ет только вернуться в Кордову, потому что  она  хочет
для себя того же самого, что и я.
   - Какого ты мнения о наших мужчинах? - спросила Свандис.
   - Не слишком высокого. Те, кто говорит по-английски, - дети рабов.  В
те  времена,  когда  меня  угнали  в  плен,  ни  один  тан  не  стал  бы
разговаривать с такими людьми без плетки в руке. Не могу  понять,  зачем
их понадобилось освобождать. Среди них нет ни одного,  кто  выглядел  бы
как рыцарь.
   - Вон тот подойдет, - насмешливо сказала Свандис, указывая в окно  на
проходящего  мимо  Стирра,  который  огромными  лошадиными  зубами  грыз
неочищенный апельсин.
   - Он по крайней мере выглядит,  как  настоящий  воин.  Но  все  такие
мужчины - из норманнов. Как и ты.  Люди  твоего  народа  схватили  меня,
продали в рабство. Я не смогу жить с одним из них.
   - В Англии еще  осталась  куча  танов  и  сыновей  танов,  -  сказала
Свандис, - и, осмелюсь заметить, ты сумеешь достаточно легко  заарканить
одного из них. Ты сама свое приданое,  и  после  ночи  с  такой  опытной
женщиной, как ты, у мужчины наверняка можно просить,  чего  только  душа
пожелает.
   Черкешенка  Оулед,  которая,  сидя  в  сторонке,   прислушивалась   к
разговору на  непонятном  ей  языке,  безошибочно  определила,  что  две
женщины начинают говорить друг другу колкости,  и  поднялась.  Одним  из
принятых в гареме секретных жестов она растопырила пальцы  и  посмотрела
на  ногти.  Это  означало  "не  спорь".  Спрячь  свои  коготки.  Альфлед
проглотила  приготовленный  язвительный  ответ  и  попыталась  выглядеть
спокойной.
   - Думаю, что ты сможешь оказаться  полезной  для  Единого  Короля,  -
сказала Свандис. - Для Единого Короля, который обещал сделать меня своей
королевой.
   "И чего только мужчины не обещают, чтобы заполучить то, чего они  все
хотят", - подумала Альфлед, но ничего не сказала и лишь подняла бровь  с
вежливым интересом.
   - Ему нужны сведения о том, как обстоят дела в Кордове  после  смерти
халифа. Ему также может понадобиться там  свой  агент,  который  говорит
по-арабски лучше, чем мы. В одном ты  можешь  быть  уверена:  платит  он
щедро, настоящее золотое дно для тех, кто ему служит. И ты права, в  его
сердце есть особый уголок для бывших рабов, вроде тебя.
   "Посмотрим, дорогая, не найдется ли у него для меня особый уголок еще
кое-где, - угрюмо подумала Альфлед.  -  Медные  волосы,  голубые  глаза,
фигура, как у работника из мавров. В гареме тебя бы позвали один раз, из
любопытства, и на этом все".
   - Я всецело завишу от вашей  милостив  -  сказала  она,  благоразумно
опустив глаза. - Чем особенно интересуется король?
   -  В  данный  момент,  -  ответила   Свандис,   -   он   интересуется
изготовлением священных книг и тем, откуда они взялись.
   "Хлысты, поэзия, мальчики, пахучие притирания, теперь  вот  священные
книги, - подумала Альфлед. - Иегова, или Аллах,  или  Иисус,  пошли  мне
однажды мужчину без этих извращений".

***

   В комнате, расположенной глубоко  в  покоях  княжеского  дворца,  Шеф
увидел расставленные квадратом  скамьи.  На  каждой  скамье  за  длинным
столом сидело по шесть писцов. У каждого  было  перо  в  руке,  и  перед
каждым  на  столе  стояла  чернильница  и  лежал  чистый  лист  странной
восточной бумаги. Царапающий звук перочинных ножей стих,  и  две  дюжины
лиц выжидательно обернулись к королю варваров,  который  сумел  прогнать
прочь от города христианского императора.
   Соломон обратился к писцам.
   - Этот король, - сказал он, -  обнаружил  некий  документ.  Документ,
заставляющий сильно  усомниться  в  христианском  вероучении,  документ,
который докажет христианам - если они его прочитают, -  что  их  Мессия,
как нам, впрочем, давно  известно,  ложный  Мессия,  лишь  провозвестник
того, который грядет.  Король  хочет  сделать  много  копий,  чтобы  эти
сведения распространились по всему христианскому миру. Для  этого  мы  и
собрали всех  вас.  Он  будет  диктовать  мне  изложение  того,  что  он
прочитал, я буду переводить это на язык испанских  рынков,  то  есть  на
известный нам всем арабский, а вы будете записывать. Позднее мы еще  раз
сделаем копии, и еще раз, как на арабском, так и на южнороманском языке.
Может быть, еще и на латыни. Но это только начало.
   Поднялась рука, и скептический голос спросил:
   - Соломон, а какой длины будет это сообщение?
   - Король считает, что все должно помещаться на одной странице.
   - А какой длины был исходный документ?
   - Примерно как Книга Юдифь.
   - Значит, потребуется немало умения,  чтобы  изложить  его  на  одной
странице.
   - Король знает, чего он хочет, - строго сказал Соломон.
   Шеф терпеливо  слушал  непонятный  ему  обмен  репликами  на  иврите,
выжидая, пока вызванное его приходом оживление уляжется. Соломон кивнул,
подтверждая,  что  писцы  готовы.  Шеф   вышел   вперед,   открыл   свой
англо-норвежский перевод книги еретиков - просто  для  подсказки  самому
себе, читать руническое письмо ему было трудновато.
   Шеф посмотрел на лица писцов, на листы чистой  бумаги,  и  разум  его
как-то затуманился, словно на костер  накинули  мокрое  одеяло.  У  него
просто все вылетело из головы. Еще несколько секунд назад он  был  готов
диктовать писцам, рассказать историю спасения  Иисуса  с  креста  такими
словами, которые были бы понятны любому мужчине и женщине. Теперь же  он
ничего не помнил. В сознании всплывали разрозненные фразы:  "Меня  зовут
Иисусом... То, что  вам  рассказывали,  -  неправда...  Вы  когда-нибудь
задумывались о смерти?"
   Ни одна из фраз не вела к следующей. Шеф осознал, что его рот раскрыт
и выглядит это, надо полагать, как ухмылка слабоумного, услышал  смешки,
увидел, что на обращенных к нему лицах появляется презрение.
   Он устремил взор вниз. "Я пытаюсь, - сказал он  себе,  -  учить  этих
людей их профессии, то  есть  как  делать  книги.  А  как  бы  они  сами
выглядели, если бы пришли в наш лагерь и принялись учить Квикку стрелять
из катапульты? - Мысль о разухабистой брани, которой встретили бы ученых
писцов у костров лагеря, сразу его развеселила и помогла пробить брешь в
барьере молчания. - Не забудь, - снова сказал  Шеф  самому  себе,  -  ты
пытаешься  взять  историю,  записанную  в  книге,  и  превратить  ее   в
обращение. Тебе придется изменить "я был"  на  "вы  будьте".  Это  самое
главное. Д если не знаешь, с чего начать, начни с начала".
   Шеф  снова  поднял  голову,  осмотрел   аудиторию,   которая   начала
переглядываться  и  обмениваться  замечаниями  по   поводу   охватившего
варварского  короля  ступора.  Встречая  его  взгляд,  взгляд  человека,
который стоял лицом к лицу с Иваром, Ратоборцем Севера, и убил  Кьяллака
Сильного  на  Королевском  камне  шведов,  ученые  писцы  умолкали.  Шеф
заговорил тоном сдерживаемой ярости. И пока он диктовал, слово за словом
и предложение за предложением, голос Соломона тихонько ему вторил, и  им
отзывался скрип множества перьев по бумаге.

***

   - Верующие в  Христа,  -  диктовал  Шеф,  -  вы  слышали  о  небесном
блаженстве и адском пламени.  Одни  с  надеждой,  другие  в  страхе,  вы
отдаете крестить своих детей,  исповедуетесь  в  своих  грехах,  платите
церковную десятину. Вы носите нательные кресты. В пасхальное воскресенье
вы подползаете к кресту на  коленях,  а  когда  вы  умираете,  священник
держит перед вашими глазами крест.
   Почему так? Потому что крест -  символ  жизни,  жизни  после  смерти.
После смерти вы надеетесь жить в Раю, потому что был Тот, Кто воскрес  и
объявил, что Он властен над смертью и загробной жизнью. На Его  распятии
и воскресении основаны все ваши надежды.
   А что, если воскресения не было? На что вы тогда  надеетесь  и  зачем
платите  десятину?  Зачем  вам  тогда  нужен  священник?  И  кто  вообще
рассказал вам о воскресении? Не  сам  ли  священник?  Разве  станете  вы
покупать лошадь, полагаясь лишь на слова барышника? При том, что в глаза
этой лошади не видели? Лучше выслушайте следующее.
   Был человек по имени Иисус, и много лет  назад  Понтий  Пилат  распял
его. Но палачи торопились, и он не умер. Он не умер.  Потом  его  друзья
пришли и унесли тело на лесенке и выходили Христа. Когда  он  достаточно
окреп, он уехал из страны и начал новую жизнь, и в этой новой  жизни  он
отказался от многого из того,  что  говорил  раньше.  Рай  находится  на
земле, стал говорить он, и люди сами должны создать его  для  себя.  Как
мужчины, так и женщины.
   А вы живете в Раю? Или  в  аду?  Спросите  своего  священника,  пусть
расскажет, откуда он узнают то,  что  говорит  вам.  Спросите  его,  где
крест?  И  где  лесенка?  Когда  спросите,  посмотрите  ему  в  глаза  и
вспомните,  как  покупают  лошадь.  Если  вы  не  поверите   священнику,
подумайте, что вы можете сделать.
   - Небезынтересное изложение, -  заметил  переписчик  Мойша  Соломону,
когда они вместе выходили из  комнаты,  на  мгновенье  снова  сделавшись
друзьями. - Хотя, конечно, безграмотное.
   Соломон задрал бровь, но не стал спорить.
   - Мне было трудно переводить некоторые места на  арабский,  -  сказал
он.  -  В  его  языке  есть  простые  слова  для  понятий  "крестить"  и
"воскресение", а мне  пришлось  всячески  изворачиваться.  А  в  чем  же
безграмотность?
   - О, семь риторических вопросов подряд,  как  у  школьника,  которого
мало пороли. Постоянные повторы; а лошади, палачи, лесенки и десятина  -
все смешано в одну кучу с жизнью, смертью  и  таинством  веры.  Никакого
изящества.  Ни  малейшего  представления  о  стиле.  Я   бы   постыдился
признаться, что я написал нечто подобное. Но для вашего Единого Короля я
просто часть машины, машины для изготовления копий его текста.
   "Об этом я ему расскажу, - подумал Соломон.  -  Об  идее  машины  для
изготовления копий. А то, что не понравилось Мойше, тем не  менее  может
прийтись по вкусу многим людям, о которых ученый Мойша ничего не  знает.
Тем же неграмотным. Их очень много, и далеко не все из них глупы".

***

   - Откуда ты? - спросил Шеф.
   - Меня угнали в рабство из Кента, - ответила женщина. Она по-прежнему
была одета в обноски своей длиннополой арабской burqa, но чадру выкинула
и откинула капюшон, чтобы видны были ее светлые волосы и голубые  глаза.
Она говорила на довольно старомодном английском языке  -  Шеф  с  легким
удивлением понял, что она говорит правильней, чем он сам, привыкший  уже
вставлять в свою речь слова и обороты, которых набрался от норманнов.  И
уже дважды он заметил, что она хмурится, пытаясь понять его.
   - Кент. Это владения моего соправителя Альфреда.
   - В мое время королем был Этельред. А перед ним - Этельберт.  Сдается
мне, я слышала об Альфреде, это был самый младший из братьев. Видимо,  с
тех пор многое изменилось. И все равно, я хотела бы вернуться. Если  это
удастся. Если мне удастся отыскать своих  родственников  и  они  захотят
знаться со мной, опозоренной женщиной.
   И бывшая наложница халифа опустила глаза, притворяясь,  что  краешком
рукава  промокнула  слезу.  Она  хочет  вызвать  симпатию,  понял   Шеф.
Старается выглядеть обворожительно, и это ей удается. Давненько  женщины
так перед ним не старались. А с другой стороны, что  ей  остается  в  ее
положении?
   - Ты сможешь устроиться в Кенте, если хочешь отправиться  в  Кент,  -
сказал Шеф. - Король Альфред великодушен, а  с  твоей  красотой  у  тебя
отбоя не будет от поклонников. Я позабочусь, чтобы  ты  была  достаточно
обеспечена и твои родственники остались довольны. Англия теперь  богатая
страна, как ты знаешь. Она больше не страдает от  пиратов,  так  что  ты
будешь в безопасности.
   "В ответ на выказанную чужую слабость, - подумал наблюдающий за Шефом
Соломон,  -  он  старается  устранить  причины  этой  слабости,   а   не
воспользоваться ею, как ожидала женщина. Это замечательное качество  для
короля, но сомнительно, чтобы она это понимала".
   Шеф похлопал Альфлед по руке и заговорил деловым тоном:
   - Впрочем, есть  одна  вещь,  которую  ты  можешь  сделать  для  нас;
полагаю, что тебе известны многие, если не все, тайны кордовского двора.
Скажи мне, как ты относишься к Аллаху?
   - Я произнесла shahada. Исповедание веры, - пояснила Альфлед.  -  Оно
звучит как La illaha il Allah, Muhammad rasul Allah, то есть "нет  бога,
кроме Аллаха, и Мухаммед - Пророк Аллаха". Но что  мне  еще  оставалось?
Только умереть или сделаться самой презренной рабыней в грязном борделе.
   - Ты не веришь в Аллаха?
   Она пожала плечами:
   - Настолько же, насколько я верю во все остальное. Я была воспитана в
вере в Бога. Он ни разу не помог мне,  когда  меня  захватили  язычники,
хотя я много раз молилась Ему. Для меня единственная разница между Богом
христиан и мусульманским Аллахом в том, что арабы верят в Мухаммеда и  в
свой Коран.
   - Разные книги, разные религии.  Скажи  мне,  есть  в  Кордове  люди,
которые интересуются тем, как делают книги?
   "Вот оно, - подумала Альфлед. - Наверное, он попросит  меня  выпороть
его пером или отдаться ему на пергаменте. Должно найтись что-то, что его
женщина для него не делает. Всегда бывает".
   - Есть лавки, где продаются  книги,  -  ответила  она.  -  По  заказу
покупателя  в  них  изготавливают   копии.   Скажем,   любовная   поэзия
Ибн-Фирнаса. Или, например, "Книга тысячи наслаждений".
   - Это не те книги, которые имеет в виду король, - вмешалась  Свандис,
пристально следившая за разговором. - Он имеет в  виду,  откуда  берутся
священные книги, книги веры. Откуда взялся Коран. Или Библия. Потому что
кто-то, какой-то человек однажды написал  каждую  из  них,  хоть  они  и
священные. Своими руками написал их пером и чернилами.
   И Свандис качнула свисавший ей на грудь амулет в виде пера.
   - Коран был продиктован Мухаммеду Аллахом, - ответила Альфлед.  -  По
крайней мере, так говорят. Но есть еще такие... да, мутазилиты,  так  их
называют. Один из них - Ицхак, хранитель свитков. - И во что верят  они?
- Король смотрел на нее с неподдельным интересом.
   - Они верят... Они верят,  что  Коран  не  вечен,  даже  если  в  нем
записаны слова Аллаха. Они говорят, что это слова Аллаха, как их услышал
Мухаммед, но могут быть и другие слова. Они  говорят,  что  недостаточно
просто  сохранять  верность  ha-dith,  то  есть  обычаю,   нужно   также
пользоваться своим разумом, дарованным человеку Аллахом.
   "Мойше бы это не понравилось, - снова подумал Соломон. - Он  считает,
что главная обязанность книжника - сохранять Тору, и меньше всего  нужно
заниматься комментариями к ней. Судить с помощью Торы,  а  не  судить  о
Торе".
   Шеф задумчиво кивнул:
   - Они не хотят уничтожать книги. Это хорошо. И они готовы  размышлять
о них. Это еще лучше. Если бы я увидел, что в  Кордове  сидит  халиф  из
мутазилитов, а у Римского  папы  не  осталось  армии,  тогда  бы  я  мог
сказать, что Рагнарока мы избежали и Локи пора отправляться на отдых. Но
в основе всего - чтобы книги были у многих  людей.  Не  думаю,  что  все
книготорговцы Кордовы и все  писцы  Септимании  смогут  сделать  столько
книг, сколько нам нужно. Соломон, как ты там говорил - нам нужна машина,
которая делает множество копий,  и  притом  быстрее,  чем  может  писать
человек? Увы, я не знаю, как приспособить мельничное  колесо  к  пишущей
руке, хотя оно может выполнять работу кузнеца.
   - У халифа нередко скапливалось для подписи больше документов, чем он
смог бы подписать своей рукой, - рискнула вмешаться Альфлед.
   - И что же он делал?
   - У него была такая колодка, вся из золота и  с  ручкой  из  слоновой
кости. А внизу у нее была медная пластинка, и на ней проступало его имя,
как шероховатости на коже пальцев.  Остальное  было  разъедено  какой-то
кислотой, я не знаю, как это сделали. Халиф прижимал пластинку к пробке,
пропитанной чернилами, а потом отпечатывал свою подпись на документах  с
такой скоростью, с какой Ицхак успевал их подкладывать. Говорят,  иногда
Ицхак за взятку подсовывал такие документы, которые халиф даже не читал.
Все это примерно так, как ставят тавро на скот.
   - Как тавро, - повторил Шеф. - Как тавро. Но ведь никто не клеймит ни
бумагу, ни пергамент.
   - И в результате этого получается лживая писанина, - сказала Свандис,
скривив лицо от отвращения.  -  Которую  никто  не  читает  и  никто  не
подписывает.
   - Это один из способов делать книги, - подтвердил Соломон.

Глава 13

   Весть о постигшей исламский мир  катастрофе  распространялась  на  юг
даже быстрее, чем ее мог бы доставить конный  гонец.  По  крайней  мере,
гонец без сменной лошади. Как только в  какой-нибудь  город  въезжали  с
этой вестью кавалеристы, раньше прочих покинувшие поле боя,  каждому  из
них помогали слезть с коня, провожали в прохладу, где поили  шербетом  и
выпытывали подробности. А тем  временем  полученная  от  них  информация
пересылалась с доверенными гонцами тем, кого местные правители провинций
и городские кади считали  нужным  оповестить  в  первую  очередь.  Когда
кавалеристы, приукрасив свои рассказы подробностями,  которые  с  каждым
повторением  казались  все  более  достоверными,  наконец  садились   на
лошадей, нередко весть уже летела впереди них.
   Услышав роковую новость, сановники бывшего халифа крепко задумывались
о своей судьбе. Кто  будет  преемником?  Известно  было,  что  у  халифа
множество сыновей, но ни один из них  не  назначен  наследником,  и  нет
среди них достаточно опытного и сильного, чтобы победить  в  назревающей
гражданской войне. У халифа было много  братьев  -  как  родных,  так  и
единокровных. Большинство из них умерли, были  обезглавлены  на  кожаном
ковре или удавлены  шнурком.  Многие  из  оставшихся  неприемлемы,  дети
мустарибок. Но полно, действительно ли они так уж неприемлемы?  Те,  кто
задавался последним вопросом, а в основном это были губернаторы северных
провинций,  начинали  оценивать  свои  силы  и  силы  своих   союзников.
Рассылались  гонцы,  стягивались  войска,  губернаторы  гадали,  сколько
воинов, ушедших с халифом в бесславный северный поход,  вернется  домой.
Когда же  воины  постепенно  вернулись,  причем  в  удивительно  большом
количестве  для  уцелевших  после  битвы,  которая,  по   первоначальным
сведениям, велась с небывалым ожесточением, губернаторы пересчитали свои
силы еще раз. И почти все пришли к одному и тому же выводу. Ударить было
бы преждевременно, но и оставлять надежду тоже не  следует.  Надо  вести
себя безупречно правильно, тогда можно спокойно продержаться  до  лучших
времен. Заявлять о своей верности Аллаху. Собрать вокруг себя как  можно
больше вооруженных людей. А тем временем,  поскольку  воинам  все  равно
надо платить, найдется много местных дел, которыми можно пока  заняться.
Старинные распри между Алькалой и Аликанте, между побережьем  и  горными
районами, споры из-за колодцев и межей превратились в военный конфликт.
   В самой Кордове по прибытии известия все испытали потрясение и  ужас.
Это была не тревога, ведь все понимали, что неверные не  могут  угрожать
цивилизованным районам Андалузии  и  юга,  это  был  страх  перед  судом
Аллаха. Каждый сразу  задавал  себе  вопрос  о  престолонаследии.  Через
несколько дней у городских ворот уже не видно было  телег  с  овощами  и
битой птицей,  гуртов  овец  и  коровьих  стад  -  крестьяне  из  долины
Гвадалквивира опасались появляться там, где  вот-вот  начнется  кровавая
резня. Несколько  братьев  халифа,  имевших  примесь  берберской  крови,
укрылись в своих цитаделях; по слухам, собирали воинов и даже позвали на
подмогу своих родичей из Северной Африки. В любой момент из  Алжира  или
Марокко мог прийти враждебный флот и подняться  по  реке.  А  пессимисты
поговаривали, что могут  протянуть  свою  лапу  и  египетские  Тулуниды,
которые вообще не арабы, а тюрки-степняки.
   Имея  такую  перспективу,  городские  христиане,  а  также  иудеи  из
Худерии, кордовского гетто, тоже начали оценивать свои силы. В правление