ленного стиля.
     Новейшие английские и американские исследователи согласны  в  том,  что
существует  единый  стиль  драматургии  Бомонта  и  Флетчера.   Однако   для
большинства из них  это  просто  индивидуальный  стиль  данных  драматургов,
своеобразие которого раскрывается в сопоставлении с индивидуальными  стилями
других писателей, например Шекспира или Бена Джонсона.
     Каковы бы ни были индивидуальные особенности художников, их  творчество
не существует изолированно от общего развития искусства.
     Первоначально вся литература и драма Англии с XVI до середины XVII века
рассматривалась как  яркое  выражение  культуры  эпохи  Возрождения  в  этой
стране.  Ясным  было  отличие  этой  культуры  от  мировоззрения   и   стиля
предшествующей эпохи - средних векОв - и эпохи  последующей,  начавшейся  во
второй половине XVII века. В сопоставлении с ними то, что получило  название
английского Возрождения, действительно обладает чертами общности.  Различия,
которые были замечены между начальным, средним и  поздним  творчеством  этой
эпохи, первоначально рассматривались просто как разница стадий одной  эпохи,
вершину  которой  составляло  творчество  Шекспира.  Творчество  Бомонта   и
Флетчера оценивалось как начало упадка ренессансной драмы в Англии,  и  были
даже попытки  определить  этих  драматургов  как  представителей  тогдашнего
декаданса.
     Более углубленное изучение окружения Шекспира обнаружило, что  различие
между великим мастером и его современниками  объяснялось  не  только  разной
степенью одаренности, но и различием идейного и художественного  направления
их творчества. Стало также ясно, что Шекспир был не только  вершиной,  но  и
своего рода рубежом. После него начинается новый период  в  развитии  драмы,
отмеченный появлением иного художественного стиля.
     Исследователь Шекспира и английской  драмы  XVI-XVII  веков  болгарский
ученый  Марко  Минков  пишет,  что   Флетчер,   "сохранив   внешнюю   форму,
унаследованную от  Шекспира  и  его  современников,  стремился,  может  быть
бессознательно, создать совершенно другой тип драмы, ставил акценты совсем в
других местах, и принципы его искусства были  совершенно  другими  по  своей
природе..." {Marсо Mincoff, Baroque Literature in England,  -  "Годишник  на
Софиския университет", т. XLIII, 1946/7, София, 1947.}.  Это  верно.  Минков
считал, что стиль  Бомонта  и  Флетчера  был  связан  с  той  художественной
культурой, которая получила название барокко. Этим  был  сделан  важный  шаг
вперед в понимании драматургии Бомонта и Флетчера. Когда Минков  опубликовал
свою работу в 1947 году, в литературоведении и искусствознании уже  получила
распространение  точка  зрения,  что  вслед  за   стилем   искусства   эпохи
Возрождения утвердился стиль эпохи барокко. Бомонт и Флетчер, таким образом,
были признаны художниками другой  эпохи,  чем  Шекспир  {В  начале  XX  века
некоторые ученые и Шекспира считали  драматургом  барокко.  На  мой  взгляд,
правильнее  видеть  в   нем   писателя   позднего   периода   Возрождения.}.
Индивидуальные особенности их  творчества  оказались  связанными  со  стилем
барокко, как он тогда определялся исследователями.
     Время, однако, внесло поправку в концепцию Марко  Минкова.  Последующее
изучение искусства и литературы барокко обнаружило, что  эпоха,  наступившая
после Возрождения, тоже не была единой. В ее границах теперь различаются два
стиля - маньеризм и барокко. Мне представляется, что  творчество  Бомонта  и
Флетчера принадлежит к стилю маньеризма.
     Уже Марко Минков писал, что попытки  определить  точно  стиль  писателя
могут показаться ненужной схоластикой, так как грани  между  художественными
стилями близких друг другу эпох подчас весьма неопределенны {M. Minсоff, op.
oit,   p.   3.}.   Есть   ученые,   считающие   достаточной   характеристику
индивидуальных особенностей художников и отвергающие  поиски  более  широких
стилевых определений, объединяющих разные явления одной эпохи. Я не разделяю
этой точки зрения. Произведение искусства понимается глубже и полнее,  когда
мы видим в нем не только проявление личного мастерства художника, но и общие
черты художественной культуры определенной эпохи. Читателю  неосведомленному
некоторые стороны творчества  художника  кажутся  выражением  его  личности,
тогда как на самом деле они имеют совсем  не  личный  характер,  а  являются
отражением стиля определенного  направления  искусства.  Заблуждения  такого
рода были особенно распространены  в  отношении  Шекспира,  у  которого  все
казалось продуктом его гения. Теперь уже лучше известно, какие элементы были
выражением его могучей художественной индивидуальности и какие  принадлежали
к арсеналу общих средств драмы его времени. Точно так же, если  мы  в  самом
деле хотим убедиться в том, что Бомонт и Флетчер не "второсортные Шекспиры",
то надо взглянуть на их произведения в свете всей духовной и  художественной
культуры их времени.
     Выше мы говорили об умонастроении, определившем дух творчества  Бомонта
и Флетчера. Сейчас речь пойдет о стиле их драматургии.
     Маньеризм возник первоначально в Италии, затем  перебросился  в  другие
страны Европы. Он проявился сначала в  изобразительных  искусствах.  Точнее,
раньше всего он был распознан именно в них. В недавнее время стало очевидно,
что маньеризм имел место не только в живописи, но и  во  всех  других  видах
художественного творчества, включая поэзию  и  драму.  При  всех  различиях,
какие существуют  между  видами  искусства,  маньеризм  обладает  некоторыми
общими характерными признаками. Они были  установлены  сначала  в  отношении
живописи, и мы воспользуемся  определениями  одного  искусствоведа,  которые
покажут нам, насколько  велика  общность  стилевых  признаков  маньеристской
живописи и драматургии.
     Маньеризм    разрушает     классические     пропорции,     культивирует
экспериментаторство,    проникнутое    субъективизмом;    ему    свойственны
приблизительность  и  двусмысленность,  путаница  направлений  и   неясность
намерений,  чрезмерная   утонченность,   отсутствие   единой   эмоциональной
настроенности.  Маньеристское  искусство   взволнованно,   "темно",   лишено
последовательности.  В  произведениях  маньеристов  нет  логического  центра
композиции, психологические  соотношения  между  изображенными  фигурами  не
получают окончательного определения; они смотрят на нас,  но  уклоняются  от
сближения с нами, оставаясь психологически обособленными, чуждыми  нам  даже
тогда, когда  смотрят  на  нас  {См.:  Wylie  Sypher,  Four  Stages  of  the
Renaissance Style, N. Y., 1956, p. 102-112.}.
     Мы привели характеристику, данную маньеризму  как  стилю  живописи.  Но
разве  не  соответствуют  эти  определения  тому,  что  установили  критики,
исследуя творческие особенности  драматургии  Бомонта  и  Флетчера?  Правда,
Уайли Сайфер, у которого мы заимствовали характеристику маньеризма,  относит
к этому стилю некоторые произведения Шекспира, тогда как Бомонта и  Флетчера
считает, как и М. Минков, драматургами барокко {Ibid., p. 260, 293.}. Сайфер
основывает свое  определение  стиля  Бомонта  и  Флетчера  на  одной  только
"Трагедии девушки".
     Так как грани близких, а подчас и  одновременных  стилей  маньеризма  и
барокко иногда трудно установить, то ошибка Сайфера могла бы быть оправдана,
если  бы  она  не  вступала  в  противоречие  с  его  же  собственной  общей
характеристикой английской драмы периода Джеймза I, в которой подчеркиваются
как раз те черты, какие мы считаем типичными для Бомонта и Флегчера. К  этим
писателям вполне  применимо  то,  что  Сайфер  пишет,  имея  в  виду  других
драматургов эпохи: "странная "духовная неуверенность""  и  "мир  хаотических
мыслей"... "Духовный кризис развивается тогда,  когда  понимание  первооснов
жизни  оказывается  спутанным,  хотя  и  сохраняется  ясность  в   отношении
отдельных не связанных между  собой  понятий  -  этакая  бездумная  ясность,
которая ведет к стремительным поступкам, именно потому,  что  основания  для
этих  поступков  являются  сомнительными,  короче  говоря,  неопределенность
конечных  целей  и  крайняя  решительность  перед   лицом   непосредственной
ситуации" {Ibid., p. 140-141.}. Все это сказано Сайфером по другому  адресу,
но как нельзя лучше приложимо к драматургии Бомонта и Флетчера.
     Она была порождением эпохи утраченных иллюзий и потерянных  идеалов.  В
ней отразилась вся неустойчивость жизни,  породившая  зыбкость  нравственных
понятий. Тем не менее творчество Бомонта и Флетчера не  было  упадочным.  Их
произведения полны жажды настоящей  жизни,  проникнуты  уважением  к  людям,
способным на великие подвиги духа. Именно это объясняет то в общем  здоровое
впечатление, которое оставляют их  пьесы.  Но  в  еще  большей  степени  они
привлекают огромной  изобретательностью,  искрометным  остроумием,  взлетами
истинной поэтичности.
     Очень все путано и смешано в их произведениях, потому что  авторы  сами
не были уверены в том, как решаются большие вопросы жизни. Но если не искать
у них поучения, то Бомонт и Флетчер своими  произведениями  могут  доставить
большое удовольствие. Если вы любите театр, то вот он перед вами в этих двух
томах   избранных   произведений   замечательных   мастеров    необыкновенно
сценических пьес, насыщенных движением, страстями, горем,  слезами,  смехом,
розыгрышами, проделками, острословием и многим другим, чего не  перечислишь.
Читатель, который откажется искать в этих пьесах подобия Шекспира,  убедится
в том, что  своеобразное  творчество  Бомонта  и  Флетчера  имело  качества,
позволившие им завоевать признание даже таких зрителей, которые незадолго до
этого наслаждались творениями их замечательного  предшественника.  Это  было
странное,  взволнованное,  неровное,   причудливое,   подчас   неясное,   но
необъяснимо завлекательное искусство. Оно производит (впечатление и теперь и
имеет бесспорное право на внимание читателей нашего времени.






        Френсис Бомонт, Джон Флетчер.
        Испанский священник


                            Комедия в пяти актах

----------------------------------------------------------------------------
     Перевод M. Лозинского
     Бомонт и Флетчер. Пьесы. В 2-х томах. Т. 2
     Библиотека драматурга, М.-Л., "Искусство", 1965
     OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------

        "ПРОЛОГ"

                   Рассказывать о том, что, мол, у нас
                   Сегодня есть новинка напоказ
                   (Названье вам известно), вряд ли надо;
                   Что в ней, мол, нет ни горечи, ни яда
                   (Ни остроумья - скажет кое-кто,
                   Затем, что нынче остроумно то,
                   Чего мы избегаем); что, мол, целью
                   Поэт имел вас пригласить к веселью
                   И что задача удалась ему;
                   Что пьеса, мол, прекрасна,- ни к чему:
                   Вы не поверите, - мы станем спорить,
                   А это сразу может нас поссорить.
                   Я был бы дерзок, требуя от вас
                   Согласия со мной уже сейчас.
                   Нет, судьи - вы, и пьеса вам подсудна.
                   Сегодня - спуск. Мы верим - наше судно
                   Себя покажет с лучшей стороны
                   И, не страшась ни ветра, ни волны,
                   Еще не раз широко вспенит воды,
                   Но только вы не портите погоды,
                   Не подымайте бури; господа,
                   Мы ждем от вас любезного суда.


        "ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА"

     Дон Энрике - вельможа, слепо любящий Виоланту, жестокий к своему брату.
     Дон Хайме - младший брат дона Энрике.
     Бартолус - скупой стряпчий, муж Амаранты.
     Леандро - дворянин, легкомысленно влюбленный в жену стряпчего.

     Анджело |
     Mиланес } трое дворян, друзья Леандро.
     Арсенио |

     Асканио - сын дона Энрике.
     Октавио - мнимый муж Хасинты.
     Лопес - испанский священник.
     Дьего - его пономарь.
     Коррехидор - по-нашему судья.
     Альгвасилы - по-нашему сержанты.
     Андреа - слуга дона Энрике.
     Виоланта - мнимая жена дона Энрике.
     Хасинта - некогда помолвленная с доном Энрике.
     Амаранта - жена Бартолуса.
     Эгла - мавританка, служанка Амаранты.
     Четверо прихожан, судебный пристав, певцы, слуги.

                         Место действия - Кордова.


        "АКТ ПЕРВЫЙ"

        "СЦЕНА ПЕРВАЯ"

                                   Улица.
                     Входят Анджело, Миланес и Арсенио.

                                  Арсенио

                      Леандро заплатил за все.

                                  Миланес

                                               Еще бы!
                      Особенно когда он сбросил траур,
                      В котором сыновья с такой охотой
                      Оплакивают прах своих отцов.
                      Родители так долго копят мусор,
                      Что дети, их жалея, просят небо
                      Взять их к себе; а если те застрянут
                      В чистилище, так это не беда,
                      Лишь бы убрались. За его отца
                      Я не боюсь; я убежден в успехе
                      Его молитв. Ах, я бы рад и сам
                      Усердно помолиться!

                                  Арсенио

                                          Нечестивец!
                      Тебе не стыдно?

                                  Миланес

                                     Не журите, доктор;
                      Вы сами не безгрешны. Приведите
                      Всех кордовских наследников к присяге,
                      Они вам скажут - это здравый догмат,
                      Леандро первый.

                                  Арсенио

                                      Он теперь владеет
                      Большим богатством.

                                  Миланес

                                          Что ж, и по заслугам:
                      Он королевски щедр, но знает меру
                      В своих поступках и всегда с разбором
                      Творит добро. Со всеми тароватый,
                      0" помогает людям, где придется,
                      Но не вслепую. В этом и причина,
                      Что лучшие из граждан так охотно
                      С ним ищут встречи, что они так ценят
                      Его приятный нрав.

                                  Арсенио

                                         Дон Хайме, брат
                      Вельможного Энрике, им как будто
                      Весьма пленен.

                                  Миланес

                                     Не только; Хайме нужен
                      Его кошель, он из него и черплет.
                      Теперь не редкость, если бедный дон
                      Клянется в вечной дружбе торгашу,
                      В котором видит пользу; и хотя
                      Дон Хайме рода знатного и брат
                      Богатого Энрике, чьи доходы
                      Изрядно приумножились женитьбой
                      На донье Виоланте, старший брат
                      Его не очень жалует и держит
                      На нищенском пайке.

                                  Арсенио

                                         Но дон Энрике
                      Бездетен; по испанскому закону,
                      Раз у него потомства нет, дон Хайме
                      Ему наследует.

                                  Миланес

                                    Да, и отсюда
                      Вся их вражда. Хотя наш юный дон
                      Терпеть не может брата, он бы должен
                      За ним ухаживать; но, слишком гордый,
                      Чтоб унижаться, он несет свой жребий,
                      Живя надеждами.

                                  Арсенио

                                     Кто этот мальчик,
                      Всеобщий их любимец?

                                  Миланес

                                          Он прелестный,
                      И я милей ребенка не встречал:
                      Такой простой и ласковый, что все
                      Его невольно любят; тихий, скромный,
                      Он рад скорей терпеть нужду и голод,
                      Чем попросить поддержки. Это сын
                      Октавио, военного в отставке,
                      И той, которую когда-то звали
                      "Прекрасная Хасинта". Ради сына
                      Их, несмотря на бедность, окружают
                      Почет и ласка.

                      Входят Xайме, Леандро и Асканио.

                                     А, вот и они!
                      Я умолкаю; ты увидишь сам,
                      Что мой отчет был верен.

                                   Хайме

                                               Друг Асканио,
                      Почаще заходи - ты мне милее
                      Всех женщин.

                                  Асканио

                                   Ваша доброта, сеньор,
                      Неопытного юношу научит
                      Быть дерзким и докучным.

                                  Леандро

                                               Ты не можешь
                      Наскучить там, где ты всегда желанен.
                      А мне, мой друг, вы уступите долю
                      Его приязни - я любой ценой
                      Ее куплю.

                                   Хайме

                                Когда бы я владел
                      Тем, что моя пророчит мне надежда,
                      Ты знал бы покровителя на деле,
                      Не на словах; и все же будь моим;
                      Тебя приму я как родного сына,
                      Не как слугу; хоть я и небогат,
                      Ты будешь жить привольнее, чем паж
                      Испанского двора.

                                  Асканио

                                        Я вас прошу,
                      Не истолкуйте дурно мой отказ
                      От столь великой милости. Не гордость
                      (Такой порок мне был бы не к лицу)
                      Велит мне уклониться от щедрот,
                      Столь для меня заманчивых, и также
                      Не предрассудок, будто, став слугой
                      Под бременем тяжелой нищеты,
                      Доказываешь низменную душу.
                      Я бы хотел, чтоб возраст мне позволил
                      Вам послужить, как должен дворянин
                      (Я смею притязать на это званье).
                      Отец мой королю на бранном поле
                      Служил как капитан; и хоть домой
                      Вернулся бедным, он богат почетом
                      И ранами, полученными храбро.
                      Я не смущен его плохой удачей.
                      Наоборот, я полон страстной жажды
                      Идти его путем; и если небо
                      Судило мне, чтобы я стал мужчиной,
                      О, как я был бы горд, служа отчизне,
                      Под вашим стягом преклонить копье!
                      Стезею чести вам вослед я шел бы,
                      Хотя б восстали на моем пути
                      Все ужасы войны.

                                   Xайме

                                      Ты смелый мальчик
                      И хорошо сказал. За твой ответ
                      Ты дорог мне вдвойне.