го  старого
боевого товарища Озмо-да,  который  потребовал  предоставить  ему  честь
первого выстрела, он услышал громкое "ах!",  люди  на  крепостной  стене
издали крик удивления, перекрывший шум и лязг арбалетов и вращательниц.
   Шеф глянул вверх и узрел  падающую  на  него  луну.  В  точности  как
десятилетие назад при  осаде  Йорка,  Шеф  съежился,  подобно  черепахе,
втянул голову в плечи. Огромный, невесомый валун  бесшумно  опускался  с
точки,  которая  казалась  расположенной  даже  выше,   чем   когда-либо
поднимался змей с Толманом. Первый  выстрел  остался  за  Эркенбертом  и
Империей.
   Волк Войны едва не попал в  цель  с  первого  раза.  Камень  с  такой
скоростью, что невозможно было уследить  глазом,  пронесся  над  верхней
частью городских ворот в каких-то шести футах и зарылся  в  сухой  песок
почти точно посередине между воротами и  местом,  где  Шеф  стоял  около
своего требу-кета. Земля дрогнула под его ногами, и поднялась туча пыли.
Когда она в благоговейном безмолвии осела, люди уставились  на  внезапно
появившийся валун, выглядевший  так,  будто  он  лежал  здесь  с  начала
времен.
   - У них больше, чем у нас, - произнес хмурый  голос.  Память  помогла
Шефу узнать говорившего.
   - У всех больше, чем у тебя, Одда, - откликнулся он. - Чего ты ждешь,
Озмод? Вытаскивай стопор.
   Увидев,  что  Озмод  с  некоторой  опаской  потянулся  к  болту.  Шеф
развернулся и по каменным ступенькам побежал  на  вершину  левой  башни.
Позади себя он услышал протестующий скрежет металлического болта.  Затем
протяжный глухой звук, завершившийся оглушительным ударом. Он повернулся
как раз вовремя, чтобы увидеть, как раскрылась праща, и валун, который с
натугой притащили два могучих викинга, словно мелкий  камешек  унесся  в
небо.
   Пока он описывал свою длинную дугу, Шеф следил за  ним  взглядом,  не
обращая внимания на треск древесины, на крики и  ругань  команды.  Итак,
вершина дуги должна быть средней точкой траектории. Шеф был уверен,  что
снаряд летит точно по направлению Волка Войны. Но что с дальностью?
   Шеф протяжно вздохнул. Он уже  понял,  что  снаряд  пройдет  выше,  и
намного. Его выстрел оказался гораздо хуже, чем выстрел врага.  Удар,  и
облачко пыли поднялось за целью. На сколько ярдов перелет?  Шеф  отложил
подзорную трубу с ее мутными  линзами  и  прищурил  глаз,  чтобы  видеть
наверняка. Слишком много  предметов  заслоняли  обзор.  Навскидку  можно
сказать, что перелет ярдов на сорок. А если  подумать?  Сколько  лежащих
вдоль человек поместится от точки, где виднелась верхушка  Волка  Войны,
до оседающей тучи пыли? Шеф начал считать, бессознательно кивая  головой
при каждых отложенных шести футах. Видимо, меньше сорока  ярдов.  Больше
похоже на тридцать пять. И то, скорее, поменьше, чем  побольше.  Скажем,
тридцать четыре.
   Так, а сколько от Волка Войны до ворот? Рядом стоял капитан городских
стражников Малаки, встревоженный, но молчаливый.
   - Малаки, подумай-ка хорошенько. Ты должен был много  раз  ходить  по
этой дороге. Как далеко от ворот до машины? Считай в двойных шагах.
   Долгая пауза.
   - Я бы сказал, сто сорок.
   Плюс  двадцать,  уже  отмеренных  от  ворот  до   центральной   точки
катапульты. Сто шестьдесят умножить  на  пять  с  половиной  футов,  это
расстояние, на которое он  хочет  выстрелить.  Прибавить  сюда  тридцать
четыре, умноженных на три, - это расстояние, на  которое  он  выстрелил.
Вес груза в пятнадцать мешков по сотне  фунтов  он  должен  уменьшить  в
пропорции  к  уменьшению  расстояния,  чтобы  попасть  в  цель  снарядом
неизменного веса. Два дня назад он  бы  вскинул  руки  к  небу,  признав
подобные вычисления неосуществимыми. Теперь же...
   Шеф скатился по лестнице  вниз  к  своему  песочному  подносу.  Озмод
встречал его с горестным лицом.
   - Машина. Она рассыпается на куски. Вес слишком велик для нее.  Нужны
боковые укосы, как у них...
   Шеф оттолкнул его.
   - Поставь клинья, куда только сможешь; если нужно, заколоти гвоздями.
Необходимо,  чтобы  она  выдержала  еще  один  выстрел.  Прикажи   людям
разгрузить противовес, перекинуть коромысло, загрузить десять раз по сто
фунтов. Потом ждите.
   Он склонился над своим подносом, линии для первого действия уже  были
начерчены. Сто шестьдесят умножить на пять и прибавить восемьдесят - это
легко. Написать на песке "880". Тридцать четыре ярда взять  три  раза  и
все сложить, написать на песке "982".
   Теперь разделить 982 на 15, чтобы узнать,  сколько  футов  расстояния
приходится на каждый стофунтовый мешок. А потом  разделить  880  на  это
число. Шеф увлеченно сражался с цифрами. Его люди с любопытством следили
за ним. Соломон и Малаки обменялись взглядами. Любой из них, подозревали
они, проделал бы эти вычисления быстрее, как и любой торговец с  базара.
Но торговец не понял бы, что собирается сделать король варваров. Король,
должно быть, почти неграмотный. Но он построил эту  машину.  Он  изобрел
осветительные снаряды, воздушные змеи, арбалеты. Лучше уж доверять тому,
что арабы назвали бы его iqbal. Дух удачи.
   Шеф выпрямился. Он не мог работать  с  числами  меньше  единицы,  ему
пришлось удвоить и числитель, и знаменатель, чтобы получить  приближение
поточнее, но он все-таки узнал ответ.
   - Десять стофунтовых мешков загрузили? Хорошо, добавьте  еще  три.  И
откройте четвертый. Высыпьте половину. Ровно половину.
   Шеф склонился над открытым мешком. Здесь должно оставаться  пятьдесят
фунтов. Согласно его вычислениям, он  должен  убрать  еще  семь  фунтов.
Какое это могло оказать влияние на камень такого веса, как их снаряд? Он
мрачно выскреб то, что показалось ему семью фунтами грязи, тот же  самый
вес,  что  у  двухдневного  рациона  питания.  Завязал  закрытый  мешок,
поднялся по лестнице, закинул мешок на верх кучи.
   - Готовы выстрелить еще раз? Прицел по направлению проверили?
   Крик с парапета, куда ушел наблюдать Торвин:
   - Волк Войны готов! Я вижу, что его длинное плечо опустилось!
   Шеф метнул взгляд на Озмода. Здесь не было  лязга  металла,  не  пели
трубы и не раздавались воинственные  кличи,  но  здесь  решалась  судьба
сражения. Все, что требовалось сделать Волку Войны, - это выстрелить  на
шесть футов ближе, чем  в  прошлый  раз.  Если  они  не  разобьют  Волка
следующим выстрелом, им останется только  бежать  к  гавани.  Выйти  при
полуденном штиле против бронированного плота и  греческого  огня.  Через
час все они поплывут по морю обгоревшими трупами.
   Озмод пожал  плечами  словно  крестьянин,  спрошенный,  умеет  ли  он
косить.
   - Я еще раз проверил прицел по направлению.  А  что  будет  с  рамой,
ничего не могу обещать. Ты слышал, как она затрещала.
   Шеф глубоко вздохнул, глянул на  противовес,  на  раму,  на  пращу  с
аккуратно обтесанным валуном. Все это выглядело как-то  неправильно.  Но
вычисления говорили, что все в порядке.
   - К выстрелу! Всем отойти. Отлично, Озмод. Давай!
   Когда тот выдернул болт. Шеф уже летел в прыжке к  лестнице,  ведущей
на вершину башни. Позади себя он услышал скрежет, удар и на этот раз еще
и встревоженные крики -  это  торопливо  подклиненная  рама  медленно  и
неумолимо развалилась. Однако камень летел, он все еще поднимался, когда
Шеф достиг своего наблюдательного пункта. Переведя взгляд  на  цель,  он
увидел, что та вдруг шевельнулась. Огромная деревянная клеть противовеса
мгновенно скрылась за стеной мантелетов, длинное плечо  вскинулось.  Шеф
увидел невероятно мощный мах пращи, словно бросок гигантской руки. И вот
в небе  летят  уже  два  камня.  Один  поднимается,  другой  опускается.
Какое-то мгновение казалось, что они столкнутся в воздухе. Потом позиция
Волка Войны окуталась пылью. И над этой тучей пыли вражеский снаряд  все
набирал высоту.

***

   Слабое зрение  Эркенберта  не  позволило  ему  разглядеть  полет  его
первого снаряда. Стоявший рядом bruder Ордена служил  ему  наблюдателем,
но сообщил лишь:
   - Очень близко, над самым верхом ворот, вот  бы  на  волосок  пониже,
herra, и будет самое то!
   Замечательно, но волосок трудно перевести в фунты.  Эркенберт  сделал
все, что смог. Во-первых, он знал, что масса противовеса не  изменяется,
ведь теперь он перезаряжал машину, не снимая  груз,  а  просто  поднимая
вверх короткий  конец  коромысла.  Пока  его  команда  занималась  этим,
налегая на неподдающиеся канаты, дьякон размышлял над своей задачей.  От
машины до ворот было три сотни ярдов или около того. Ему нужно было лишь
чуть-чуть уменьшить дальность. Значит, в  ряду  его  снарядов-разновесов
нужно взять следующий, который на одну ступеньку веса тяжелее только что
выпущенного камня. Но что, если снаряд упадет чуть ближе, чем надо?  Как
определить разницу? Если  камень,  примерно  двухсотфунтовый,  пролетает
триста ярдов при своем весе, каков бы его вес на самом деле ни  был,  то
какого  веса  должен  быть  камень,  чтобы  он  теперь  пролетел  двести
девяносто пять ярдов? Эркенберт знал, как найти  ответ.  Нужно  умножить
триста ярдов на двести фунтов и результат разделить на двести  девяносто
пять ярдов. Но вся беда в том, что для Эркенберта - выпускника великой и
знаменитой йоркской школы латинской премудрости, школы, в которой в свое
время учился такой человек, как дьякон Алкуин, министр  Карла  Великого,
поэт, издатель и  комментатор  Писания,  -  для  Эркенберта  эта  задача
выглядела совсем по-другому. Для него триста  записывалось  как  ССС,  а
двести - как СС. Если III умножить на II, будет VI. Умножить С на Сздесь
требовались уже не вычисления, а здравый смысл, и он подсказывал  ответ:
ХМ. У Эркенберта здравого смысла хватало, он в  состоянии  был  довольно
быстро, если и не сразу, вычислить, что ССС умножить на СС  будет  VIXM.
Но VIXM - шесть десятков тысяч - больше было похоже  на  какое-то  слово
или  название,  чем  на  число.  Сколько  может  получиться,  если  VIXM
разделить на CCXCV, вряд ли скажет даже самый мудрый из людей, тем более
находясь на поле брани.
   Эркенберт поразмыслил и просто выбрал следующий по весу  валун.  Судя
по написанным на его боку цифрам, он был фунтов на пять-десять  тяжелее,
чем только что выпущенный, - все приблизительно, как и те триста  ярдов,
в  которые  Эркенберт  определил   расстояние.   Хоть   дьякон   и   был
арифметикусом, к абсолютной точности в цифрах он не стремился, разве что
при вычислении доходов, символики библейских чисел  и  даты  наступления
Пасхи.  К  тому  же  Волк  Войны  раньше  никогда   не   сталкивался   с
противодействием. Упавший в сорока  ярдах  снаряд  противника  разгневал
Эркенберта - это было свидетельство, что хитроумный и  враждебный  разум
противостоит воле Эркенберта, воле его императора и воле их Спасителя. А
величина промаха порадовала дьякона - да и чего же еще ждать от  невежд,
пытающихся подражать мудрецам, невежд, не изучивших даже  труд  Вегеция?
Им никогда не  хватит  сообразительности,  чтобы  приспособить  блоки  и
веревки для подъема коромысла. Что это  там  рабочие  так  долго  с  ним
возятся? Эркенберт махнул рукой  монаху  Ордена,  чтобы  тот  подстегнул
лентяев. Один из тянущих канат,  поскользнувшись  на  слое  сухой  пыли,
осмелился заворчать на ухо своему соседу:
   - Да я сам моряк, честное слово. Мы тоже все время  так  перекидываем
рею наших латинских парусов через мачту. Но  мы  это  делаем  с  помощью
ворота. Этот ухарь когда-нибудь слышал о воротах?
   Удар бича рассек моряку кожу на спине и  заставил  его  закрыть  рот.
Когда стопорный болт был наконец водворен на место и тяжело дышащие люди
оставили канаты, моряк незаметно пропустил свой канат под раму и, быстро
завязав его полуштыком, двинулся прочь  вместе  со  всеми.  К  чему  это
приведет, моряк не знал. Он вообще не понимал, что от  них  требовалось,
зачем его прислали сюда, по приказу епископа сняв с корабля  как  раз  в
тот  момент,  когда  намечался  выгодный  рейс.  Но  если  можно  как-то
навредить,  он  готов.  Эркенберт  с  угрюмым  удовлетворением  осмотрел
приготовленную к выстрелу машину, оглянулся на императора,  наблюдавшего
за  дуэлью  требукетов  на  безопасном  удалении  от  метательных  машин
крепости. Позади  стояли  две  тысячи  готовых  ворваться  через  ворота
штурмовиков, возглавляемых баварцем Тассо, а также личная  императорская
гвардия.
   Дьякон перевел взгляд на крепость и вдруг с изумлением увидел  валун,
взмывающий ввысь из-за вражеских ворот. В порыве ярости он заорал:
   - Стреляй!
   Видно было, как праща со снарядом рванулась от земли,  закрутилась  и
послала валун в небо, наперерез приближающемуся снаряду противника.
   Затем раздался оглушительный удар, стон  рвущихся  канатов,  треск  и
скрежет разрушенных бревен и железных скоб.
   Шеф  удачно  рассчитал  поправку,  и  снаряд  попал  прямо  в   цель;
разнообразные ошибки взаимно уничтожились, как это нередко бывает, когда
стараются получить  точность  на  пределе  возможного.  Дальность  взята
чуть-чуть больше, сопротивление воздуха вообще не учитывается,  подвижку
развалившейся во время выстрела  рамы  предсказать  невозможно  -  но  в
результате все сделано правильно. Волк  Войны  мгновенно  рассыпался  на
части от удара, попавшего  точно  в  ось,  разнесшего  сразу  коромысло,
боковые укосы и клеть противовеса.
   Гигантский требукет был повержен в прах, последние бревна  падали  на
землю, как конечности сраженного героя. Поднятая  в  воздух  пыль  стала
потихоньку оседать и припорашивать принесший столько разрушений  снаряд,
словно пытаясь прикрыть его,  сделать  вид,  что  ничего  не  случилось.
Ошеломленный Эркенберт полез осматривать обломки. Тут же опомнился, стал
подслеповато вглядываться в сторону  ворот  -  куда  попал  его  снаряд?
Позвал своего наблюдателя Годшалька, задал ему главный вопрос.
   - Небольшой недолет, - флегматично отрапортовал bruder Годшальк. - На
полволоска повыше, и было бы самое то.
   Шеф с крепостной стены поглядел на упавший в четырех шагах  от  ворот
вражеский снаряд, затем всмотрелся в тучу пыли, отметившую попадание  во
вражеский требукет, понял, что мелькнувшие за мгновенье  до  этого  тени
были крутящимися в воздухе обломками машины, глубокомысленно задумался о
пользе вычислений. Шеф  испытывают  глубокое  удовлетворение.  Он  сумел
найти правильный ответ. Ответ не только на эту задачу, но  и  на  многие
другие.
   Хотя  оставалась  еще  главная  проблема.   Когда   радостные   крики
защитников крепости начали наконец стихать, Шеф поймал  ликующий  взгляд
Бранда, на добрый фут возвышавшегося над ним.
   - Мы  справились  с  огнеметами,  мы  справились  с  катапультами,  -
торжествовал Бранд.
   - Нам надо сделать большее, - ответил Шеф. Бранд посерьезнел.
   - Да. Нам нужно нанести им крупный урон, я всегда это говорил. И  как
мы намерены это сделать?
   Шеф помолчал. У него появилось  странное  чувство,  как  у  человека,
который потянулся за мечом, десять лет висевшим на поясе, и не обнаружил
его. Шеф снова попытался воззвать  к  источнику  своего  вдохновения,  к
своему советчику, к своему богу.
   Никакого отклика. Теперь у него была мудрость  Аль-Хоризми.  Мудрость
Рига ушла.

Глава 9

   Император римлян понуро опустился на походный стул с исказившимся  от
бесконечной усталости лицом.
   - Полное фиаско, - сказал он. Потянулся  за  Святым  Копьем,  которое
всегда было при нем,  прижался  щекой  к  наконечнику.  Через  несколько
секунд почтительно, но по-прежнему устало поставил Копье на место.
   - Даже Копье бессильно меня утешить, - продолжал Бруно. -  Я  слишком
грешен. Я прогневил Господа.
   Два задыхающихся от послеполуденного  зноя  телохранителя  неуверенно
поглядели друг на друга,  потом  на  четвертого  человека  в  палатке  -
дьякона Эркенберта, который,  отвернувшись,  добавлял  в  питьевую  воду
вино.
   - Ты прогневил Господа, herra? - переспросил Йонн, самый  бесшабашный
и глупый из двоих. - Ты же по пятницам ел рыбу. И Бог знает -  да  и  мы
все знаем, - что у тебя давно не было женщин, хотя тут полно...
   Его товарищ больно наступил ему на  ногу  кованым  сапогом,  и  голос
Йонна оборвался.
   На лице Бруно ничто не отразилось, он продолжал усталым тоном:
   - С греческим огнем вышла неудача. Сорок добрых братьев убиты и взяты
в плен, Агилульфа вытащили из  воды  сильно  обгоревшим.  -  Во  взгляде
императора мелькнуло оживление, он распрямил плечи. -  Уверен,  что  эти
греческие ублюдки выстрелили нарочно, хотя знали, что  могут  попасть  в
наших. Но как бы там ни было, - он снова откинулся на спинку стула, - мы
проиграли. Греческий адмирал отказывается  повторить  атаку,  все  время
хнычет о своих потерях. И Волк Войны разрушен. Ворота целы и  невредимы.
Я не виню тебя, Эркенберт, но ты  должен  признать,  что  во  втором  их
выстреле было нечто дьявольское. Казалось бы, можно надеяться,  что  Бог
пошлет своим слугам удачу. Если они его верные слуги.  Боюсь,  что  я  к
таковым не отношусь. Уже не отношусь.
   Эркенберт не поднял  взгляда,  продолжая  наливать  флягу  за  флягой
словно в бездонную бочку.
   - Нет ли других знаков, о император, что Бог отвернулся от тебя?
   - Их слишком много.  К  нам  продолжают  поступать  перебежчики.  Они
заявляют, что были христианами  и  их  насильно  обратили  в  ислам.  Мы
заставляем их есть ветчину, потом проверяем  их  сведения.  Все  говорят
одно и то же. Арабская армия уже буквально за  холмом,  ее  ведет  лично
халиф Эр-Рахман. Десятки тысяч воинов, говорят они. Сотни  тысяч.  Всех,
кто не исполняет волю халифа, сажают на кол. А самое  худшее  ты  и  сам
знаешь,  о  дьякон.  Ни  слова  не  слышно  о  Святом  Граале,   Лесенке
воскресения, которая должна стоять рядом с Копьем  смерти.  Сколько  уже
людей погибло во время поисков? Иногда я слышу  во  сне  их  стоны.  Тот
пастушок, который приходил за Граалем в  крепость,  ты  замучил  его  до
смерти. И тот мальчик, светловолосый, который в пламени рухнул с  небес.
Они должны были прожить долгую жизнь, но теперь они  мертвы.  И  тщетно,
все тщетно...
   Император откинулся еще глубже, его  длинные  руки  коснулись  земли,
глаза закрылись.
   Металлические латные рукавицы  лежали  перед  ним  на  столе.  Дьякон
Эркенберт тихонько подошел к ним, взял одну, взвесил в руке и  вдруг  со
всей  своей  тщедушной  силой  ударил  рукавицей  по  лицу   ничего   не
подозревавшего императора. Из сломанного носа тут же хлынула кровь. Пока
ошеломленные телохранители тянулись к рукояткам мечей, Эркенберт был уже
сбит с ног, распростерт на столе, и рука, подобная  стволу  дуба,  стала
душить его за горло, а острие кинжала нацелилось в глаз.
   Постепенно атмосфера разрядилась,  император  выпрямился  и  отпустил
дьякона.
   - Стойте, где стояли, парни. А ты объясни, за  каким  чертом  ты  это
сделал?
   На обращенном к нему бледном лице не мелькнуло и тени страха.
   - Я ударил тебя, потому что ты  предаешь  Господа.  Бог  послал  тебя
исполнить волю Его. Какова бы Его воля ни была! А ты,  ты  впал  в  грех
отчаяния! Ты ничем не лучше самоубийцы, который ищет убежища в смерти из
страха перед волей  Господней.  За  одним  исключением.  Ты  еще  можешь
искупить  свою  вину.  На  колени,  нечестивец,  который   должен   быть
императором, и умоляй, чтобы Всевышний простил тебя!
   Император медленно опустился на колени, кинжал выпал у него из  руки,
он стал бормотать "Отче  наш",  а  кровь  все  струилась  по  его  лицу.
Эркенберт дождался конца молитвы.
   -   Достаточно.   Пока   достаточно.   Исповедуешься   перед    своим
исповедником. А сейчас сиди тихо. - Дьякон  осторожно  ощупал  сломанный
нос императора. Император оставался недвижим, привыкнув к боли за  время
своих многочисленных самоистязаний.
   - Ничего страшного. Через  пару  дней  будешь  выглядеть  по-старому.
Выпей-ка  это,  -  дьякон  протянул  Бруно   то,   что   умудрилось   не
расплескаться из кружки. - А теперь послушай,  что  я  тебе  скажу.  Да,