а шлюх в  Англии  ждала  только  его  знака.  Шеф  иногда
задумывался, не подействовала  ли  на  его  рассудок  угроза  Ивара  его
кастрировать. Он знал, что  остается  полноценным  мужчиной  -  но  ведь
таковым, по словам Ханда, был  и  сам  Ивар,  и  все-таки  его  прозвали
Бескостный. Не мог же он  заразиться  бессилием  от  человека,  которого
убил? И мог ли его сводный брат, муж Годивы, проклясть  его  перед  тем,
как был повешен?
   Что-то было не так с его рассудком, а не с телом, Шеф понимал это.
   Что-то вызванное его отношением к женщине, которую он любил как  свое
искушение и как свою невесту, его внутренним согласием с ее отказом  ему
и с ее решением выйти за Альфреда, самого верного мужчину из всех,  кого
встречал Шеф. Как бы то ни было, лекарства он не  знал.  Пойти  с  Карли
означало бы лишь подвергнуться унижению.  Завтра  его  ждет  невольничий
рынок, а еще через день его обработают холостильщики.
   - Думаешь, у меня есть шанс? - спросил он, указывая на  свой  глаз  и
лицо.
   Физиономия Карли расплылась от радости.
   - Конечно! Длинный здоровенный  парень  вроде  тебя,  мускулы  как  у
кузнеца. Говоришь как иностранец, сплошная загадка. Ты не  забывай,  эти
бабы, они же все скучают. Никогда ничего не происходит. Им не  разрешают
подходить к дороге, где хоть кто-нибудь мог бы на них позариться.  А  на
болото никто не заходит. Они видят одни и те же лица со дня  рождения  и
до дня смерти. Я тебе говорю... - и  Карли  пустился  в  россказни,  как
девушки Дитмарша бывают рады любой прихоти симпатичного прохожего  -  да
хоть бы и безобразного, - пока Шеф  помешивал  варево  и  накручивал  на
прутики полоски теста, чтобы обжарить на огне. Он не  считал,  что  план
Карли удастся, нет, с кем угодно, но только не с ним. Но в свой  морской
поход он, прежде всего, отправился с  одной-единственной  целью:  забыть
свадьбу Альфреда и Годивы. Ему следует использовать  каждую  возможность
снять с себя это заклятье. Но особенно рассчитывать  не  на  что.  Чтобы
изгладить его воспоминания, понадобится  нечто  большее,  чем  девка  из
болотной деревни.

***

   Через несколько часов, возвращаясь темной ночью по болоту на стоянку.
   Шеф в который раз поразился собственному  равнодушию.  Все  произошло
примерно так, как он и предвидел: они пришли в деревню в тот час,  когда
добрые  люди  выходят  на  улицу  поболтать,  обменялись   со   случайно
встреченными жителями новостями, Карли бросал многозначительные  взгляды
по сторонам и быстро перекинулся парой слов с одной девушкой, а затем  и
с другой, пока Шеф отвлекал внимание их мужчин. В сумерках они для  виду
ушли из деревни, а затем прокрались обратно, в ивовый шалаш, смотрящийся
в стоячую воду.
   Девушки появились запыхавшиеся, испуганные и взволнованные.
   Шефу  досталась  пышечка  с  надутыми  губками.  Сначала   она   была
кокетливой.
   Потом презрительной. И под конец, когда поняла, что сам Шеф уже ни на
что не надеется и вовсе не тревожится из-за  своей  несостоятельности  -
заботливой.
   Она погладила его изуродованное лицо, нащупала через рубаху шрамы  на
спине.
   - Ты знавал худые времена, - сказала полувопросительно.
   - Еще хуже, чем эти шрамы, - ответил он.
   - Знаешь, нам, женщинам, тоже тяжело, - сказала она. Шеф  вспомнил  о
том, что видел при разграблении Йорка  и  на  руинах  Эмнета,  вспомнило
своей матери и ее женской доле,  о  Годиве  и  Альфгаре,  о  розгах,  об
истории  Ивара  Бескостного  и  его  зверствах  с  женщинами;   наконец,
задумался о девушках-рабынях, заживо погребенных со сломанными  спинами,
на кости которых он наткнулся в могильнике старого короля, и не  ответил
ничего. Затем они полежали молча, пока  назойливый  шум,  который  Карли
производил со своей подружкой, не утих во второй раз, уже окончательно.
   - Я никому не  скажу,  -  прошептала  она,  когда  довольная  парочка
вылезла из сырости и грязи. Никогда он ее больше не увидит.
   "Меня должно беспокоить, - осознал Шеф, - что я не такой, как все. Но
почему-то не беспокоит". Он остановился, нащупывая твердую  почву  тупым
концом копья. В темноте что-то булькнуло и глухо шлепнулось  в  воду,  а
Карли, охнув, вытащил меч.
   - Это просто выдра, - заметил Шеф.
   - Может быть. Но разве ты не знаешь, что на болотах водятся и  другие
твари?
   - Какие, например?
   Карли помялся.
   - Мы зовем их кикиморы.
   - Мы тоже. Огромные существа, живут в жиже и хватают  детей,  которые
подошли слишком близко. Страшные женщины  с  зелеными  зубами.  Покрытые
серыми волосами руки, которые  высовываются  из  воды  и  переворачивают
лодки охотников, - добавил Шеф, приплетая заодно побасенку, слышанную им
от Бранда. - Мерлинги, что сидят и пируют...
   Карли цапнул его за руку:
   - Хватит! Не называй их. Они могут услышать и тогда явятся.
   - Таких тварей не существует, - отвечал Шеф, снова нащупав  дорогу  и
выходя на надежную тропу между двумя омутами. - Просто народ  выдумывает
истории, почему люди не  возвращаются  назад.  На  таком  болоте,  чтобы
пропасть, кикимора не нужна. Смотри, вон за тем ольшаником наш лагерь.
   Когда они достигли края расчищенной под лагерь поляны,  где  все  уже
неподвижно лежали под одеялами, Карли взглянул на Шефа.
   - Я тебя не понимаю, - сказал он. - Ты всегда уверен, что тебе  лучше
знать. Но действуешь ты как лунатик. Или ты послан богами?
   Шеф заметил, что Никко не спит и  потихоньку  подслушивает  на  своем
наблюдательном посту в тени.
   - Если так, - отвечал он, - надеюсь, что завтра они мне помогут.

***

   Этой ночью во сне он почувствовал, что загривок его сжимают  стальные
пальцы, вертя его головой то в одну, то в другую сторону.
   Первое видение открылось  где-то  на  безлюдной  равнине.  Юный  воин
стоял, с трудом удерживаясь на ногах. Оружие его  покрывала  почерневшая
кровь, и кровь текла по его ногам из-под  кольчуги.  В  руке  он  сжимал
сломанный меч, а у ног его лежал другой  воин.  Откуда-то  издалека  Шеф
услышал голос, поющий:

   Шестнадцать ран я получил, и мой сломался меч,
   Глаза мои закрыты, не вижу, куда мне идти.
   В сердце меня сразил меч Ангантира,
   Кровь проливающий, закаленный ядом.

   Мечи не закаливают ядом, подумал Шеф. Закаливание - это когда  сильно
нагретую сталь резко охлаждают. Почему в  воде  охлаждение  недостаточно
резкое? Может быть, из-за пара, который от нее идет. Что же такое пар ?
   Пальцы  на  шее  неожиданно  ущипнули  его,   словно   заставляя   не
отвлекаться.
   На краю равнины  Шеф  увидел  летящих  хищных  птиц,  и  голос  снова
заговорил нараспев:

   Голодные вороны собираются с юга, Белохвостые  стервятники  вслед  за
братьями летят,
   В последний раз стол яств я им накрыл,
   Моей нынче кровью птенцы войны насытятся.

   Позади птиц Шефу на миг пригрезились женщины, их несущиеся  по  ветру
силуэты, а совсем вдалеке  -  открывающиеся  в  неясной  дымке  огромные
двери, которые он видел раньше, двери Вальгаллы.
   Итак, герои умирают, сказал другой голос, не тот, что раньше. Даже  в
оцепенении сна Шеф  почувствовал  пронзительный  холод,  узнавая  в  том
голосе зловещие иронические нотки своего  покровителя,  бога  Рига,  чей
амулет-лесенку он носил  на  шее.  Это  смерть  Хьялмара  Великодушного,
продолжал голос. Сошелся в схватке  с  шведским  берсерком,  вот  и  два
новобранца для отца моего, Одина.
   Видение исчезло, и Шеф почувствовал, что его глаза сверхъестественным
образом поворачиваются куда-то в сторону. Миг, и в поле зрения  возникло
новое видение. Шеф смотрел вниз на узкую соломенную  подстилку,  лежащую
на земляном полу. Помещение было где-то в  стороне  от  главных  комнат,
может быть, чулан где-нибудь в углу, холодный и неудобный. На  подстилке
корчилась старуха, корчилась в муках, но осторожно.  Шеф  знал,  что  ей
недавно было сказано, что она умирает, сказано лекарем или коновалом. Не
из-за болезни легких, которая обычно уносит  стариков  зимой,  но  из-за
опухоли или  внутреннего  повреждения.  Она  страдала  невыносимо,  хотя
боялась признаться в этом. У нее не осталось родственников, если  у  нее
были муж или сыновья, они уже умерли или покинули ее, она  жила  скудной
милостью чужих людей. Причини она хоть какое-то беспокойство, и  лишится
даже своей подстилки и куска хлеба. Жива ли она, не имело значения.
   Это была девушка, с которой он расстался на болоте, встречающая закат
своей жизни. Или могла быть она. Это мог быть и кто-то еще: Шеф  подумал
о матери Годивы, ирландской рабыне, которую его приемный  отец  Вульфгар
взял в наложницы, а потом, когда жена приревновала, продал,  разлучив  с
ребенком.  Но  были  и  другие,  много-много  других.  Мир   был   полон
отчаявшихся старух, да и стариков, из последних сил старающихся  умереть
тихо и не привлекая внимания.
   Все они слягут в могилы и исчезнут из памяти. Все они  когда-то  были
молодыми.
   От этого видения на Шефа накатила волна такой безнадежности,  которой
он никогда не испытывал раньше. И все же было в  этом  что-то  странное.
Эта медленная смерть может произойти через много лет в будущем,  как  он
сперва подумал, когда вроде бы узнал женщину. Или она могла произойти  в
прошлом, много лет назад. Но на мгновение Шеф, кажется, понял одну вещь:
старая женщина, молящая на соломенной  подстилке  о  незаметной  смерти,
была им самим.
   Или это он был ею?

***

   Проснувшись как от толчка, Шеф испытал чувство облегчения. Все кругом
тихо спали под  своими  одеялами.  Он  медленно  выдохнул  и  постепенно
расслабил напряженные мышцы.

***

   На следующее утро они почти сразу вышли  из  болот.  Только  что  они
пробирались в густом холодном тумане среди черных  омутов  и  неглубоких
канав, которые, казалось, никуда  не  текли;  затем  земля  под  скудным
травяным покровом пошла вверх,  и  взгляду  Шефа  предстала  уходящая  к
горизонту дорога Великой Армии, по которой взад-вперед сновали  путники.
Шеф оглянулся назад и увидел, что Дитмарш, как одеялом,  укрыт  туманом.
На солнце он рассеется, а в сумерках опустится опять. Неудивительно, что
дитмаршцы живут впроголодь и не ждут незваных гостей.
   Шефа также удивили перемены, произошедшие с его спутниками, когда они
вышли на дорогу.  На  болотах  они  казались  спокойными  и  уверенными,
готовыми посмеяться и над всем миром, и над ближайшими  соседями.  Здесь
же они прятали головы под крыло и боялись обратить на себя внимание. Шеф
обнаружил, что он  один  держится  с  высоко  поднятой  головой,  а  все
остальные сутулятся и сбиваются в кучу.
   Вскоре их догнала ватага всадников, десять или двенадцать  человек  с
навьюченными  лошадьми,  соляной  обоз,  направляющийся  на   север,   к
полуострову Ютландия.  Проезжая  мимо,  они  переговаривались  на  языке
норманнов. - Вон, смотри, утконогие вылезли из болот. Куда они  тащатся?
Смотри, один высокий, должно быть, мамашка его согрешила. Эй,  болотные,
вам чего надо? Лекарство для прыщавых животов?
   Шеф улыбнулся самому громкому  насмешнику,  а  затем  откликнулся  на
хорошем норманнском языке, которому научился  от  Торвина,  а  затем  от
Бранда с его командой.
   - Что бы ты об этом знаешь, ютландец! -  он  преувеличивал  гортанную
хрипоту диалекта Рибе, на котором они говорили. - Это  ты  по-норманнски
говоришь, или у тебя простуда? Попробуй размешать  в  пиве  мед,  тогда,
может, откашляешься.
   Купцы придержали коней и уставились на него.
   - Ты не из Дитмарша, - заявил один из них. - И на датчанина не похож.
Откуда ты?
   - Enzkr em, - твердо сказал Шеф. - Я англичанин.
   - Говоришь ты как норвежец, и притом как норвежец  с  края  света.  Я
слыхал такой говор, когда торговал мехами.
   - Я англичанин, - повторил Шеф. -И я не торгую мехами. Я иду с  этими
людьми на невольничий рынок в Гедебю, где они надеются продать  меня.  -
Он вытащил на всеобщее обозрение свой амулет-лесенку, полностью повернул
свое лицо к датчанам и торжественно подмигнул единственным глазом. - Нет
смысла делать из этого тайну. В конце концов, я  должен  подобрать  себе
покупателя.
   Датчане  переглянулись  и  тронулись  в  путь,  оставив  Шефа  вполне
довольным. Англичанин, одноглазый и с  серебряным  амулетом-лесенкой  на
шее.
   Теперь достаточно,  чтобы  об  англичанине  услышал  один  из  друзей
Бранда, или  человек  Пути,  или  один  из  его  прошлогодних  шкиперов,
вернувшихся домой, и тогда у Шефа появится шанс  вернуться  в  Англию  -
хотя ему и не хотелось бы связываться с судном из Гедебю  на  Балтийском
побережье.
   На него хмуро глядел Никко, почувствовавший, что что-то не так.
   - Я отниму у тебя копье, когда подойдем к рынку.
   Шеф молча показал копьем на деревянный частокол вокруг  показавшегося
вдали Гедебю.

***

   На следующий день, не спеша прогуливаясь вдоль рядов выставленных  на
продажу товаров, Шеф почувствовал, что его сердце забилось учащенно. Его
не покидало внутреннее спокойствие - или это было безразличие  -  с  тех
пор как он, больше уже не король, проснулся в лачуге Карли.  И  хотя  он
знал, что намеревается сделать, он  не  мог  заранее  угадать,  как  все
обернется. Многое зависело от того, какие права имеет здесь человек.  На
чем смогут настаивать он и его  друзья  на  этом  невольничьем  рынке  в
Гедебю.
   Сам рынок был просто расчищенной площадкой на  берегу,  а  посередине
насыпь высотой в несколько футов, чтобы показывать товар покупателям. На
заднем плане не знающая приливов Балтика  лениво  лизала  волнами  узкую
полоску песка. В стороне уходил далеко в мелководье деревянный  пирс,  к
нему приставали груженные  товаром  широкогрудые  кнорры.  Вокруг  рынка
высился крепкий бревенчатый частокол, кажущийся игрушечным по  сравнению
с римскими крепостными укреплениями в далеком Йорке, но  содержащийся  в
должном порядке и строго охраняемый. Шеф  мало  что  слышал  о  подвигах
короля Хрорика, который правил в Гедебю и на  тридцать  миль  к  югу  до
самой Датской  перемычки.  Доходы  его  полностью  зависели  от  сборов,
которые он брал с купцов в порту, поэтому он охранял свободу торговли  и
вершил суд  скорый  и  суровый.  Время  от  времени  Шеф  поглядывал  на
виселицы, ясно различимые на отдаленном мысу,  на  которых  болталось  с
полдюжины повешенных. Хрорик всячески старался показать купцам,  что  их
права соблюдаются. Одна из многих вещей, о которых не  знал  Шеф,  -  не
сочтут ли его замысел препятствующим торговле. Во всяком случае,  утром,
когда  силуэты  виселиц  обрисовались  яснее,   настроение   его   резко
ухудшилось.
   В этот  заход  на  торг  выставили  только  женщин  -  шесть  рабынь,
вытолкнутых вперед ухмыляющимися викингами. Каждую  из  них  держали  за
руку, а хозяин расхаживал кругом насыпи, расхваливая достоинства товара.
Все они, как заметил Шеф, были юные девушки. По команде  с  них  стащили
одежду, и они стояли в коротких рубашках, не доходивших и  до  колен,  в
ярком солнечном  свете  белая  кожа  была  открыта  всем  взорам.  Толпа
заулюлюкала, послышались похотливые восклицания.
   - Откуда они? - спросил Шеф вооруженного стражника,  стоявшего  возле
невольничьего ряда.
   Тот с любопытством посмотрел на стать  и  осанку  Шефа  и  фыркнул  в
ответ:
   - Венедки. Видишь, белая кожа и рыжие волосы.  Их  поймали  на  южном
берегу Балтики.
   - А кто покупатели? - Шеф теперь увидел группку  темнокожих  людей  в
странных  одеяниях,  проталкивающихся  вперед,  чтобы  осмотреть  рабынь
вблизи.
   Они были не в шлемах, а в  тюрбанах  и  носили  на  поясах  изогнутые
клинки, поблескивающие дорогим металлом.  Некоторые  из  них  все  время
озирались по сторонам, будто опасаясь внезапного нападения.
   -  Люди  из  южных  земель.  Они  молятся  какому-то  богу,   который
соперничает с христианским. Любят покупать женщин и  платят  золотом.  В
этом году им придется платить дорого.
   - Почему так?
   Стражник снова с любопытством взглянул на Шефа:
   - Ты говоришь по-норманнски, но ты  вообще  хоть  что-нибудь  знаешь?
Цена на женщин подскочила, потому что английский  рынок  стал  хуже.  Из
Англии раньше получали много хороших женщин.
   Мавры из Кордовы начали задавать разные вопросы через толмача.
   Доброхоты повторяли их для толпы зрителей.
   - Хочет знать, все ли они девственницы.
   Шквал смеха, и кто-то ревет бычьим голосом:
   - Альфр, я знаю, что та высокая - уже нет, я видел, как ты  ее  вчера
попробовал за палаткой.
   Предводитель  арабов  сердито  оглянулся,  пытаясь  принудить   зевак
замолчать.  Покупатели  подозвали  своего  переводчика,  столпились  для
совещания. Наконец, назвали цену. Негодование, отказ, но новая  цена  не
была названа. Сделка состоялась - Шеф увидел, как блестят  отсчитываемые
монеты, и затаил дыхание при  виде  -  нет,  не  серебра,  -  а  золотых
динаров. Часть денег выплачивается распорядителю торгов  и  ярлу  короля
Хрорика, внимательно наблюдающему за  происходящим.  Женщин  закутали  и
погнали прочь.
   Затем была выставлена странная фигура, мужчина средних лет в остатках
черного рубища. Он казался лысым, но на макушке пробивался черный пушок.
   Христианский священник, догадался Шеф, с тонзурой, которую  давно  не
подбривали. Когда он вышел вперед, через толпу к нему протолкался другой
человек, словно хотел обнять его - еще один священник, еще  одна  черная
ряса, но на этот раз тонзура свежевыбрита. Стражник оттолкнул его назад,
распорядитель стал спрашивать цену.
   Мгновенный  ответ  последовал  от  ватаги  высоких   людей,   крепких
телосложением и красующихся в  мехах,  несмотря  на  весеннее  солнышко.
Шведы, подумал Шеф, вспомнив произношение Гудмунда Жадного  и  некоторых
других, кого он встречал  в  рядах  Великой  Армии  Рагнарссонов.  Шведы
давали восемь унций серебра. Один из них рванул кошель с пояса и  бросил
наземь, чтобы подкрепить свои слова.
   Священник, которого оттолкнули, воротился и, увильнув от  стражников,
распростер руки, страстно что-то выкрикивая.
   - Что он говорит? - пробормотал стражник.
   - Пытается сорвать торги, - ответил  Шеф,  прислушиваясь  к  обрывкам
норманнского и нижненемецкого языков, смешавшихся в  воплях  священника.
Говорит, они не имеют права покупать священника истинного Бога.
   - Они и его купят, если он не заткнется, - проворчал стражник.
   Действительно, шведы бросили  на  землю  еще  один  мешочек  серебра,
обменялись какими-то фразами с  распорядителем  торгов  и  с  довольными
лицами направились к обоим священникам.
   Но из толпы вышел еще один человек, и довольство исчезло,  сменившись
выражением озабоченности. Шеф,  привыкший  оценивать  бойцов,  сразу  же
понял почему.
   Новоприбывший не был высок, ростом ниже самого маленького из  шведов.
Но он был невообразимо широк в плечах. И еще, он двигался  со  спокойной
уверенностью, которая расчищала  ему  дорогу.  На  нем  была  утепленная
кожаная куртка, поношенная и с разнообразными клиньями,  вшитыми  тут  и
там. Левая рука его покоилась на набалдашнике длинного рыцарского  меча.
Волосы торчали белобрысым ежиком над лицом  гладким,  чисто  выбритым  и
чеканным, как из металла. Но он улыбался.
   Светловолосый поддел ногой один из кошельков шведов и отбросил его  к
хозяевам, потом отбросил и другой.
   - Он вам не достанется, - раздалась во внезапно наступившем  молчании
его спокойная норманнская  речь.  -  Ни  один  из  них.  Это  священники
Христовы, и они находятся под моей защитой. Под защитой Ордена Копья,  -
неожиданно тихо добавил  он  и  обвел  рукой  вокруг.  Шеф  увидел,  что
поблизости стоит с дюжину людей, одинаково одетых и вооруженных. Их было
больше,  чем  шведов.  Но  за  событиями  наблюдали  добрых  две   сотни
норманнов, тоже хорошо вооруженных.
   Если они бросят общий клич против  христиан...  Или  же  люди  короля
Хрорика решат защитить свободу торговли...
   - Мы заплатим за одного из них, - сказал светловолосый примирительно.
   - Восемь унций. Христианские д