деревянный  протез  не  давил  на  культю;   нога   была
ампутирована до самого колена. Дождь кончился, и выглянуло  солнце.  Над
заливом раскинулась яркая  радуга,  упиравшаяся  одним  концом  в  самую
вершину дымящего вулкана.  Человек  стянул  с  головы  влажный  капюшон,
поправил повязку, которая закрывала пустую глазницу.
   Со стремительностью бойца  он  обернулся,  заслышав  за  собой  треск
валежника. И улыбнулся при виде грациозной фигуры, приближающейся к нему
между сосен.
   - Мальчик уснул, - сказала Свандис. - Если он проснется, с ним Ханд.
   - Подойди, посиди рядом, - сказал Шеф. - Помнишь, тогда был такой  же
шторм, как сегодня ночью, тогда нашу  лодку  принесло  сюда  и  чуть  не
разбило о те скалы.
   - Пять лет прошло. А ты никогда не думал... о том, чтобы вернуться?
   - Сначала - да. А сейчас очень редко.
   - А я каждое утро просыпаюсь и думаю о Севере. Зимний морозец,  белые
снега...
   - Ты хочешь вернуться?
   - Иногда. А потом вспоминаю, как счастливы мы  были  в  первую  зиму,
когда вместе с нами укрывался Соломон. Мы были счастливы как никогда: мы
поняли, что ты выздоровеешь.
   - Может быть, нам надо было постараться уехать с Соломоном к нему  на
родину.
   - Может быть, - Свандис колебалась. Она  не  изменила  своего  мнения
относительно богов, но теперь стала верить  и  в  удачу,  в  руководство
откуда-то свыше. - Но я думаю,  что  на  этот  козий  остров  нас  занес
счастливый ветер. И эти  люди,  крестьяне,  ох,  иногда  я  так  на  них
сержусь. Но здесь тепло, вино хорошее и... ты  счастлив.  -  Думаю,  да.
Когда я опять  работаю  своими  руками,  я  знаю,  что  мне  лучше  быть
кузнецом, чем королем.  А  если  я  сделаю  в  кузнице  что-то  новое  и
необычное - что ж, мы найдем кого-нибудь, кому все это  припишем.  Никто
не спрашивает, что сталось с Велундом после того, как он смастерил  себе
крылья и улетел. Может быть, он вернулся к своей  жене-лебеди,  к  своей
Свандис <Имя Свандис созвучно с  английским  и  скандинавским  названием
лебедя.>, и где-то жил себе счастливо.
   - И тогда знаешь что, по-моему, было главной его радостью после  всех
страданий, сражений и побед?
   - Его искусство? - предположил Шеф.
   - Его дети, - сказала Свандис.
   - И то, и другое. Но представь себе, что  он  наблюдает,  как  другие
распоряжаются  его  наследством.  Смотрит,  примостившись  у   огня,   у
кузнечного горна или у камелька. Я уже не раз это говорил. Пусть  теперь
другие имеют дело с Локи и Одином, с Бальдром, Христом и Ригом.
   - Но раньше у тебя была власть, и ты правил на престоле.
   - С этим покончено да я и не все утратил. -  Он  показал  на  обломки
колоннады, на остатки мозаичного пола рядом с  ней.  -  Ты  знаешь,  что
когда-то  здесь  был   дворец,   построенный   одним   древним   римским
императором? Один из двенадцати дворцов, которые император  построил  на
этом острове, настолько ему тут нравилось. Это было лет восемьсот назад,
а местные жители говорят о нем так, словно все было вчера. Ханд говорит,
его настоящее имя было Тиберий,  но  здесь  его  зовут  Тимберио,  будто
своего родственника.
   - Ты хочешь, чтобы и о тебе сохранилась такая память?
   - Пожалуй. Но это не самое главное, правда?
   Если мир пошел по  другой,  лучшей  дороге,  как  сказал  Фарман,  по
дороге, уводящей прочь от христианского мира Скульд, тогда  я  счастлив.
Но больше всего, - он похлопал по своей грубой рубахе, - я счастлив, что
больше не ношу пектораль. Ни рабского ошейника, ни  королевской  короны,
ни амулета богов. Для меня этого достаточно.
   - И для меня тоже. - Свандис взяла его за руку, прижалась к  нему.  -
Даже Ханд, кажется, умиротворен. Слава о нем как  о  лекаре  расходится,
дошла до Неаполя и окрестностей.  К  нему  приезжают  больные  и  просят
вылечить. Сейчас он все пишет. Говорит, что излагает все свои познания в
виде трактата. Он хочет однажды увидеть его напечатанным.
   Шеф, вспомнив что-то при упоминании о печати, залез  внутрь  плаща  и
достал сложенный лист бумаги.
   - Ханд всегда жаден до  свежих  новостей,  предпочитает  брать  плату
газетами, а не золотом. До сих пор все они были на диалекте латыни,  над
которым он ломал себе голову. Но взгляни-ка на эту.
   Она улыбнулась, тронула свой амулет Эдды Прабабки, который носила  до
сих пор.
   - Я изучаю старинные предания. А не римские новости и  неаполитанские
сплетни.
   - Но это газета на английском языке - отпечатана  в  Лондоне.  В  ней
рассказывается о серьезных вещах, о важных событиях...
   - В ней говорится о войне?
   - Нет. Повсюду мир.
   - Тогда мне больше ничего знать не нужно. И у нас здесь  тоже  мир  и
покой. Наш сын подрастает с каждым днем. Мир после нескольких  поколений
войн. Для меня этого достаточно. А для тебя?
   Шеф не ответил. Может быть,  он  был  не  в  состоянии  ответить.  Он
посмотрел на шлейф дыма от Везувия, вытянувшийся вдоль по  ветру.  Потом
кивнул.
   Перед ними, грациозно паря над морскими волнами, первый аист вернулся
из Африки в Европу, возвещая конец зимы.