прибавить  не  двадцать  ярдов  к  сотне,  а
семнадцать к девяносто пяти.
   Он присел у кучки песка.
   - Хотел бы я  научиться  этим  фокусам  с  цифрами  от  какого-нибудь
ученого римлянина. Смотри. - Он начертил на песке знак V. - Я знаю,  что
это пять, - и он добавил палочку, так что получилось VI. - Это шесть.  А
если с другой стороны, - он нарисовал IV, - то будет четыре. Но как с их
помощью ответить на мой вопрос, я не знаю. Только у древних римлян  было
достаточно мудрости для этого искусства.
   Соломон потянул себя за бороду, внутренне удивляясь. Хорошо,  что  их
не слышал  Мойша.  Или  Лазарь.  Их  мнение  о  варварах  стало  бы  еще
уничижительней.
   - Не думаю, - осторожно начал он, - не думаю, что  ответ  вы  сможете
найти только у древних римлян.
   Шеф глянул на него заблестевшим взором:
   - Вы хотите сказать, что ответ существует?
   - Ну конечно. Вы могли узнать его в Кордове,  если  бы  спросили.  Но
даже здесь многие люди знают  ответ  на  ваш  вопрос.  Каждый  торговец,
каждый астроном. Даже Мухатьях мог бы вам ответить.
   - И в чем же секрет? - вскочил Шеф.
   - Секрет? - Соломон говорил на англо-норвежском,  который  освоил  не
хуже любого человека на флоте. Теперь  же  он  перешел  на  арабский,  -
Секрет в al-sifr.
   - Аль-цифр? Но ведь это  означает  пустоту,  отсутствие,  ничто.  Как
пустота может быть секретом? Ты дурачишь меня, длиннобородый...
   Соломон поднял руку:
   - Ничуть не бывало. Но  послушайте,  это  не  для  посторонних  глаз,
посмотрите, как все на нас уставились. Вернемся во дворик. Я обещаю вам,
что к тому времени, как  люди  погасят  лампы,  вы  станете  искуснейшим
арифметикусом, таким, что римлянам и не  снилось.  Я  познакомлю  вас  с
премудростями великого Аль-Хоризми.
   И Соломон увел примолкшего короля в тенистый дворик.

***

   Через час Шеф сидел за столом, на поверхность  которого  был  насыпан
мелкий белый  песок  для  рисования.  Единственный  глаз  короля  широко
раскрылся от изумления. Он осторожно провел рукой по написанному, стерев
все, кроме колонки из десяти цифр, которые Соломон показал ему с  самого
начала.
   - Попробуем еще раз, - сказал он.
   - Хорошо. Рисуйте линии.
   Шеф начертил на песке пять вертикальных  линий,  так  что  получилось
четыре колонки. Он  добавил  две  горизонтальные  линии  наверху  и  еще
несколько - внизу.
   - Попробуем  решить  вашу  задачу  определения  дальности,  только  с
числами потруднее, чем вы называли. Допустим, вы кидали камень  весом  в
двести восемьдесят фунтов, и он улетел на сто  двадцать  ярдов.  Но  вам
нужно бросить его на сто сорок ярдов. Вес груза был одиннадцать сотен  и
еще сорок фунтов. Вы должны увеличить его  в  пропорции  семь  к  шести.
Итак, мы сначала умножим тысячу сто сорок на семь, а потом  разделим  на
шесть.
   Шеф кивнул: странно было слышать слова  "умножить"  и  "разделить"  в
таком непривычном смысле, но он понимал, в чем суть.
   - Первым делом, - продолжал Соломон, - напишем в нужном  месте  цифры
для числа тысяча сто сорок.
   Шеф на  мгновение  задумался.  Он  быстро  ухватил  идею  позиционной
системы счисления, но записывать числа ему было нелегко.
   - Попробуйте сначала  записать  его  римскими  цифрами,  -  предложил
Соломон. - Тысячу римляне обозначают как "М".
   Шеф нарисовал на песке неровную "М" и поставил точку. Потом  "С"  для
сотни. Потом знакомые четыре "X" в качестве сорока. Его рука  потянулась
уже нарисовать знак al-sifr,  "пустота",  но  он  вовремя  опомнился.  У
римлян такого знака не было, они обозначали это число как М. С. ХХХХ.
   - Теперь нарисуйте наверху стола арабские цифры, - предложил Соломон.
- Сначала тысячу сто сорок, а пониже - семь.
   Шеф снова задумался. Это  было  непростое  дело.  Так.  Самая  правая
колонка - для чисел меньше десяти. Над одной  из  горизонтальных  линий,
над линией для сомножителя,  он  начертил  крючок  цифры  7.  Над  самой
верхней горизонтальной чертой надо было изобразить  первый  сомножитель,
то есть как он видел по записи римскими цифрами тысячу сто сорок.
   В самой левой  колонке  он  написал  "1",  что  соответствовало  "М",
тысяче. В следующей - еще одну единицу, для  "С".  Дальше  он  изобразил
такую трудную цифру, как "4", заменяющую четыре "X". И наконец, в  самой
правой колонке, для чисел меньше десятка  -  их  десять,  а  не  девять,
доказал ему Соломон - он поставил значок al-sifr.
   Теперь нужно складывать. Первое и самое  главное:  ноль  умножить  на
семь будет ноль.
   Вот и напиши "ноль".
   Аккуратно, под наблюдением четырех пар  глаз,  Шеф  начал  записывать
свои вычисления на покрытом песком столе, этом  предшественнике  счетов.
Долгое время он не мог думать ни о чем  другом,  захваченный  ощущением,
которого прежде не испытывал ни один человек из его народа:  восхищением
цифрами. Под конец, сам не зная, как ему это удалось, он с изумлением  и
глубоким удовлетворением уставился на  выписанный  на  песке  результат:
семь тысяч девятьсот  восемьдесят.  Раньше  ему  никогда  не  доводилось
встречать такое число, и дело было  не  в  величине  -  ведь  было  даже
известно,  сколько  земельных  наделов  насчитывают  его  владения,   по
тридцать тысяч в провинциях, сто тысяч  в  вице-королевстве.  Нет,  дело
было в точности этого числа. Числа больше тысячи он считал сотнями,  или
десятками, или полусотнями, но уж никак не шестерками или семерками.
   - Теперь вам нужно разделить  семь  тысяч  девятьсот  восемьдесят  на
шесть, - негромко продолжал Соломон. - Приготовьте стол к делению.
   Шеф  провел  по  песку  рукой,  нарисовал  новую   таблицу.   Соломон
подсказывал, а Шеф упорно делал свое нелегкое дело.
   - Итак, -  сказал  под  конец  Соломон,  вы  узнали,  что  вам  нужно
увеличить вес груза до...
   - Тысячи трехсот тридцати фунтов, - ответил Шеф.
   - Значит, к первоначальному весу надо прибавить...
   - Две сотни без десятка. Ровно сто девяносто  фунтов.  -  Но  к  тому
времени, как ты начертишь на песке свою таблицу и проделаешь все это,  -
возразил Скальдфинн, - противник уже засыпет тебя кучей камней. Ведь  ты
не сможешь стрелять, пока считаешь!
   - Только не с нашей новой машиной, - решительно заявил Шеф. - Все это
я успею проделать, пока  заряжающие  будут  снимать  груз,  чтобы  снова
поднять коромысло. А потом я просто скажу им загрузить тот же самый  вес
и добавить к нему ровно сто девяносто фунтов.  В  общем,  я  думаю,  что
здесь выйдет примерно так же, как было с подзорной трубой.
   - С подзорной трубой? - переспросил Соломон.
   - Да. Вы помните этого дурака Мухатьяха? Он сумел  сделать  подзорную
трубу, он знал, какую форму придать стеклу, мы бы до этого не додумались
за целую тысячу лет. Но ему и в голову не пришло сделать следующий  шаг.
Готов поспорить, что, когда мы вернемся домой, мои мудрецы будут  больше
знать о  стеклах  и  зрении,  чем  Мухатьях,  и  даже  больше,  чем  его
наставник. Потому что они не успокоятся раньше времени!  Вот  так-то,  а
вычисления, которым вы меня научили, - сам бы  я  никогда  до  этого  не
додумался. Но теперь  я  научился  и  вижу,  что  их  можно  проделывать
быстрее, намного быстрее. Этот стол с песком - он вообще не нужен, как и
камешки в моей руке. Я ими пользовался, потому что мне не хватало опыта.
Иначе я бы мог надеть  камешки  на  проволочки  и  носить  с  собой  эту
своеобразную арфу. Скоро я смогу обходиться  вообще  без  колонок.  Идеи
приходят с трудом, но  усовершенствовать  их  легко.  Эту  идею  я  буду
совершенствовать. До тех пор, пока - как его имя, Соломон,  Аль-Хоризми?
- пока сам Аль-Хоризми не сможет узнать свое детище. И я ее использую не
только для катапульт! Это станет наковальней, на  которой  кузнецы  Пути
перекуют весь мир! Разве не так, Торвин и Скальдфинн?
   Соломон примолк, рука его потянулась к бороде, словно  за  утешением.
Он забыл о неукротимом духе северян и их Единого Короля  в  особенности.
Мудро ли было делиться с ними знаниями? Но теперь слишком поздно  менять
что бы то ни было.

Глава 7

   Димитриос, старший  siphonistos  греческого  флота,  выслушал  приказ
своего  адмирала  с  сомнением  и  некоторой   тревогой.   Приказ   был,
разумеется,  отдан  весьма   осторожно,   как   что-то   среднее   между
предложением и призывом. Ведь  siphonistos  были  почти  государством  в
государстве, они управляли главным оружием Византии, по их  собственному
мнению, они были  в  конечном  счете  даже  более  важными  людьми,  чем
императоры, не говоря уж об адмиралах. Димитриос, если бы  захотел,  мог
сказочно разбогатеть и жить, как лорд, в  любой  стране  цивилизованного
мира, в Багдаде, Кордове или Риме, стоило ему только  продать  секретные
сведения, которые у  него  имелись.  Жена,  любовница,  семеро  детей  и
хранящиеся в византийских банках  две  тысячи  золотых  гиперов  служили
залогом на случай его предательства. Правда, всему городу было известно,
что ни один siphonistos никогда не будет  допущен  к  изучению  ремесла,
если есть хоть малейшие  сомнения  в  его  верности  Церкви  и  Империи,
верности искренней, а не по принуждению.
   Эта верность и служила причиной сомнений Димитриоса. Одной из главных
его обязанностей было сохранение тайны греческого огня. Лучше  проиграть
битву, уничтожив одну из машин, тысячу раз твердили ему,  чем  рисковать
ее захватом  ради  очередной  недолговечной  победы  -  а  в  окруженной
варварами  Византийской  империи  все  победы   давно   считались   лишь
временными.  Сейчас  адмирал  хотел,  чтобы  Димитриос  пошел  на  риск,
приблизившись на галере с  греческим  огнем  к  берегу,  в  сомнительном
сражении  с  иудеями  и  какими-то  язычниками.  Димитриос  был  храбрым
человеком, который презрел  бы  опасность  пойти  на  дно  из-за  камня,
выпущенного одним из варварских мулов. Но совсем другое дело - рисковать
тайной греческого огня...
   - Маленькие суда пойдут впереди, - заискивающе повторял Георгиос, - и
только если им удастся высадиться, пошлем мы твою галеру.
   - Для чего?
   - Если они смогут снять плавучее заграждение, ты ворвешься в гавань и
разом сожжешь все корабли с катапультами.
   - Они нас потопят, как только мы войдем.
   - Ночь будет темная, с  ущербной  луной,  до  ближайшего  корабля  не
больше сотни ярдов. А после этого ты сможешь прятаться от  их  катапульт
за другими их кораблями, пока все их не сожжешь.
   Димитриос задумался.  Он  был  по-настоящему  задет  тем,  как  враги
потопили галеру и вырезали ее экипаж в неоконченной  битве  пару  недель
назад: впервые за свою военную карьеру он почувствовал себя беспомощным.
Приятно было бы отомстить за этот позор и сжечь все  вражеские  суда  до
самой ватерлинии, как того  заслуживают  все  враги  Византии.  Показать
поклонникам дьявола силу Господа и его святейшего патриарха. А небольшое
расстояние и темнота - как раз самые подходящие условия  для  применения
греческого оружия.
   - А что, если они не смогут снять заграждение?
   - Тогда ты сможешь пройти вдоль каменного  мола  и  очистить  его  от
противника. При этом мол будет защищать  тебя  от  катапульт  в  гавани.
Уничтожишь всех на молу и снова исчезнешь в темноте.
   Димитриос колебался. Опасность  здесь  была,  но,  возможно,  она  не
превышала допустимый уровень. Разумеется,  он  примет  собственные  меры
предосторожности, и адмирал об этом знает. Люди около баков  с  горючим,
готовые  их  поджечь,  а  неподалеку  в  море  лодки,  чтобы   подобрать
Димитриоса и команду в том случае, если им придется покинуть свое судно.
Нет нужды повторять все это.
   Увидев его колебания, адмирал решил добавить последнюю  ложку  лести,
чтобы уговорить своего номинального подчиненного.
   - Само собой, мы понимаем, что вы самые главные люди на нашем  флоте.
Вы и ваше оружие, вот что главное. Мы  не  можем  допустить,  чтобы  вас
захватили какие-то варвары. Я сам буду находиться на спасательном судне,
чтобы подойти и забрать вас при малейшем признаке опасности.
   Димитриос улыбнулся с легкой грустью. Адмирал был прав. Но он  и  сам
не  догадывался,  насколько  он  прав.  Димитриос  знал   весь   процесс
приготовления греческого огня, как это называли siphonistos, "от недр до
трубы". Он плавал по Черному морю до самой Тьмутаракани,  где  из  земли
сочилось окрашенное масло. Димитриос видел его зимой, когда  масло  было
тонким и почти бесцветным, видел знойным летом, когда масло было густым,
как липкая грязь на птичьем дворе. Он знал, как собирают и хранят масло.
Он сам лудил медные баки драгоценным оловом, чтобы убедиться, что утечки
не будет. Всю свою машину он собрал собственными руками, баки и клапаны,
топку и мехи, насос и сопло.  Снова  и  снова  под  руководством  старых
мастеров он учился выпускать греческий огонь, следил, как летит в воздух
горящая струя. Его наставник три раза заставил его качать  насос  дальше
опасного предела, используя небольшие или изношенные машины и приставляя
к насосу приговоренных к смерти преступников, так  что  слышался  жуткий
свист niglaros, открытых  предохранительных  клапанов.  Он  с  интересом
потом осмотрел тела преступников, чтобы знать, что с ними сталось  после
взрыва баков. Ни один из них не выжил,  и  Димитриос  подумал,  что  они
ошиблись,  предпочтя  риск  у  сифонистов  гарантированной,  но  зато  и
безболезненной смерти на  плахе.  Он  прекрасно  знал  самые  мельчайшие
детали всего процесса приготовления огня, знал, насколько легче  мастеру
ошибиться, чем сделать все безукоризненно. Он понимал, что одного знания
здесь недостаточно. Требуется весь его  опыт,  который  и  есть  главная
ценность. Что ж, неплохо, если адмирал это понимает.
   - С надежной подстраховкой я согласен, - сказал Димитриос.
   Адмирал с облегчением  откинулся  на  спинку  стула.  Он-то  понимал,
насколько, в сущности, независимы его сифонисты, но попробуй объясни это
Римскому  императору,  человеку,  к  которому  следовало  бы  приставить
опытного врача-византийца, чтобы быть уверенным,  что  император  вскоре
съест что-нибудь не то.
   - Приготовь одну галеру к полуночи, - сказал адмирал. - Можешь  взять
мою "Карбонопсину".
   "То есть "Черноокую красотку", - подумал Димитриос. -  Жалко,  что  в
этой  далекой  стране  таких  не  встретишь.  Одни  тощие  мавританки  и
уродливые дочери  готов  с  их  бледной  кожей  и  бесцветными  глазами.
Безобразные, как  преотвратные  германки,  женщины  их  союзников,  хотя
последние настаивали, что у их  северных  врагов  женщины  еще  хуже,  в
смысле бледности, статей и размера ступни.  Определенно  всех  их  нужно
изгнать из Внутреннего моря, и тогда оно, море Средиземья, снова  станет
внутренним водоемом православных". Димитриос встал,  сухо  поклонился  и
ушел готовиться к бою.

***

   Первый признак готовящегося нападения с моря был замечен  не  раньше,
чем городские гвардейцы, стоявшие в карауле на длинном пирсе,  различили
приблизившиеся в темноте  неясные  тени.  Стражники  застыли,  мгновенье
неуверенно вглядывались вдаль, затем подали  сигнал  тревоги  с  помощью
пронзительных бараньих рожков. Но шестьдесят  посланных  Бруно  рыбачьих
лодок были уже в считанных ярдах от каменной стены мола, десант  в  них,
готовясь к высадке, уже размахивал  швартовочными  крючьями  и  поднимал
небольшие лесенки, достаточные, чтобы взобраться на шестифутовую  высоту
пирса. Стражники натянули свои короткие луки, все, что  у  них  было  из
оружия, и стрелу за стрелой пускали в появляющиеся  непрерывным  потоком
цели. Потом по камню зазвенели первые крючья, и стражники осознали,  что
они совсем одни на пустынной поверхности пирса и  скоро  их  отрежут  от
своих. Они прекратили стрельбу и побежали по  молу  к  берегу,  но  были
перебиты  летящими  из  темноты  дротиками  и  стрелами.  Первая   волна
императорского  десанта  захватила  пирс  почти  без   сопротивления   и
немедленно разделилась на две группы, одна повернула налево и побежала к
открытому концу мола с молотками, пилами и  топорами,  чтобы  попытаться
снять плавучее заграждение и открыть вход в гавань для остальных судов и
галеры с греческим огнем. Другая группа повернула направо и  вооруженной
колонной устремилась к примыкающей к земле части пирса, чтобы  захватить
и удержать ее, пока не подоспеет подкрепление, и  тогда  наброситься  на
беззащитную гавань, либо, еще лучше,  ворваться  на  городскую  стену  и
обеспечить успех приступа с суши.
   Однако пение рожков сделало свое дело.  В  караул  на  пирс  посылали
всего два десятка человек, ведь там они не были защищены  от  случайного
камня, прилетевшего с размещенных на бронированном плоту  катапульт,  но
гораздо больше воинов несли дозор  или  дремали  с  оружием  в  руках  в
уязвимой точке, где пирс примыкал к  берегу.  Когда  ободренные  успехом
высадки атакующие подбежали по каменной полоске к  берегу,  их  встретил
внезапный залп пущенных с небольшого расстояния стрел, а перед собой они
увидели  неприступную  стену  щитов  и  копий.  Легковооруженные  южане,
которых Бруно обычно посылал вперед как наименее ценных, падали замертво
даже от короткой стрелы небольшого лука, но пущенной с  каких-то  десяти
ярдов.  Те,  кто   продолжил   атаку,   наткнулись   на   организованное
сопротивление  защитников  баррикады.  Постепенно  оставшиеся  в   живых
атакующие поняли, что напор поддерживающих их задних рядов слабеет и вот
уже совсем исчез. Не  понимая  происходящего  и  опасаясь  нападения  из
темноты сзади, они отступили, сначала прячась за  щитами,  а  потом,  не
выдержав впивающихся в  оголенные  руки  и  ноги  стрел,  повернулись  и
побежали под прикрытие ночного мрака.
   Шеф проснулся при  первых  же  звуках  рожков.  Из-за  жары  он  спал
раздетым, пришлось за несколько  секунд  натянуть  рубаху  и  сапоги,  в
темноте искать дверь. Перед ним  стояла  Свандис,  тоже  обнаженная,  но
преградившая ему путь. Даже во мраке комнаты с  закрытыми  ставнями  Шеф
ощущал ее сердитый взгляд и услышал в ее голосе упрек.
   - Не беги как дурак! Кольчугу, шлем, оружие! Что от тебя будет толку,
если тебя может убить первый же случайный камень из пращи? -  Шеф  хотел
было возразить, но Свандис опередила его: - Не знаю, как ты,  а  я  дочь
воинов. Лучше прийти поздно, зато готовым, чем прийти рано и умереть. Об
этом тебе мог бы сказать мой отец. Кто  тогда  выиграл  битву,  когда  я
впервые встретилась с тобой? Ты или он?
   "Нельзя сказать, что он ее выиграл, - хотел ответить Шеф.  -  Но  нет
смысла спорить.  Быстрее  будет  подчиниться,  чем  пытаться  оттолкнуть
Свандис". Он повернулся к крюку, на котором  висела  кольчуга,  просунул
руки в тяжелые рукава. Свандис подошла сзади, одернула полы, зашнуровала
кольчугу  прочными  сыромятными  ремешками.  Во   всяком   случае,   она
действительно была дочерью воинов. Шеф обернулся и обнял ее,  прижал  ее
грудь к твердым стальным кольцам.
   - Если останемся живы и вернемся домой, я сделаю  тебя  королевой,  -
сказал он.
   Она резко шлепнула его по лицу:
   - Сейчас не  время  ворковать  в  темноте.  Шлем.  Щит.  Возьми  свой
шведский меч и постарайся его не опозорить.
   Шеф рванулся во дворик, услышал, как Свандис позади рыщет  в  поисках
своей одежды. Он знал, что, где бы ни развернулась схватка, Свандис  там
появится.  Он  неуклюже  побежал,  придавленный  весом  тридцати  фунтов
амуниции, к командному пункту, где  должен  был  находиться  Бранд.  Над
водой неслись звон металла, боевые кличи и стоны раненых.  Шум  слышался
со стороны моря.
   Запыхавшийся Шеф увидел Бранда, подобно  башне  возвышавшегося  среди
отряда викингов, рядом со своим гигантским  родичем  Стирром,  почти  не
уступавшим ему размерами. Казалось, Бранд никуда не спешил и  ничуть  не
тревожился, деловито пересчитывая своих людей.
   - Ублюдки  высадились  на  пирсе,  -  заметил  он.  -  Я  никогда  не
рассчитывал, что с этим у них возникнут трудности. Но если они  намерены