покойного халифа власти были жестоки по отношению к тем, кто отрекся  от
shahada, и тем, кто хотел стать мучеником за веру. Это  выглядело  почти
отеческой  заботой  по  сравнению  с  непредсказуемой  и   бессмысленной
жестокостью  тюрков  или  берберов,  рвущихся  доказать  свою   верность
религии, которую они так недавно и лукаво приняли.
   Лучше хоть какой-нибудь халиф, чем совсем без халифа,  говорили  друг
другу самые мудрые люди города. А лучше всего халиф,  который  устраивал
бы всех. Но где взять такого? После разгрома армии халифа в городе одним
из первых появился юный Мухатьях,  ученик  Ибн-Фирнаса,  он  скакал  всю
дорогу без отдыха с тех пор, как халиф  умер  у  него  на  руках,  -  по
крайней мере, так он утверждал. Мухатьях высказывался в  пользу  Гханьи,
старшего из неродных братьев халифа, его доверенного посла в  экспедиции
на Север. Гханья, кричал Мухатьях на всех рынках, Гханье можно  доверить
ведение войны. И не только войны против христиан.
   Против северных majus, язычников-идолопоклонников,  которые  обманули
халифа и стали причиной поражения и несчастий. Но самое главное,  против
лишенных  веры,  тайных  предателей.  Разве  не  видел   он,   Мухатьях,
собственными глазами (и с помощью изобретения своего  мудрого  учителя),
как перебежчики из армии халифа выстроились перед боем  в  первых  рядах
неверных и пожирали свинину? А сколько еще  тайных  пожирателей  свинины
прячется на улицах Кордовы? Вырвать их с корнем! Вместе  с  христианами,
которые их укрывали, пользуясь  неразумной  добротой  покойного  халифа.
Взять их в рабство, выслать их из  города,  посадить  на  кол  тех,  кто
отрекся от своей веры...
   - Слишком многих уже посадили на  кол,  -  заметил  бывший  начальник
конницы  Ибн-Маймун  своему  родственнику  Ибн-Фирнасу,  когда  они  ели
виноград в прохладе стоящего на берегу  реки  особняка  мудреца.  -  Как
заставить людей сражаться,  если  их  товарищей  каждый  день  тащат  на
расправу и каждую ночь слышны их стоны и крики? Нет,  конечно,  он  твой
ученик и сын брата моей матери...
   - Но он не доучился, -  ответил  мудрец.  -  Сдается  мне  -  хотя  я
безупречный приверженец шариата,  -  что  настала  пора  для  небольшого
послабления. Другие ученые люди со мной согласны, один из них  -  Ицхак,
хранитель свитков. Хотя и не желая  доходить  до  таких  крайностей,  до
каких доходит  секта  суфиев,  он  вспоминает,  что  некогда  в  Багдаде
существовал Дом Мудрости, и этот дом процветал под властью  мутазилитов.
Почему же в Кордове не может быть того, что было в Багдаде?
   - У нас имеются и другие сообщения о том, что случилось после  битвы,
после того, как  я  и  мои  люди  вынуждены  были  отступить,  -  сказал
Ибн-Маймун. - Часть женщин халифа сбежала от  захвативших  их  христиан,
сушей и морем  добрались  они  до  Кордовы.  Одна  из  них  по  рождению
христианка, так  что  в  ее  преданности  нельзя  усомниться,  ведь  она
отвернулась от веры отцов. Еще одну я взял в свой гарем,  очаровательную
черкешенку. Они тоже считают, что суровость халифа была чрезмерна и  это
объясняется его... э-э... мужской слабостью. Они также  утверждают,  что
халиф напрасно во всем полагался на твоего ученика.
   Ибн-Маймун бросил взгляд украдкой, чтобы выяснить, как воспринят  его
намек.
   - Он больше не мой ученик, - твердо заявил Ибн-Фирнас. - Я лишаю  его
моей защиты.
   Ибн-Маймун откинулся на подушки,  вспоминая  все  выслушанные  им  от
Мухатьяха угрозы и оскорбления и  размышляя,  кто  из  его  людей  лучше
справится с задачей  навсегда  прекратить  болтовню  юного  недоучки,  а
Ибн-Фирнас продолжал:
   - Не присоединишься ли ты, когда у меня соберутся Ицхак и мои  ученые
друзья, чтобы послушать поэзию и музыку, побеседовать о том о сем?
   - Непременно приду,  -  сказал  Ибн-Маймун,  отвечая  любезностью  на
только что предоставленную ему свободу разобраться  с  Мухатьяхом.  -  И
приведу с собой моего друга кади, - добавил он, подчеркивая,  что  готов
со всей серьезностью отнестись к общему  делу.  -  Кади  очень  озабочен
положением в городе. Твоя поэзия поможет ему успокоиться. И  разумеется,
в стенах города только у него есть значительные вооруженные силы.
   В  полном  взаимопонимании  двое  мужчин  слушали  песню   рабыни   и
размышляли,  один  -  об  отмщении  и  власти,  другой  -  о  свободе  и
независимости ученых людей от невежд и фанатиков.

***

   В Риме известие о выигранном  сражении  было  встречено  с  радостью,
звоном всех колоколов и пением "Те Deum". Поступившие чуть позже новости
о том, что император разыскал Святой Грааль и поклялся  возвести  одного
из своих советников на престол святого  Петра,  были  восприняты  совсем
по-другому. Если бы все шло, как задумывалось, нынешний папа Иоанн VIII,
изнеженный отпрыск влиятельной тосканской семьи,  вообще  бы  ничего  не
успел узнать, судьба пришла бы к нему  раньше,  чем  эта  весть.  Однако
где-то по пути между лагерем императора и Ватиканским  холмом  произошла
утечка информации. Кто-то, все еще  хранивший  преданность,  предупредил
папу, и тот, без промедления созвав самых верных, приготовился бежать из
ставшего опасным Святого города  в  одно  из  семейных  поместий.  Когда
новости услышал Гюнтер, некогда архиепископ Кельна, а ныне кардинал  при
Ватикане, он отправился вместе со своим бывшим капелланом Арно и дюжиной
германских мечников из своей охраны, чтобы успокоить папу  и  продержать
его в изоляции до выяснения воли императора, но столкнулся  с  численным
превосходством итальянских дворян, родственников и  сторонников  Иоанна.
Стороны обменялись вежливыми приветствиями и  изложили  свои  резоны,  а
командиры стражников оценивали друг друга. "Стилеты и надушенные волосы,
- отметил германец, - значит, потайные ходы и удары в спину. А у нас нет
ни кольчуг, ни щитов". "Неповоротливые прямые мечи и разящий запах лука,
- подумал итальянец, - однако готовы пустить  в  ход  и  то  и  другое".
Стороны разошлись, рассыпая заверения в дружбе и взаимопонимании.
   Несмотря на просьбы не покидать свою паству, папа решительно  оставил
свой собор на холме, уехал из Рима. На  фоне  поздравлений  с  очередной
победой Империи и выражаемой по этому  поводу  радости  Гюнтер  захватил
контроль над курией, изгнал кардиналов, не принадлежащих к его нации и к
его клану, стал готовиться к предполагаемым выборам нового папы. Он  мог
бы пойти еще дальше, но известие, что император остановил свой выбор  на
английском дьяконе Эркенберте, вызвало у Гюнтера некоторое разочарование
в его детище, Ордене Копья, да и в самом императоре. Эркенберт -  верный
товарищ, это неоспоримо. Но папа  Римский?  Ранее  Гюнтеру  уже  не  раз
приходила на ум другая, более подходящая кандидатура на этот пост в лице
человека, который был одним из князей Церкви, а не простым дьяконом. Тем
не  менее  было  бы  крайне  желательно,   чтобы   место   действительно
освободилось, с этим нельзя не согласиться...
   Но для этого понадобится армия.  Впрочем,  армия  императора  уже  на
подходе, движется вдоль прибрежных областей  южной  Франции  и  северной
Италии, вот-вот войдет в Рим. По крайней мере так говорят.

***

   В прохладной подземной пещере, где раньше была давильня  оливок,  Шеф
внимательно рассматривал  ряды  крошечных  свинцовых  брусочков,  плотно
заклиненных в  стальной  раме.  Он  не  пытался  читать  их.  Читать  он
по-прежнему умел плохо, тем более недоступно для  него  было  зеркальное
изображение текста на незнакомом языке. В подобных вопросах  он  целиком
полагался на  Соломона.  Шеф  проверял  только  техническое  исполнение.
Литеры закреплены надежно, все имеют одинаковый размер и высоту. В конце
концов Шеф удовлетворенно кивнул и отложил доску.
   После рассказа Альфлед о печати халифа идея ставить на бумагу  что-то
вроде клейма сформировалась у них достаточно  отчетливо.  Но  от  клейма
требуется только указать на владельца  скота,  и  для  этого  достаточно
одного-единственного  знака.  Скоро  им  стало  очевидно,   что   тавро,
состоящее из двухсот слов, потребует для своего изготовления целые  годы
работы и сразу станет бесполезным, если надо будет сделать хотя бы  одно
изменение в тексте. "Сделай отдельные печати или клейма, или как  ты  их
назовешь, для каждого слова,  как  это  было  на  факсимиле  халифа",  -
предложил Шефу Соломон. Однако и от этого способа  они  отказались,  как
только прикинули, сколько нужно трудиться,  чтобы  вырезать  все  слова,
причем некоторые - несколько  раз.  Тогда  Шеф  решил  делать  маленькие
брусочки для каждой буквы, и с тех  пор  дело  пошло.  Искусные  ювелиры
вырезали на меди изображения букв и оттискивали в глине литейную  форму.
Затем в обожженную глиняную форму лили расплавленный свинец. И так снова
и снова, пока кассы не наполнились свинцовыми литерами.
   Первое  же  испытание  показало,  что  буквы  надо  было  вырезать  в
зеркальном изображении. Затем возник вопрос, как закрепить литеры. И как
сделать такие чернила, чтобы смачивали свинец,  но  не  расплывались  на
бумаге.  Самой  простой  задачей  оказалось  придумать   приспособление,
которое прижимало бы закрепленные литеры к бумаге, целую страницу литер,
а не один брусочек с подписью, как это было у халифа.  Давильные  прессы
были  известны  на  всем  средиземноморском  побережье,  ведь  основными
продуктами местного земледелия были вино и  оливковое  масло,  и  то,  и
другое нужно было выжимать из ягод. Шеф просто взял  оливковый  пресс  и
подложил стальной лист под рамку с набранными литерами.
   Пришла пора для полномасштабных испытаний. Наборная доска  находилась
в  прессе.  По  поверхности  литер  похлопали  вымоченной   в   чернилах
матерчатой подушечкой и аккуратно наложили на доску лист  белой  бумаги.
Шеф кивнул Соломону, которому уступил честь первого  испытания.  Соломон
положил  сверху  на  бумагу  дощечку  и  нажал  на  рычаг  пресса.   Шеф
предостерегающе поднял руку. При слишком сильном давлении краска попадет
даже на пустые места, замажет весь текст. Шеф  взмахнул  рукой,  Соломон
раскрыл пресс, а  Свандис  вынула  отпечатанный  лист.  Шеф  игнорировал
возгласы восхищения, подложил еще один лист бумаги и  снова  подал  знак
Соломону. И еще раз. И еще раз. И еще. Только через десять  оттисков  он
остановился и повернулся к Свандис.
   - Мы не хотим узнать, работает ли машина, - сказал  он.  -  Мы  хотим
узнать,  работает  ли  она  быстрее.  Если  машина  не  быстрее   артели
переписчиков, то все это ни к чему. Пока машина  оказалась  не  быстрее,
если учесть все время, которое мы затратили.
   Свандис передала ему отпечатанный лист. Шеф на него едва  взглянул  и
передал Соломону, а тот внимательно прочитал текст.
   - Кажется, все  правильно,  -  задумчиво  сказал  Соломон.  -  А  что
касается скорости... Мы только что отпечатали десять  страниц  за  время
сотни ударов сердца. Опытный переписчик  может  сделать,  скажем,  сорок
страниц  в  день.  Сотня  ударов  сердца,  и  три   человека   выполнили
двухчасовую работу опытного переписчика. Я не могу сказать...
   - Я могу, - перебил его Шеф, поворачиваясь к своему приспособлению  с
костяшками на проволочках. Он защелкал костяшками с  быстротой,  которая
приобретается лишь постоянными упражнениями. - Три тысячи ударов  сердца
за час, - бормотал он. - Скажем, двадцать пять тысяч  за  рабочий  день.
Двадцать пять тысяч разделить на  сто  и  умножить  на  десять...  -  Он
выпрямился.  -  Три  человека   могут   выполнять   работу   шестидесяти
переписчиков. Это когда  брусочки  уже  набраны.  Брусочки,  так  мы  их
называем?
   - Называй их литерами, - сказала Свандис.
   - Шестьдесят писцов, -  с  изумлением  повторил  Соломон.  -  Это  же
значит, что каждый ребенок может получить свой Талмуд. Подумать только!
   "Больше Талмудов - не значит больше веры", - подумал Шеф,  но  ничего
не сказал.
   Когда Соломон вечером вел по  улицам  Септимании  мула,  загруженного
кипами  свежеотпечатанных  листов,  навстречу  ему  попался  многоученый
Мойша. Ни одна книга еще не ускользнула от взгляда  Мойши.  Он  выхватил
листок и с подозрением осмотрел его.
   - Это писал не иудей, - сказал Мойша. - И кто бы  это  ни  писал,  он
полный  профан.  Буквы  неправильного  начертания,  и   все   стоят   по
отдельности, как у школьника. - Он понюхал бумагу. -  Да  еще  и  пахнет
сажей.
   "Это нужно, чтобы чернила не расплывались",  -  подумал  Соломон,  но
промолчал.
   - Это на романском  языке,  -  добавил  Мойша  обвиняюще.  -  Я  знаю
латинский алфавит, но ведь это даже не латынь!
   Лишь глубоко укоренившееся уважение к письменности  удержало  его  от
того, чтобы бросить паскудный листок на землю, однако он с презрением им
размахивал.
   - О чем здесь говорится?
   - Это более подробное изложение того, что Единый Король диктовал тебе
и  остальным  писцам  несколько  недель  назад.  Критика   христианского
вероучения. У меня здесь сотня экземпляров. Завтра  я  сделаю  еще  пять
сотен на латыни для более образованных верующих.
   Мойша засопел,  разрываясь  между  неодобрением  нападок  на  религию
вообще и одобрением критики христианской религии в частности. В  глубине
души он верил, что каждый должен  придерживаться  веры  своих  отцов,  и
тогда тех, у кого она правильная, ждет заслуженная награда, а  те,  кому
не повезло, будут наказаны вместе со всеми своими предками.
   - Пять сотен? - переспросил он. - Для этого  не  хватит  переписчиков
всей Септимании.
   - Тем не менее я их сделаю, - ответил Соломон. - Большую часть из них
заберет Единый Король, чтобы распространять  на  христианских  островах,
которые собирается обойти, - боюсь, что его люди по профессии  пираты  и
намерены поживиться именно сейчас, когда христианская армия ушла.
   - А остальные?
   - Остальные будут у меня. Я их разошлю туда, где они принесут  больше
всего пользы.
   "Или больше всего вреда, -  подумал  он  про  себя.  Ведь  эти  книги
направлены против других книг, они предназначены для  того,  чтобы  люди
книги отвернулись от своей Библии, что на их языке и значит "книга".  Но
вряд ли стоит  говорить  об  этом  многоученому  Мойше.  Он  никогда  не
научится использовать ученость таким образом".

***

   А Единый Король уже был в море, направляясь  к  острову  Мальорка,  и
весь объединенный флот выстроился вокруг флагмана  в  походном  порядке.
Шеф наблюдал,  как  летная  команда  бьется  с  его  новым,  чрезвычайно
неуклюжим изобретением. Рядом  стоял  Толман  с  крайне  неодобрительным
выражением лица.
   - Повтори-ка еще разок, - сказал Шеф  мальчику,  -  о  чем  я  должен
помнить.
   - Во-первых, удерживайте открытый  конец,  тот,  который  пошире,  по
направлению ветра. Чтобы ветер бил вам в лицо. Если ветер сместится,  то
и вы смещайтесь. - И паренек с важным видом стал водить руками короля. -
Если ветер пойдет выше, поверните руки  вот  так.  А  если  он  окажется
снизу, то вот так. Хвостовое оперение работает как навесной руль, это вы
сообразите. Самое главное -  если  вы  почувствуете,  что  что-то  пошло
неправильно, значит, уже слишком  поздно.  Нужно  все  время  двигаться,
никогда не останавливаться. Как  птица.  Этому  сразу  не  научишься,  -
снисходительно заметил мальчик. - Я сам сколько раз падал в море.
   Прислушивающийся к их беседе Квикка про себя  подумал:  насколько  же
легче выдержать такое падение  ребенку  весом  в  шестьдесят  фунтов  по
сравнению с воином втрое тяжелее. Но из долгого  опыта  он  усвоил,  что
Единый Король не придает значения возможностям неблагоприятного  исхода.
Ну по крайней мере плавает король неплохо. Квикка лично заточил  поясной
нож Шефа до бритвенной остроты, на случай, если королю  придется  срочно
высвобождать себя в воде из упряжи. Бранд отобрал дюжину лучших во  всем
флоте  пловцов,  включая  себя,  и  разместил  их  парами  на   кружащих
спасательных судах.
   Но все равно эксперимент казался  обреченным  на  провал.  С  помощью
счетов Шеф рассчитал конструкцию нового змея с  площадью  поверхности  в
четыре раза больше, чем у  змея  Толмана.  Змей  вышел  так  велик,  что
выступал за борта и за  корму  "Победителя  Фафнира".  Первая  трудность
заключалась  в  том,  что  из-за  веса  Шефа  могла  сломаться   хрупкая
подставка, на которую был водружен змей.  Король  приказал  сделать  для
себя подмости, чтобы опираться на них до того момента, когда ветер,  как
он надеялся, подхватит его.
   Ветер, во всяком, случае дул сильный. Все корабли флота, которых ныне
насчитывалось свыше шестидесяти, на галсе бакштаг левого борта развивали
скорость бегущего человека или даже пустившейся в легкий  галоп  лошади.
Привычная синева неба была так же безоблачна, как всегда, но имела более
темный оттенок. Ордлав предсказывал шторм, хотя все считали, что шторм в
этой теплой луже и сравнивать нельзя с "делателями вдов", налетающими на
корабли в северных морях. В своих вычислениях Единый Король  силу  ветра
тоже учитывал.
   - Готов, - сказал Шеф. Он взобрался по короткой приставной лесенке  -
на этот раз по настоящей лесенке, а не по допотопному градуалю - и полез
ногами  вперед  в  кожаную  сбрую.  Дерево  гнулось  и  трещало.  Моряки
стартовой команды с тревогой посматривали на крепления, а работающие  на
лебедке проверяли подвижность ворота. Змей, который только что рвался  в
небеса,  застыл  в  зловещей  неподвижности,  словно  налился  свинцовой
тяжестью.
   Шеф ухватился за рукоятки управления, вертел их по-всякому.  Он  тоже
почувствовал, что змею не хватает подъемной силы, и недоумевал,  что  же
будет дальше. Что, он так и будет здесь лежать, будто свиная  туша?  Или
стартовики просто перебросят его через борт, и он рухнет вниз,  как  тот
дурак в перьях, что спрыгнул весной с башни Дома Мудрости?
   Шеф посмотрел на окружающие его встревоженные  лица.  В  одном  можно
быть уверенным. Ждет  ли  его  успех  или  неудача,  в  возможности  для
человека летать никто не усомнится. Половина моряков из летной  команды,
половина как минимум,  носила  на  шее  новые  амулеты  в  виде  крыльев
Велунда, или, как называли его англичане, Вейланда. Эти люди с гордостью
считали себя  летунами.  Об  этом  они  не  забудут.  Шеф  создал  новую
профессию. Несколько новых профессий.
   - Готов, - повторил он.
   Восемь самых высоких моряков подошли к змею, разом присели, и  каждый
ухватился  обеими  руками  за  раму.  Теперь  команды  отдавал   Квикка,
руководитель старта.
   - Подъем! - крикнул он.
   Восемь стартовиков одновременно выпрямились и выбросили  руки  высоко
над головами: вес был невелик, сильные  мужчины  могли  бы  поднять  его
вдвоем, а Бранд или Стирр - даже в одиночку.  Но  важно  было  сохранять
равновесие.  Квикка  поглядел  на  людей  с  лебедками,  столпившихся  у
подветренного борта, огромный змей вытеснял  их  с  палубы,  однако  они
удерживали тросы и готовы были вытравливать их. Опытный Квикка  выжидал,
пока не увидел, что ветер подхватил змея, подталкивает его снизу.
   - Пуск!
   Восемь  стартовиков  отклонились   назад,   как   шатуны   взведенных
катапульт,  и  выбросили  змея  вперед  и  вверх,  на  волю  ветра.  Шеф
почувствовал толчок и тут же понял, что змей под ним заваливается назад.
Ветер подхватил машину, но нес ее вниз, ниже борта "Победителя Фафнира",
чтобы обрушить в море и  превратить  в  мешанину  порванных  растяжек  и
сломанных планок. Шеф крутанул первую  попавшуюся  рукоятку  управления,
почувствовал, что змей  угрожающе  нырнул  вниз,  увидел  разинутые  рты
моряков, столпившихся у подветренного борта. Повернул другую рукоятку.
   Боковые  крылышки  повернулись,  ветер  сильнее  ударил  в   огромные
плоскости  из  провощенного  хлопка,   начал   толкать   машину   вверх.
Преодолевая тянущую  ее  вниз  тяжесть  пилота,  громоздкая  конструкция
набирала  высоту.  Люди  на  лебедках  почувствовали  натяжение  тросов,
принялись медленно и ос