вот  почему  здесь  окопалось  так мною
мусульманских бандитов.  Но с этим покончено. Император очистил  от  них эту
землю.  И  теперь, когда  он вправе  был  ждать  благодарности и  помощи  от
христиан, избавленных  им от врагов,  его встречали  упрямым сопротивлением,
запирали ворота, отгоняли в горы стада, люди прятались в  своих неприступных
жилищах. Правда,  не  все.  Если верить  баронам, которые подчинились  ему и
перешли на его сторону,  сопротивление оказывали только те, кто был еретиком
из   какой-то   секты,  давно  обосновавшейся   в  пограничье,  с  ней  вели
непримиримую партизанскую войну многие поколения католиков.
     Проблема  заключается  в том, что,  по всеобщему мнению, тайну  Святого
Грааля хранят именно эти еретики. Если Грааль существует -- а Бруно страстно
верит,  что  он  существует, точно так  же,  как  Святое  Копье,  на котором
держится  его  власть, ранее существовало, затерянное среди язычников, -- он
спрятан еретиками на одном из этих скальных пиков.
     И  поэтому  император решил  покорить их,  сжечь, разгромить, запугать,
подкупить или выманить из их горных  берлог. Иногда