аться освободить Годиву.
   - Ты и недели не продержишься, - сказал Эдрич, в его холодном  голосе
звучал гнев. - И умрешь как предатель. Предатель своих  людей  и  короля
Эдмунда. - Он повернулся и отошел.
   - И предатель самого благословенного Христа, - добавил отец  Андреас,
вышедший из убежища. - Ты  видел  деяния  язычников.  Лучше  быть  рабом
христиан, чем королем нечестивцев, таких, как они.
   Шеф понял, что принял решение быстро,  может,  слишком  поспешно,  не
подумав. Но теперь отступать он не может. В голове  теснились  мысли.  Я
пытался убить своего отца. Я потерял отчима, он  теперь  живой  мертвец.
Мать ненавидит меня за то, что сделал мой отец.  Я  потерял  шанс  стать
свободным и утратил человека, который мог бы стать моим другом.
   Такие мысли не помогут ему. Все это он сделал ради Годивы.  И  должен
закончить то, что начал.

***

   Годива пришла в себя с сильной головной болью  и  с  запахом  дыма  в
ноздрях. Кто-то под ней шевелился. В ужасе она попыталась  освободиться.
Девушка, на которой она лежала, заскулила.
   Когда зрение  прояснилось,  Годива  поняла,  что  она  в  фургоне,  в
движущемся фургоне, который скрипит на неровной  дороге.  Сквозь  тонкий
холщовый навес пробивался  свет,  внутренность  фургона  набита  людьми,
половина девушек Эмнета лежит друг  на  друге.  Слышится  хор  стонов  и
плача. Небольшой светлый квадратик в  задней  части  фургона  неожиданно
потемнел, в  нем  показалось  бородатое  лицо.  Плач  сменился  криками,
девушки цеплялись друг за друга, старались спрятаться.  Но  лицо  только
улыбнулось, ярко сверкнули белые зубы. Человек погрозил пальцем и исчез.
   Викинги! Годива  мгновенно  все  вспомнила,  все  случившееся:  волну
мужчин, панику, попытку убежать в болото, викинг ухватил ее  за  платье.
Вспомнила свой ужас, когда впервые в ее взрослой жизни  мужчина  схватил
ее между ног. Она осторожно коснулась бедер. Что с ней сделали, пока она
была без сознания? Но хоть голова болит, тело никакой боли  не  ощущает.
Она ведь была девственницей. Ее не могли  изнасиловать  так,  чтобы  она
сейчас ничего не чувствовала.
   Лежавшая  рядом  девушка,  дочь  крестьянина,  одна  из  тех,  с  кем
забавлялся Альфгар, увидела ее движение и злорадно сказала:
   - Не бойся. Нам ничего не сделали. Нас берегут  на  продажу.  И  тебя
тоже. Тебе нечего бояться, пока тебя не купят. А тогда ты станешь  такая
же, как мы все.
   Воспоминания  продолжали   всплывать.   Квадрат   людей,   окруженных
вооруженными викингами. И в центр квадрата тащат  ее  отца,  он  кричит,
упрашивает, предлагает выкуп,  а  его  тащат  к  бревну...  Бревно.  Она
вспомнила, какой ужас охватил ее, когда она поняла, что  они  собираются
сделать, когда воин с топором шагнул к бревну. Да. Она побежала  вперед,
вцепилась в этого человека. Но другой, тот, которого этот рослый человек
назвал "сыном", перехватил  ее.  А  что  потом?  Она  осторожно  ощупала
голову. Шишка. И боль по другую  сторону.  Еще  одна  шишка.  Но  -  она
взглянула на свои пальцы - крови нет.
   Не она одна испытала такое  обращение:  викинг  ударил  ее  мешком  с
песком. Пираты давно занимались  этим  делом  и  привыкли  обращаться  с
человеческим товаром. В начале набега, действуя топором и мечом,  копьем
и щитом, они убивают воинов, мужчин. Но потом плоская сторона  меча  или
обратная сторона топора - не подходящее оружие, чтобы оглушать.  Слишком
легко промахнуться, пробить череп, отрубить ухо у какого-нибудь  ценного
человеческого предмета торговли.  Даже  кулак  не  годится,  потому  что
человек, постоянно гребущий большим веслом, обладает огромной силой. Кто
купит девушку с разбитой челюстью, с кривой  скулой?  Может,  бедняки  с
внешних островов, но не покупатели из  Испании  или  придирчивый  король
Дублина.
   Поэтому по приказу Сигварта все прихватили с собой - на поясе  или  с
внутренней стороны щита  -  "успокоители",  длинные  сосиски  из  ткани,
наполненные сухим  песком,  тщательно  собранным  на  дюнах  Ютландии  и
Сконии. Ловкий  удар  таким  мешочком,  и  товар  стихает  и  больше  не
причиняет никаких беспокойств. Никакого риска.
   Девушки начали перешептываться. Голоса  их  дрожали  от  страха.  Они
рассказали Годиве, что случилось  с  ее  отцом.  Потом,  что  сделали  с
Трудой, Трит и с остальными. Как их наконец погрузили в фургон и повезли
по дороге к берегу. Но что будет дальше?

***

   На следующий день Сигварт, ярл Малых островов, тоже  испытал  холодок
страха, хотя у него для этого, казалось, нет оснований. Он удобно  сидел
в большой палатке Армии сыновей Рагнара,  за  столом  ярлов,  ел  лучшую
английскую говядину, держал в руке рог с крепкий элем и слушал, как  его
сын Хьорварт рассказывает о набеге.  Хоть  и  молодой  воин,  а  говорит
хорошо. Хорошо также, чтобы остальные ярлы и  сами  Рагнарсоны  увидели,
что у него есть сильный сын, с которым в будущем придется считаться.
   Но что же не так? Сигварт не привык к  саморефлексии,  но  он  прожил
долгую жизнь и научился не упускать признаков опасности.
   На обратном пути после  набега  никаких  неприятностей  не  было.  Он
провел колонну с телегами и  добычей  не  прямо  к  Узе,  а  к  Нинскому
проливу.
   А оставленные им у кораблей воины тем  временем  подождали  на  своей
отмели, пока не появятся английские силы, обменялись с ними насмешками и
стрелами, следили, как они медленно собирают рыбачьи лодки и шлюпки, и в
назначенное время развернули корабли в приливе и ушли  к  побережью  под
парусами на свидание, оставив за собой англичан в бессильном гневе.
   И поход на встречу  с  кораблями  прошел  хорошо.  А  самое  главное:
Сигварт точно исполнил  все,  как  сказал  Змееглазый.  Они  сожгли  все
деревни и поля. В каждом колодце оставили по несколько трупов.  Оставили
и примеры, очень жестокие. Прибитые гвоздями к дереву, изуродованные, но
не мертвые. Чтобы могли рассказать всем, кто захочет слушать.
   Сделай, как сделал бы Айвар, сказал Змееглазый. Что ж, у Сигварта  не
было иллюзий, что он может сравниться с  Бескостным  по  жестокости,  но
никто не может сказать, что он не старался. Он хорошо справился.  Теперь
эта местность много лет не придет в себя.
   Нет, не это его беспокоит. Это была хорошая идея. Если что-то не так,
то не  здесь,  раньше.  И  Сигварт  неохотно  понял,  что  тревожит  его
воспоминание о стычке. Он четверть века сражается в передней  линии,  он
убил не менее ста человек, получил множество боевых ран.  Стычка  должна
была получиться легкой. Но не получилась. Он прорвал линию англичан, как
случалось много раз раньше, смахнул со своего пути  светловолосого  тана
почти презрительно и добрался до второй линии, как всегда,  расстроенной
и дезорганизованной.
   И тут перед ним оказался этот парень. Даже  без  шлема  и  настоящего
меча. Фримен, из самых бедных. Но парень дважды парировал его  удары,  а
потом меч Сигварта раскололся, а сам он потерял  равновесие.  И  Сигварт
сделал вывод, что если бы это был поединок, он был  бы  уже  мертв.  Его
спасли другие, оказавшиеся рядом. Вряд  ли  кто  это  заметил,  но  если
заметили... может, уже сейчас  кто-нибудь  из  храбрецов,  из  любителей
поединков готов бросить ему вызов. Может он выстоять в  таком  поединке?
Достаточно ли силен его сын Хьорварт, чтобы испугались его мести? Может,
он уже слишком стар для дела? Если он не сумел справиться  с  английским
мальчишкой, к тому же почти невооруженным, так, наверно, и есть.
   Но сейчас он поступает правильно. Располагает к себе Рагнарсонов. Это
всегда хорошо. Хьорварт приближался к концу рассказа. Сигварт повернулся
и кивнул двум слугам, ждавшим у входа. Те кивнули в ответ и вышли.
   - ...и мы сожгли на  берегу  фургоны,  принесли  нескольких  мужиков,
которых мудро прихватил отец, в жертву Эйгиру и Ран,  сели  на  корабли,
поплыли вдоль берега до устья реки -  и  вот  мы  здесь!  Люди  с  Малых
островов,  под  командованием  славного  ярла  Сигварта  и   моим,   его
преданного сына Хьорварта, к вашим услугам, сыновья Рагнара, к  вашим  и
ничьим иным! Палатка взорвалась аплодисментами, стучали о  стол  рогами,
топали, звенели ножами. От  удачного  начала  кампании  у  всех  хорошее
настроение. Встал и заговорил Змееглазый.
   - Ну, Сигварт, мы сказали, что ты можешь оставить себе добычу,  и  ты
ее заслужил, так что можешь  не  бояться  рассказывать  о  своей  удаче.
Расскажи, много ли ты добыл. Достаточно, чтобы купить себе летний дом  в
Зеландии?
   - Не очень много, - под  недоверчивые  возгласы  ответил  Сигварт.  -
Недостаточно, чтобы я стал фермером. У деревенских танов мало что  можно
взять. Подождите, пока великая непобедимая Армия не возьмет Норвич.  Или
Йорк! Или Лондон! - Одобрительные возгласы, улыбка самого Змееглазого. -
Мы должны грабить соборы, они полны золота, которое  монахи  собирают  с
этих глупцов с юга. А в деревнях ни серебра, ни золота.
   - Но кое-что мы все же взяли, и я готов поделиться лучшим.  Позвольте
показать вам нашу лучшую добычу!
   Он повернулся и махнул рукой. Слуги  его  прошли  мимо  столов,  ведя
фигуру, закутанную в мешковину, с веревкой на поясе. Фигуру  подтолкнули
к  центральному  столу,  двумя  движениями  разрезали  веревку  и  сняли
мешковину. Годива мигала на ярком свету, она увидела море бородатых лиц,
раскрытых ртов, сжатых кулаков. Отшатнулась,  попыталась  отвернуться  и
обнаружила, что  смотрит  прямо  в  глаза  самого  высокого  из  вождей,
бледного человека, с немигающим взглядом и глазами как  лед.  Она  снова
повернулась  и  почти  с  облегчением  увидела  Сигварта,   единственное
знакомое лицо.
   В этом жестоком обществе она была как цветок в придорожных  зарослях.
Светлые волосы, светлая кожа, полные губы,  тем  более  привлекательные,
когда они раскрыты в страхе. Сигварт снова кивнул, и один  из  его  слуг
сорвал с девушки платье. Она цеплялась за него, кричала, но платье  было
сорвано, и она осталась почти нагой, в одной сорочке, и все могли видеть
ее юное тело. В страхе и  стыде  она  прикрыла  руками  груди,  склонила
голову и ждала, что с ней сделают.
   - Я не стану делиться ею, - сказал Сигварт. - Она для  этого  слишком
хороша. Поэтому я ее отдам!  Отдам  тому,  кто  избрал  меня  для  этого
похода, отдам с благодарностью и  в  надежде.  Пусть  он  пользуется  ею
хорошо, долго и с удовольствием. Я отдаю ее мудрейшему в Армии человеку.
Тебе, Айвар! Сигварт закончил выкриком и поднял  свой  рог.  И  медленно
начал осознавать, что не слышит ответных криков, только какой-то смутный
рокот, да и то от тех, кто подальше от стола, кто хуже знает Рагнарсонов
и позже других пришел  в  Армию.  Никто  не  поднимал  рогов.  Все  лица
казались встревоженными или невыразительными. Соседи  отводили  от  него
взгляд. Сигварт снова ощутил холодок в сердце. Может, следовало  сначала
спросить, подумал он. Может, произошло что-то,  чего  он  не  знает.  Но
какой в его поступке вред? Он отдает часть добычи, любой ей  обрадуется,
он делает это публично и честно. Кому может причинить  вред  его  дар  -
девушка, девственница, красавица? Айвару? Айвару Рагнарсону. Прозванному
- о, Тор, помоги ему, почему  же  он  так  прозван?  Ужасное  подозрение
появилось у Сигварта. Неужели это прозвище дано со смыслом?
   Бескостный.

Глава 5

   Пять дней спустя Шеф и его товарищ лежали в небольшой роще и смотрели
на пойменный луг. В конце его, в  миле  от  них,  начинался  укрепленный
лагерь викингов. На какое-то мгновение решимость оставила их.
   Они без особого  труда  добрались  сюда  от  разрушенного  Эмнета.  В
обычных условиях это было бы самым трудным для  сбежавших  рабов.  Но  у
Эмнета хватало своих забот. Никто не считал себя хозяином Шефа, а Эдрич,
который, казалось бы, должен был помешать идти в лагерь  викингов,  умыл
руки и не занимался этим делом.  Шеф  без  помех  собрал  свое  скромное
имущество, спокойно взял небольшой запас пищи, который держал в тайнике,
и приготовился к отправлению.
   Но его приготовления все равно заметили. Он стоял,  думая,  стоит  ли
попрощаться с матерью, и понял, что кто-то стоит рядом.  Это  был  Хунд,
друг его детства, ребенок рабов и со стороны отца, и со стороны  матери,
вероятно, самое незначительное, с самым низким  положением  существо  во
всем Эмнете. Но Шеф научился ценить его.  Никто  не  знал  болота  лучше
Хунда, даже Шеф. Хунд мог неслышно скользнуть в воду и поймать куропатку
прямо в ее  гнезде.  В  грязной  душной  хижине,  в  которой  он  жил  с
родителями  и  множеством  детей,  часто  играл  детеныш  выдры.   Рыба,
казалось, сама идет ему в руки, ее не нужно было даже ловить  на  крючок
или в сеть. А что касается трав, Хунд знал их все, знал названия,  знал,
как их использовать. Он был на два месяца моложе Шефа,  но  к  нему  уже
начали приходить люди за помощью и лекарственными травами.  Со  временем
из него мог получиться  известный  знахарь,  которого  будут  уважать  и
опасаться даже знатные. Или с ним что-нибудь сделают. Даже отец Андреас,
добрый воспитатель Шефа, с сомнением поглядывал на Хунда.  Мать  церковь
не любит соперничества.
   - Я хочу идти с тобой, - сказал наконец Хунд.
   - Это опасно, - ответил Шеф.
   Хунд промолчал. Он всегда так  поступал,  когда  считал,  что  больше
ничего объяснять не нужно. Оставаться в Эмнете  тоже  опасно.  А  Шеф  и
Хунд, каждый по-своему, увеличивают общие шансы на успех.
   - Если ты пойдешь со мной, нужно будет снять твой ошейник,  -  сказал
Шеф, взглянув на железный ошейник, который Хунду одели, когда он  достиг
половой зрелости. - Сейчас как раз время. Никто нами не интересуется.  Я
возьму инструменты.
   Они поискали убежище в болотах, не желая привлекать внимание. Но даже
в спокойной обстановке снять ошейник было нелегко. Вначале Шеф  подпилил
его, подложив тряпки, чтобы не  задеть  кожу,  потом  попытался  клещами
разжать. В конце концов он потерял терпение,  обернул  руки  тряпками  и
силой развел концы ошейника.
   Хунд потер мозоли и рубцы на шее и посмотрел на  U-образную  железную
полоску.
   - Немногие могли бы это сделать, - заметил он.
   - Необходимость может и старуху заставить бежать, - ответил Шеф. Но в
глубине души он был польщен. Он стал силен, он  встречался  с  настоящим
воином в битве и теперь он свободен, может идти, куда хочет. Он  еще  не
знает, как это сделать, но должен быть способ освободить Годиву, а потом
забыть о несчастьях и жить спокойно.
   Они без разговоров пустились в путь. Но сразу начались  неприятности.
Шеф ожидал, что придется уклоняться от любопытных,  от  часовых,  может,
скрываться от рекрутов, направляющихся к месту сбора. Но  с  первого  же
дня пути он понял, что вся окружающая местность разворошена и гудит, как
осиное  гнездо,  в  которое  всунули  палку.  По  всем  дорогам  скакали
всадники. У  каждой  деревни  стояла  стража,  вооруженная  и  враждебно
настроенная, подозрительно относящаяся к любому незнакомцу.  После  того
как одна такая группа решила их задержать, не  обращая  внимания  на  их
рассказ, что  они  посланы  Вульфгаром  к  родственнику  за  скотом,  им
пришлось  вырваться  и  бежать,  уклоняясь  от  пущенных  вслед   копий.
Очевидно, были отданы строгие приказы,  и  жители  восточной  Англии  им
повиновались. В воздухе чувствовалось напряжение.
   Последние два дня Шеф и Хунд пробирались полями и живыми  изгородями,
двигались очень медленно, часто ползли на животах по грязи. И все  время
видели патрули. Иногда  всадники  под  командой  тана  или  королевского
приближенного, но чаще другие - и гораздо более  опасные  -  пешие,  они
неслышно и незаметно передвигались,  оружие  у  них  укутано,  чтобы  не
звенело; впереди опытные проводники с луками и охотничьими пращами.  Шеф
понял, что так пытаются удержать  викингов,  не  дать  им  передвигаться
небольшими отрядами для грабежа. Но такие группы рады задержать и  убить
всякого,  кто  собирается  помочь  викингам,   сообщить   им   сведения,
присоединиться к ним.
   Только на последних  нескольких  милях  опасностей  стало  меньше;  и
вскоре юноши поняли: это потому, что они  уже  в  пределах  досягаемости
патрулей самих викингов. Их избегать легче, но они тоже очень опасны.
   Потом они заметили группу, человек в пятьдесят,  все  верхом,  все  в
доспехах, с большими топорами на плечах. Группа ждала чего-то на  опушке
небольшого леса. Боевые копья  вздымались  над  ней  щетиной.  Их  легко
увидеть, легко укрыться. Но  потребуется  целая  армия  англичан,  чтобы
отогнать или разбить этих людей. А у деревенских патрулей нет на это  ни
одного шанса.
   Это люди, на милость которых они теперь должны отдаться.  Теперь  это
кажется не таким легким делом, как в Эмнете. Вначале у Шефа  была  мысль
явиться в лагерь и заявить о своем родстве с Сигвартом. Но Сигварт может
узнать его,  хотя  их  стычка  длилась  всего  несколько  секунд.  Какая
неудача, что он столкнулся в поединке с единственным человеком  во  всем
лагере, который мог бы принять его. А теперь встречи с  Сигвартом  нужно
избегать любой ценой.
   Примут ли викинги новобранцев? У Шефа было  неприятное  предчувствие,
что для этого мало желания и самодельного  меча.  Но  рабов  они  всегда
могут использовать. И опять - Шеф чувствовал, что  сам  он  подойдет  на
роль раба-гребца или работника в какой-нибудь далекой стране. Но в Хунде
внешне ничего ценного нет.  Может,  викинги  отпустят  его,  как  мелкую
рыбешку, попавшую в сеть? Или избавятся от помехи другим путем? Накануне
вечером, когда юноши впервые увидели лагерь, оттуда  через  одни  ворота
вышел отряд и принялся копать  яму.  Чуть  позже  со  скрипом  подъехала
телега, и в яму бесцеремонно вывалили с десяток тел.  В  лагере  пиратов
высокий уровень смертности.
   Шеф вздохнул.
   - Выглядит не легче, чем вчера вечером, -  сказал  он.  -  Но  что-то
нужно делать.
   Хунд схватил его за руку.
   - Подожди. Слушай. Слышишь?
   Юноши поворачивали головы. Звук. Песня. Много мужчин поют вместе.
   Звуки доносятся из-за небольшого холма ярдах в ста слева от них,  где
пойменный луг сменяется невозделанным общинным выгоном.
   - Словно монахи поют в большом монастыре  в  Эли,  -  прошептал  Шеф.
Глупая мысль. Ни одного монаха или священника в двадцати милях отсюда.
   - Посмотрим? - прошептал Хунд.
   Шеф не ответил, но молча и осторожно пополз в  сторону  пения.  Здесь
могут  быть  только  язычники.  Но,  может,  к  небольшой  группе  легче
приблизиться, чем к целой армии. Все лучше, чем просто открыто явиться в
лагерь.
   Они проползли  половину  расстояния  на  животе,  и  Хунд  неожиданно
схватил Шефа за руку. Молча указал на небольшой подъем. В двадцати ярдах
от  них  под  большим  старым  боярышником  неподвижно  стоял   человек,
внимательно оглядывая местность. Он опирался на  топор  размером  в  две
трети своего роста. Мощный человек, с толстой  шеей,  широкой  грудью  и
бедрами.
   Но он по крайней мере не очень  быстр,  подумал  Шеф.  И  неправильно
выбрал место, если он  часовой.  Юноши  обменялись  взглядами.  Викинги,
возможно, великие  моряки.  Но  о  науке  укрываться  они  имеют  слабое
представление.
   Шеф осторожно пополз вперед под углом к часовому, добрался до  густых
зарослей папоротника-орляка, за высокими стеблями утесника. Хунд полз за
ним. Звуки пения впереди стихли. Вместо него слышался один голос. Что-то
говорит. Нет, не говорит. Призывает. Читает проповедь. "Могут ли быть  и
среди язычников тайные христиане?" - подумал Шеф.
   Он прополз еще несколько ярдов и осторожно  раздвинул  стебли.  Перед
ним небольшая  долина,  укрытая  от  взглядов.  На  земле  кругом  сидят
сорок-пятьдесят человек. У всех мечи или топоры,  но  копья  воткнуты  в
землю, щиты лежат. Они сидят в пределах  огороженного  пространства.  По
краям воткнуты копья, между  ними  протянуты  нити.  А  на  нитях  яркие
гроздья рябины, теперь, осенью, они уже красные. В  центре  огороженного
прост