хорошо  знаю  тебя.  Ты
человек жесткий, а сейчас стал еще жестче. Позволь мне сказать тебе,  мы
попали в очень странные места, более странные,  чем  Гедебю,  Каупанг  и
Храфнси.  Финны  могут  попросить  тебя  сделать  то,  что  ты   сочтешь
унизительным. Но они не желают тебе зла.
   Если это сделает вождь, сделай и ты тоже.
   - А ты?
   - Я лекарь. Мое дело сидеть  и  наблюдать,  следить,  чтобы  тебе  не
причинили вреда. Возьми с собой еще одного  человека,  чтобы  он  пил  с
тобой, если они на это рассчитывают. Но делай именно то,  чего  от  тебя
ждут.
   Шефу вспомнилась пословица, которую в юности  они  часто  слышали  от
отца Андреаса.
   - Если ты в Риме, делай, как римляне, так, что ли?
   - Другими словами, с волками жить - по-волчьи выть.

***

   Немного погодя Шеф со своим неизменным копьем  в  руке  вел  Ханда  и
Карли в финское становище,  расположенное  в  четверти  мили  от  лагеря
путешественников. Он чувствовал легкость  и  радостное  нетерпение,  как
если бы в дни юности шел в Эмнет выпить пива с друзьями, а не  собирался
исполнить загадочные ритуалы с людьми, которые  недавно  чуть  не  убили
его. Разобравшись в своих чувствах, он понял, почему так получается. Это
было ощущение свободы от гнетущего присутствия Кутреда.  Разумеется,  не
могло быть и речи, чтобы взять его с собой к незнакомцам, которые  могли
невольно его задеть. Карли тоже выглядел оживленным.  Он  пялился  вслед
каждому финну, которому случалось проехать мимо них по легкому снегу  на
лыжах.
   - Наверняка некоторые из них женщины, - изрек он наконец.
   Шеф привел их к шатру, который ему описали, к  шатру  чародея.  Полог
был откинут, иссохший старик поманил их  внутрь,  где  уже  сидел  вождь
Пирууси.
   Вождю, видно, не понравилось, что гостей трое.
   - Только двое, - сказал он,  показывая  два  пальца.  -  На  всех  не
хватит.
   - Я не буду пить, - мягко сказал Ханд. - Я только посмотрю.
   Вряд ли Пирууси удовлетворило это  объяснение,  но  он  промолчал,  а
старик пригласил всех усесться на ковер из шкур, подал каждому подставку
для спины, сделанную из березовых сучьев. Он завел монотонную  ритмичную
распевку, время от времени ударяя в  бубен.  Где-то  снаружи  шатра  ему
вторил маленький барабан.
   - Он призывает духов, чтобы они направляли нас,  -  пояснил  Пирууси.
Сколько оленей ты хочешь за второй золотой браслет у тебя на руке? Я дам
тебе целых двух оленей, жирных, хотя никто не дал бы больше одного.
   Шеф ухмыльнулся и в ответ предложил заплатить три серебряных пенни за
трех оленей, одно пенни потом  возвращается  назад  в  обмен  на  шкуры.
Отметив с некоторым  облегчением,  что  его  гость  не  совсем  безумен,
Пирууси хихикнул и попробовал подкатиться еще раз.
   Когда они пришли к  окончательному  соглашению  -  десять  серебряных
пенни и золотой перстень за пять оленей с возвратом шкур и  за  двадцать
фунтов птичьего пуха для спальных мешков, - Пехто уже допел свою  песню.
С привычной, по-видимому, у финнов бесцеремонностью он высунулся  наружу
и принял из невидимых рук, оставивших в покое барабан,  большой  пышущий
паром сосуд. Шаман поочередно зачерпнул напиток в четыре больших  кружки
из долбленой  сосны  и  протянул  их  Пирууси,  Карли  и  Шефу,  оставив
четвертую себе.
   - Пейте, - сказал он на норвежском.
   Шеф молча протянул свою кружку Ханду, который  осторожно  принюхался,
окунул палец и облизал его. Лоб Пирууси прояснился. Наконец-то он понял,
зачем нужен третий  человек.  Он  пробует.  Значит,  одноглазый  могучий
вождь, раз у него есть пробовальщики отравы.
   - Это вода, в которой сварили мухоморы.
   - Это не опасно?
   - Думаю, для тебя - нет. Ты привык к  таким  вещам.  Полагаю,  что  и
Карли вреда не будет.
   Шеф вежливо поднял кружку в честь хозяев и сделал долгий глоток.
   Остальные сделали то же самое. Шеф обнаружил, что вежливым  считается
отпить треть, остановиться, выпить  еще,  снова  остановиться  и  допить
остаток. На вкус питье было  затхлым,  горячим,  с  легкой  горечью,  не
слишком приятное, но лучше многого из того, что  заставлял  его  глотать
Ханд.  Присутствовавшие  немного  посидели  в  молчании,  погружаясь   в
собственные мысли.

***

   Шеф ощутил, что душа его выходит через  рот  и  устремляется  наружу,
сквозь стенки шатра, словно они прозрачные, летит на простор, и кругами,
как  птица,  поднимается  над  темными  лесами  и  заснеженными   белыми
равнинами вокруг. С  интересом  он  заметил  частично  замерзшее  озеро,
лежавшее не очень далеко, по другую сторону леса  -  Кеолвульф  оказался
прав. Но интересовался этим его рассудок, а не его  душа.  Душа  стрелой
мчалась на запад. Быстрее мысли пронеслась она над сушей и  морем,  и  в
мир вернулся свет. Вместе, где она очутилась, был еще вечер, а не  ночь.
И стояла осень, а не зима.
   Это был Гедебю. Шеф узнал курган, на котором весной, сидя в  ожидании
ужина,  увидел  произошедшую  много   лет   назад   кровавую   битву   и
жертвоприношение. Но мир, который царил в этих местах, когда ему явилось
то ужасное видение, ныне исчез  без  следа.  Ни  деловитых  пахарей,  ни
дымящих труб. У частокола расположился огромный палаточный лагерь, сотни
людей собрались у городских стен. Это напоминаю осаду Йорка, которую Шеф
видел два года тому назад.
   За исключением  двух  обстоятельств.  Здесь  были  деревянные,  а  не
каменные,  римской  постройки,  стены.  И  оборонявшиеся   не   пытались
отсидеться за ними.  Многие  вышли  наружу,  схватились  с  осаждавшими,
дрались с ними на мечах, на копьях  и  боевых  топорах,  делали  вылазки
через специальные  ворота  и  калитки,  возвращаясь  затем  за  частокол
торопливо или с гордостью.
   И все же здесь царила неразбериха, постепенно понял Шеф. Заметил это,
и в нем выросла уверенность, что видит  он  не  прошлое,  не  выдуманную
историю и не  то,  что  могло  бы  происходить.  Виденное  действительно
происходило в тот самый момент, когда он сидел в  шатре  у  финнов.  Это
было видение, но видение реальности, нечто такое,  что  не  нуждается  в
истолкованиях.
   Осаждающие старались установить катапульты - "мулы" - около  кургана,
на котором сидел Шеф. Обороняющиеся попробовали помешать им. Безуспешно.
Но в сущности они ведь только  хотели  выиграть  время.  Услышав  сигнал
горна,  защитники  отступили.  На  стене,  ближайшей   к   установленным
осаждающими  трем  "мулам",   показались   шесть,   десять,   двенадцать
простейших метательных машин, которые Шеф сам изобрел, вращательниц. Они
стояли на платформах, пристроенных около бойниц в частоколе.
   Катапульты окружили боевые расчеты,  по  восемь  человек  на  машину,
взялись  за  веревки.  Длинные  шатуны  опустились,  заряжающие  вложили
каменные ядра в петли, дернули рычаги вниз. Воины  одновременно  дернули
за веревки не совсем одновременно, с профессиональным интересом  отметил
Шеф, вечная ошибка недисциплинированных норманнов, - шатуны крутанулись,
петли взметнулись вверх.
   Град камней посыпался вокруг "мулов", каждый в десять  фунтов  весом,
падающий по дуге высотой в две сотни  ярдов,  вполне  достаточно,  чтобы
вмять шлем в череп, а череп в  туловище.  Но,  увы,  они  падали  только
вокруг "мулов".
   Проблема с камнекидалками, сразу вспомнилось Шефу,  состояла  в  том,
что из них легко было прицеливаться  по  направлению,  но  очень  трудно
правильно определить расстояние. Камни летели  по  высокой  дуге,  а  не
полого.  Хорошо  против  стоящего  войска,  особенно  выстроившегося   в
колонну. А против точечной цели - все равно что целиться камнем в  ведро
с расстояния ярдов в тридцать.
   Зрение Шефа словно бы обострялось, пока он смотрел. На стене он узнал
выкрикивающего команды толстого, но крепкого человека - короля  Хрорика,
того самого, который продал Шефа в святилище Пути. Он  носил  серебряный
шлем и раскрашенный щит. А командовал он - в  далеком  финском  шатре  в
березовой роще Шеф захрипел от изумления - командовал  он  катапультером
Лаллой, сбежавшим в Гула-Тинге. Так вот кто  сманивал  катапультеров  за
бешеные деньги!
   Лалла,  заметил  Шеф,  пытался  установить  "мула",  а  Эдви,  другой
дезертир, делал то же самое  в  десяти  ярдах  поодаль.  Это  у  них  не
получалось. В отличие от сравнительно легких камнекидалок, работавших на
мускульной силе, "мулы" делались из крепкого леса, чтобы выдержать  удар
шатуна. Их трудно поднять на  высоту  боевой  платформы  и  после  этого
ничуть не легче установишь. Но защитники установили машины на треноге, и
теперь оба англичанина бегали вокруг, пытаясь управлять тем, что  обычно
требовало усилий всего расчета из восьми человек.
   Они  явно  не  успевали.  Осаждающие...  А  кто  были  осаждающие?  С
ощущением прихода злого рока Шеф увидел,  что  по  полю  битвы  движется
Знамя Ворона, а вокруг него собрались все трое сыновей Рагнара. Даже  на
расстоянии неестественные, окруженные  белками  зрачки  Змеиного  Глаза,
казалось, пронзали насквозь стены и оборонявшихся, Шеф прямо  вздрогнул,
когда взгляд Сигурда  прожег  его.  Рагнарссоны  скликали  своих  людей,
собирали их для штурма, потому что знали...
   Их "мулы" выстрелят первыми. Два "мула". В одну из машин попал камень
из вращательницы, как  раз  в  стопорный  болт,  и  команда,  потерявшая
несколько человек, отчаянно пыталась разогнуть искореженный металл. Но и
двух оставшихся "мулов" было  вполне  достаточно.  Один  ударил  слишком
низко, ядро скользнуло по склону земляного вала в  основании  частокола,
отскочило и взвилось вверх. Другой попал точно, в одно мгновенье  пробив
брешь шириной  до  трех  бревен.  Воины  Рагнарссонов  устремились  было
вперед, но были остановлены и отброшены назад.
   Лалла наконец установил свою машину, закричал что-то королю  Хрорику,
который тоже заорал в ответ и плашмя ударил мечом Лаллу по плечу.  Лалла
пригнулся за катапультой, выкрикивая указания расчету -  люди,  кажется,
пришли от них в полное замешательство, - стараясь  правильно  установить
направление и угол прицела. Затем, снова получив удар от  разгоряченного
Хрорика, он дернул пусковую скобу.
   Бац! Шеф услышал радостные восклицания, даже не разобрав толком, а не
было ли среди них его собственного. Один  из  "мулов"  Рагнарссонов  был
разрушен ударом гораздо более мощного каменного ядра, команда брызнула в
стороны, она вжималась в землю, отскочив от разлетающихся щепок и хлеста
внезапно высвобожденных веревок.
   "Мул" Эдви выстрелил секундой позже. Мгновенье Шеф не мог  проследить
полет снаряда, потом, увидев, как люди Рагнарссонов машинально втягивают
головы в плечи, понял, что тот прошел  на  один  фут  выше,  чем  нужно,
просвистел над головами расчета и улетел в поле еще на полмили.
   Но теперь Рагнарссоны определили дистанцию, и их третий "мул" был уже
починен. Шеф увидел, как командиры расчетов переглянулись, подняли  руки
в знак  готовности  и  одновременно  махнули  ими,  подавая  сигнал  для
выстрела.
   Этому они хорошо обучились. Кто же тренировал их? Другие сбежавшие?
   Множество людей узнали, как работают машины, когда служили  в  армиях
Шефа и Ивара, а может быть  -  и  от  первых  их  изготовителей,  черных
монахов Йорка.
   Парящая в небе душа Шефа  увидела  полет  камней,  проходящих  сквозь
воздух, словно сквозь густую патоку. Он  успел  мысленно  продолжить  их
траектории,  понять,  куда   они   попадут,   и   попытался   выкрикнуть
предостережение. Время опять потекло в нормальном темпе. Он увидел,  как
ядра ударили в бревна, перевернули  машины,  в  которые  были  нацелены,
смахнули со стены в одну вопящую кучу бревна, веревки, камни и людей. На
земле оказался Лалла, озирающийся, старающийся  опереться  на  сломанные
руки, а сверху на него всем своим весом  в  тонну  с  четвертью  рухнула
разбитая катапульта.
   Шеф отвел взгляд, услышав удар, треск сломанных ребер. Эдви нигде  не
было видно. Рагнарссоны устремились через пролом в стене. Король  Хрорик
был в центре сражения, выхватил меч, скликал своих  людей.  Позади  него
воины пытались  соорудить  хоть  какой-то  заслон,  битва  еще  не  была
проиграна...

***

   В шатре Шеф вскочил на ноги с криком:
   - Враги вокруг Гедебю!
   Осознал, где находится, осознал, что остальные давно очнулись и молча
смотрят на него. Вытер холодный пот со лба, пробормотал:
   - Я видел... видел осаду. В Дании.
   Пирууси разобрал слово  "Дания",  он  знал,  что  это  очень  далекая
страна, и ухмыльнулся. Ясно, что это великий норманнский шаман. Его  дух
летает далеко.
   - Что ты видел? - спросил Шеф у Карли.
   На лице Карли появилось нехарактерное для него смущение. Он потупился
и тихо сказал:
   - Я? Девушку.
   Финский вождь понял и это  слово,  хлопнул  Карли  по  спине,  весело
улыбнулся. Сказал что-то непонятное, повторил еще раз. Шеф вопросительно
взглянул на Ханда.
   - Он говорит: не пора ли помочиться?
   Шеф понял, что действительно ощущает давление  в  мочевом  пузыре.  В
кружку входило не меньше пинты странного напитка, а вызванное им видение
длилось около часа.
   - Согласен, - сказал он. - А где?
   Старик достал другой сосуд, большой, опять же выдолбленный из  сосны.
Он поставил его на пол, сделал приглашающий жест, еще один сосуд передал
Пирууси, который начал высвобождаться из своих кожаных Штанов - в зимней
одежде дело отнюдь не легкое. Шеф осмотрелся,  соображая,  не  лучше  ли
будет выйти. Может быть, внутри шатра этого не  делают.  А  может  быть,
если зимой то и дело бегать  на  улицу,  отморозишься.  Не  видя  причин
отказаться, он, как и Карли,  последовал  примеру  хозяев.  Старый  финн
поднял горшок Пирууси, взял  кружку  Шефа,  зачерпнул  исходившую  паром
жидкость, протянул Шефу. Тот вскочил на ноги и отпрянул, заложив руки за
спину. Оба финна разразились потоком сердитых финских слов. Затем старый
Пехто взял горшок Шефа и кружку Пирууси, и осуществил  ту  же  операцию.
Пирууси взял кружку, приветственно приподнял и аккуратно отпил треть.
   - Вспомни, что я тебе говорил, - спокойно сказал Ханд.  -  С  волками
жить... Думаю, что это доказательство доверия. Ты пьешь то,  что  прошло
через него, он пьет то,  что  прошло  через  тебя,  вы  делитесь  своими
видениями.
   Видимо, Пирууси  понял  слова  малыша-лекаря,  потому  что  энергично
закивал головой.
   Шеф увидел, что  Ханд  и  Пехто  обмениваются  кружками,  понял,  что
обречен.
   Он осторожно поднял кружку, подавил возникшую от сильной вони тошноту
и отпил треть. Снова уселся, отпил еще треть. Сделал ритуальную паузу  и
допил остатки.

***

   На этот раз его душа быстрее вышла из тела,  словно  уже  знала,  что
делать. Но полет, в который она  устремилась,  не  привел  ее  в  другой
климат и в другое время суток. Он вел во мрак. В темноте лежала какая-то
бедная деревушка; Шеф видел  таких  десятки  в  Норвегии,  в  Англии,  в
Дитмарше. Все одинаковые, с одной грязной  улицей,  пригоршней  домов  и
построек в центре, а на околице, на опушке прилегающего к деревне  леса,
россыпь амбаров, хлевов и сараев. Он оказался внутри амбара. Люди в  ряд
стояли на коленях на голой земле.
   Благодаря своим детским воспоминаниям Шеф понял, что они делают.  Они
принимают христианское причастие, тело  и  кровь  своего  Бога,  который
когда-то был и его Богом. Однако отец Андреас никогда  не  совершал  это
таинство в таких неподходящих условиях, в заваленном мешками амбаре, при
двух тусклых свечах. Не так относился к нему и отчим Шефа, Вульфгар. Для
него месса была возможностью пересчитать домочадцев, убедиться, что  все
на месте, и горе тому, кого на  месте  не  оказывалось.  Те  мессы  были
публичными. Эта была чуть ли не тайной.
   На исхудавшем лице священника отразились многие жизненные невзгоды, и
Шеф не мог его узнать. Но сзади него, неся  чашу  вина  вслед  за  вовсе
неподходящим для этой цеш блюдом с  облатками,  шел  не  кто  иной,  как
дьякон  Эркенберт.  Всего  лишь  дьякон,  поэтому   не   имеющий   права
самостоятельно отправлять мессу. Однако участвующий в ней.  И  это  тоже
было  неправильно,  поскольку  его  хозяева,  черные  монахи  из  Йорка,
постыдились бы, если бы один из них участвовал в такой неторжественной и
нищенской церемонии.
   Шеф понял, что паства состояла из рабов. А точнее говоря, из трэлей.
   Большинство из них  были  в  ошейниках.  Без  ошейников  были  только
женщины.
   Женщины бедные и старые. Так зародилась христианская церковь,  словно
бы вспомнилось Шефу. Среди римских рабов и отверженных.
   Некоторые из причащающихся  в  страхе  оглянулись,  заслышав  снаружи
тяжелые шаги и громкие голоса. Взгляд  Шефа  переместился.  Снаружи,  по
деревенской  улице,  приближалась  дюжина  разъяренных  мужчин,   громко
переговаривающихся друг с другом. У них был выраженный шведский выговор,
как у Гудмунда. Настоящие шведы, из самого сердца Швеции.
   - Отвлекает моих трэлей от работы! - кричал один.
   - Собрал сюда баб, и кто его знает, что у них там за праздник любви!
   - Надо им показать, где их место. И ихнему попу тоже? По  нему  давно
ошейник плачет!
   Один из передних закатал рукав на мускулистой руке.  Он  нес  тяжелый
кожаный кнут. Спина Шефа отозвалась болезненными воспоминаниями.
   Когда шведы подошли к двери приспособленного под церковь  амбара,  от
косяка отделились две  тени.  Люди  в  доспехах,  в  шлемах  с  боковыми
щитками. В руках короткие копья, но на поясе мечи.
   - Вы пришли в церковь молиться? - спросил один из них.
   - Тогда этот кнут вам ни к чему, - добавил другой.
   Шведы замялись, остановились у входа. Они не взяли  с  собой  оружия,
кроме ножей, очевидно, не рассчитывали на  сопротивление,  но  это  были
большие  сильные  люди,  разъяренные,  привыкшие   встречать   страх   и
покорность, и их была целая дюжина. Они могли бы пойти напролом.
   Кто-то в ночи пролаял приказ,  и  из-за  угла  амбара  вышла  двойная
колонна вооруженных людей, шагая нога в ногу, к изумлению Шефа,  который
раньше никогда не видел ничего подобного. Новый приказ,  и  строй  разом
остановился, развернулся лицом к шведам, опять же  одновременно.  Пауза,
затем, без приказа, первый ряд шагнул  вперед,  раз-два-три,  и  застыл,
почти уперевшись остриями копий в грудь переднего шведа.
   Сзади появился Бруно, немец, которого  Шеф  встречал  в  Гедебю.  Как
обычно, он выглядел довольным и приветливым. В одной руке он держал  меч
в ножнах, вытащил его на несколько дюймов, воткнул обратно.
   - Знаете, вы можете войти в церковь, - сказал он.  -  Мы  будем  рады
вам. Но смотрите, вы должны вести себя соответственно. Несли  вы  хотите
узнать, кто там был, и, скажем, позднее с ними расквитаться...  -  голос
его построжал, - мне это  не  понравится.  Говорят,  что  недавно  такое
сделал Торгисл.
   - Его  сожгли  в  собственном  доме,  -  сказал  один  из  шведов.  -
Правильно. Сгорел, как свечка. Но, знаете, из его  домочадцев  никто  не
пострадал, и все его трэли остались живы. Должно быть, это рука Божья.
   Хорошее настроение Бруно внезапно испарилось. Он бросил на землю  меч
в ножнах, подошел к переднему шведу, который  все  еще  держал  в  руках
кнут.
   - Когда ты вернешься домой, свинья,  ты  скажешь:  "Ой,  у  них  было
оружие, а у нас не было". Ладно, у тебя, свинья,  есть  нож,  и  у  меня
есть, взмах, и в руках  Бруно  оказался  длинный  односторонней  заточки
клинок с бронзовой рукояткой. - Да, смотри-ка, ведь у тебя есть и  кнут.
Почему бы нам не связать свои запястья, и я поучу тебя танцевать!
   Бруно уставился в лицо противника, потянулся к  его  руке,  лицо  его
исказилось, как у Кутреда. Но с гиганта-шведа было  уже  достаточно.  Он
буркнул что-то неразборчивое, задом попятился и исчез в темноте улицы.
   Остальные потянулись вслед за ним, причем ругаться они начали  только
на безопасном  расстоянии.  Из  амбара,  ставшего  церковью,  неожиданно
донеслось пение. Шеф не узнал ни  мелодию,  ни  исковерканные  латинские
слова, н