ернии",  -   повторил   командир
Мальстрем.
   - Да, сэр. - Я  стоял,  вытянувшись  по  стойке  "смирно".  Он  забыл
скомандовать "вольно". Мальстрем пожевал губами:
   - Конечно, матросы берут  с  собой  контрабандой  спиртное.  Все  без
исключения. Но гуфджус...
   Гуфджус,  разумеется,  совсем  другое  дело.   Сначала   он   кажется
безобидным, но потом толкает человека на  всякие  сумасбродства,  делает
невменяемым  и  опасным  для  окружающих.  Свидетельством  тому   служит
разыгравшийся дебош с дракой.
   - Да, сэр. Мы, по крайней мере, нашли источник.
   Сделать  гуфджус  нетрудно.  Несколько  пробирок,  реторта,  крахмал,
магнезия и прочее. Ингредиенты вполне доступные.
   - Когда об этом узнают в  Адмиралтействе...  -  Он  покачал  головой.
Впрочем, не так уж  это  было  серьезно.  Будь  жив  командир  Хаг,  ему
пришлось бы труднее, чем Мальстрему, который во время посадки еще не был
в должности.
   Он поднял глаза:
   - Вольно, Ники. Прости.
   - Благодарю,  сэр.  -  Я  расслабился.  -  Что  вы  намерены  делать?
Капитанская мачта? - Гардемарин не должен задавать подобных вопросов. Но
мистеру Мальстрему явно хотелось поговорить, к тому же это был  Харв,  в
недавнем прошлом мой друг.
   - Нет. - Лицо командира посуровело. - Военный трибунал. - Заметив мое
удивление, он добавил:
   - Эти подонки знали, что делают. Они нарушили десяток пунктов устава,
уже когда гнали эту дрянь на борту корабля. Потом учинили скандал. А что
если бы они, накачавшись  наркотиками,  явились  на  вахту?  В  машинное
отделение или в воздушный шлюз?
   В какой-то степени он  был  прав.  Выходка  матросов  могла  погубить
корабль. Но этого не случилось. Дело ограничилось матросскими кубриками.
Капитанская мачта, или несудебное наказание, могла привести к  понижению
в чине, уменьшению жалованья или внеочередным нарядам. Гораздо серьезнее
- военный суд. Пока "Гиберния" находилась в межзвездном рейсе, вдали  от
дома, человека можно было за провинности посадить на гауптвахту, уволить
с должности и даже казнить.
   Вместо того чтобы замять  случившееся,  военный  суд  раздует  его  и
придаст ему официальный статус. И,  что  еще  хуже,  повлечет  за  собой
недовольство и ухудшение отношений между наемными матросами и офицерами.
   - Да, сэр, понимаю. - Я  умолчал  о  своих  опасениях.  Это  меня  не
касалось.
   - Пилот Хейнц будет председателем трибунала,  а  Алекс  -  защитником
обвиняемых.
   - Алекс? - Я так удивился, что забыл о дисциплине. И, чтобы исправить
оплошность, быстро добавил:
   - Сэр.
   - Кто же еще? Нужен обязательно офицер. Эту дрянь  обнаружил  главный
инженер Макэндрюс. Он  будет  свидетелем,  как  и  вы  с  Ваксом.  Сэнди
выступит в качестве обвинителя. Больше некому.
   - А доктор Убуру?
   - Доктор лечила пострадавших и проводила допросы. Командир прав.  Все
офицеры наперечет.
   - Есть, сэр. - Я подумал, что надо  бы  освободить  Алекса  от  вахт,
чтобы он успел проштудировать уставы.
   Суд состоялся три дня спустя в кают-компании лейтенантов, где  раньше
заседала  комиссия  по  расследованию.  Троих  обвиняли  в   организации
лаборатории, участии в бунте и оскорблении  командира,  наиболее  тяжких
преступлениях. Пятерых - в использовании наркотиков, причем  четверо  из
них были также участниками  беспорядков.  Семерых  привлекли  только  за
драку.
   Все было не так уж сложно, как могло показаться. Старшина Терил знал,
кто разбил ему  голову:  один  из  тех,  кого  обвиняли  в  употреблении
наркотика, и один из тех трех, кто его поставлял. Семеро обвинявшихся  в
драке полностью признали свою вину и уповали  на  милосердие  командира.
Признали себя виновными также двое употреблявших наркотик.
   Ни одному из пятнадцати обвиняемых командир не  сделал  снисхождения.
Четверых приговорил к шести месяцам гауптвахты,  а  троих  разжаловал  в
простые  матросы.  Потом  провели  судебное  разбирательство  по   делам
оставшихся восьми.
   Сначала  слушали  дело  трех  матросов,   обвинявшихся   в   поставке
наркотика. Пилот Хейнц, восседавший на месте судьи, без всякого интереса
слушал, как Алекс Тамаров, то и дело сбиваясь, защищает своих  клиентов.
Формальностей на суде не придерживались. Почувствовав, что гардемарин не
справляется со своими обязанностями, обычно  молчаливый  пилот  допросил
свидетеля сам.
   Три злополучных матроса время от времени перешептывались  с  Алексом,
мешая ему допрашивать Макэндрюса.
   - Был ли пузырек с наркотиком под определенной койкой, когда  вы  его
нашли, сэр?
   - Не совсем, - невозмутимо ответил главный инженер. - Коробка  лежала
на полу, наполовину скрытая койкой.
   - Итак, вы не можете утверждать, что она принадлежит мистеру Тауку? -
Алекс старался изо всех сил, пытаясь выиграть это безнадежное дело. Таук
уже во всем признался на ДН-допросе. У него  было  право  отказаться  от
своего признания, но это обратилось бы против  него.  И  Алекс  старался
найти улики, которые поставили бы этот допрос под сомнение.
   - Я не знаю, кому она принадлежит, мистер Тамаров. - Главный  инженер
оставался спокоен. Другие свидетели опознали коробку и подтвердили,  что
она принадлежит Тауку.
   -  Сэр,  вы  можете  опровергнуть  утверждение,  что  мистера   Таука
подставил другой матрос?
   - Да. - Алекс удивился и в то же время встревожился,  но  у  него  не
было выбора. Он должен был дать возможность главному инженеру  ответить,
- Очнувшись после того, как его оглушили выстрелом станнера, мистер Таук
попытался ударить мистера Вышинского по лицу.
   - Но, может быть, он считал, что его оглушили несправедливо?
   - Возможно, - ответил главный инженер, хотя, судя по тону, сам в  это
не верил.
   В своих свидетельских показаниях я мало что  мог  добавить,  лишь  во
всех подробностях рассказал, как мистер Вышинский навел порядок. Сэнди и
Алекс слушали меня без особого интереса.
   Процесс был просто ритуалом. Чтобы установить истину, достаточно было
ДН-допросов.  Однако  мы  по-прежнему  соблюдали  формальности   как   в
гражданском, так и в военном судах:  защитники,  обвинители,  свидетели.
Почти во всех случаях исход был предрешен.
   Во время перерыва  я  забрел  в  кают-компанию  пассажиров.  Хотелось
немного отвлечься, поговорить с кем-нибудь, с миссис Донхаузер  или  Ибн
Саудом. Но их там не оказалось. Я увидел едва знакомых мне двух  пожилых
пассажиров,  читавших  головиды,  близняшку  Трэдвелов,  которая  писала
игровую программу, время от времени проверяя  ее  на  экране,  и  Дерека
Кэрра - худого, высокого, аристократичного. Заложив руки  за  спину,  он
изучал висевшую на стене голограмму галактики.
   Я подошел к нему и тихо сказал:
   - Примите мои соболезнования, мистер Кэрр.  У  меня  не  было  случая
поговорить с вами после смерти вашего отца.
   - Благодарю вас, - холодно ответил юноша, не отрываясь от голограммы.
   Ему явно не хотелось разговаривать.
   - Если вам понадобится моя помощь, дайте мне, пожалуйста, знать  -  Я
уже отошел от него, когда он неожиданно меня окликнул.
   - Гардемарин! - Он даже не запомнил моего имени, хотя мы целый  месяц
просидели за одним столом. Я остановился. - Вы можете сделать  для  меня
кое-что. Поговорить со мной. - Он заколебался, - Мне надо  с  кем-нибудь
поговорить. Так почему не с вами?
   Очень вежливо с его стороны. Но я сделал скидку на его горе.
   - Хорошо. Где же мы поговорим?
   - Давайте прогуляемся.
   Мы  пошли  по  круговому  коридору  мимо  обеденного  зала,  лестниц,
пассажирских кают второго уровня,
   - У меня и моего отца есть собственность на Надежде, - начал он. -  И
в общем-то немалая. Поэтому мы и отправлялись домой.
   - Значит, вы человек обеспеченный, -  Я  говорил  просто  так,  чтобы
поддержать разговор.
   - О да, - с горечью произнес он. - Доверенные лица  и  опекуны.  Отец
все предусмотрел. Он показывал мне завещание.  Долгие  годы  всем  будут
распоряжаться банки и управляющие плантациями. Я не получу ничего,  пока
мне не исполнится двадцать два  года.  Шесть  лет!  На  пропитание  мне,
разумеется, хватит, но...
   После небольшой паузы я спросил:
   - Что "но", мистер Кэрр?
   Он смотрел куда-то в пустоту, сквозь стену:
   -  Отец  научил  меня  управлять  плантациями.  Научил   бухгалтерии,
посевным циклам. Мы вместе принимали решения. Я  думал...  -  Глаза  его
затуманились. - У нас с  отцом...  были  деньги,  мы  хорошо  жили.  Мне
казалось, так будет всегда.
   Сунув руки в карманы, он повернулся ко  мне.  В  глазах  его  застыла
печаль,
   - А теперь я всего этого лишился. Со мной снова будут обращаться  как
с младенцем. Даже слушать никто не станет. Пройдут годы,  прежде  чем  я
смогу что-нибудь изменить.
   Я молча обдумывал его слова.
   - А мать, у вас есть мать?
   - Нет. Я отношусь к моногенетическому клану. У меня был только  отец.
- Сейчас это довольно распространенное явление. Интересно, как люди себя
при этом чувствуют? Мы  в  Кардиффе  были  более  консервативными.  -  Я
унаследовал гены и отца, и матери, но матери
   Никогда не видел. - Помолчав, он добавил:
   - Я подумал, вы сможете меня понять. Мы с вами одного возраста и  все
такое. У обоих есть обязанности.
   - Да, понимаю. Можно вам задать вопрос, мистер Кэрр?
   - Что вас интересует?
   Может, я и не стал бы  об  этом  спрашивать,  но,  видимо,  сказались
усталость и нервное напряжение.
   - Вы действительно скорбите о гибели отца? Лицо его приняло  холодное
выражение.
   - Вы  не  сказали,  какие  питали  к  нему  чувства.  Лишь  упомянули
преимущества, которыми пользовались при его жизни.
   Он рассвирепел:
   - Я тяжело переживаю потерю отца. Больше, чем такой,  как  вы,  может
себе представить. Забудьте о нашем разговоре, -  И  он  пошел  прочь  от
меня.
   Я догнал его:
   - Но вы всячески скрываете свое горе. Откуда же мне было знать?
   Он постепенно замедлил шаг и  наконец  остановился,  прислонившись  к
стене.
   - Я не выставляю напоказ свои чувства, - холодно произнес он.  -  Это
недостойно.
   Я понял, что должен нанести ему ответный удар:
   - Когда отец привез меня в Дувр для поступления в Академию, мне  было
тринадцать. Все мои пожитки умещались  в  одном  маленьком  чемоданчике.
Пока мы шли до ворот, он  не  произнес  ни  единого  слова.  А  когда  я
остановился, чтобы попрощаться, взял меня за плечи, подтолкнул к входу и
ушел. Я обернулся и стал смотреть ему вслед, но он  так  ни  разу  и  не
оглянулся. - Я помолчал. - Я часто вижу это во сне. Психиатр сказал, что
с  возрастом  это,  возможно,  пройдет.  -  Я  перевел   дух,   стараясь
успокоиться. - Мы в разном положении, мистер Кэрр, но я знаю, что  такое
одиночество.
   После паузы Дерек сказал:
   - Сожалею, что был резок с вами, гардемарин.
   - Мое имя Сифорт. Ник Сифорт.
   - Простите, мистер Сифорт. Отец всегда говорил, что мы не такие,  как
все. И я верил ему. В чем-то мы действительно не такие, забываем о  том,
что у других тоже есть чувства.
   Мы возвращались в кают-компанию молча. У входа остановились  и  после
минутной заминки обменялись рукопожатиями.
 
8 
 
   Согласно ритуалу, пока Хейнц зачитывал приговор, мистер  Таук  и  его
адвокат Алекс стояли перед столом председателя суда по стойке "смирно".
   - Мистер Таук, суд признал вас виновным в хранении на борту  военного
судна контрабандного вещества, а именно крахмалистой магнезии, именуемой
гуфджусом. За этот проступок суд номинально  приговаривает  вас  к  двум
годам заключения.
   Суд обычно налагал максимальное наказание, предусматриваемое законом.
Номинальное заключение рассматривалось командиром, и срок его  мог  быть
сокращен.
   - Мистер Таук, суд признает вас виновным  в  том,  что  вы  принимали
участие в нарушении общественного порядка  на  борту  идущего  с  грузом
судна. Суд номинально приговаривает вас к  шести  месяцам  заключения  и
лишению всех званий и рангов.
   Пилот Хейнц перевел дух. Это  была  самая  длинная  изо  всех  речей,
которые я когда-либо от него слышал.
   - Суд также признает вас виновным в  том,  что  вы  ударили  офицера,
старшего вас по званию, а именно мистера  Вышинского,  а  также  мистера
Терила, пытаясь помешать выполнению ими долга. Суд приговаривает  вас  -
номинально приговаривает - к повешению за шею до  наступления  смерти  и
передает старшине корабельной полиции для исполнения приговора.
   Хотя приговор был известен заранее, Алекс сник и опустил голову. Таук
не шелохнулся, как будто не слышал.
   Уже в кубрике я старался утешить Алекса. Но он все плакал и плакал. Я
сжимал его руку, бормотал что-то бессвязное. Вакс какое-то время на  нас
смотрел, потом хлопнул меня по плечу и знаком велел отойти,  после  чего
сел рядом с Алексом и обнял его своей огромной лапой.
   - Уходи, я в порядке. - Алекс попытался стряхнуть руку Вакса.
   - Сначала выслушай. -  Рука  оставалась  на  месте,  -  Мой  дядя  из
Шри-Ланки - юрист по уголовным делам.
   - Ну и что?
   - Однажды он сказал мне, что именно самое трудное в его  работе.  Ему
очень нравились некоторые его клиенты. - Вакс  сделал  паузу,  но  Алекс
продолжал молчать. - Так вот, самое трудное, по его мнению, помнить, что
он защищает преступников, и если не может добиться их  освобождения,  то
это не его вина, а их. Потому что в тюрьму они угодили тоже  не  по  его
вине.
   - Наверно, можно было его вытащить, - заговорил наконец Алекс.
   - Только не на военном флоте, -  убежденно  заявил  Вакс.  Он  поднял
юношу, уложил на спину, и я, в который уже раз, позавидовал его силе.  -
Читай устав, Алекс. Он написан для того, чтобы поддерживать власть, а не
поощрять преступников.
   - Но казнить...
   - Это решать командиру. Как бы то ни было, Таук -  наркоделец.  И  не
вызывает у меня ни малейшей симпатии. А ты что переживаешь?
   Мое присутствие больше не требовалось, и я вернулся на свою койку.
   - Но его могут повесить! - Алекс подложил руку под голову. - Я  знаю,
ты хочешь меня утешить,  но  хорошо  понимаешь,  что  лейтенант  Дагалоу
сделала бы гораздо больше для его спасения.
   - Ничего она не сделала бы. Не смогла бы, - спокойно ответил Вакс.  -
На корабле, доставляющем груз, действуют законы военного времени.  Иначе
невозможно было бы поддерживать  порядок  и  гарантировать  безопасность
тем, кто находится на борту. Случившееся в кубрике три не что иное,  как
мятеж. Так неужели ты хочешь, чтобы мятежники остались безнаказанными?
   - Конечно, нет, - возмущенно выпалил Алекс. - Никто из нас о таком  и
не думает.
   - Таук поднял руку на офицера при исполнении служебного долга  -  что
это, если не бунт? И как только у тебя  хватило  смелости  сочувствовать
ему!
   Сочувствовать ему? Алекс был не дурак и быстро сообразил, что к чему.
   - Я не оправдываю его, но с приговором не могу  согласиться.  Мы  все
небезгрешны. Вспомни, как ты вел себя с  мистером  Сифортом!  Прямо-таки
достал его.
   - Что верно, то верно. Мне бы башку  за  это  оторвать  надо,  Только
сейчас до меня дошло. "Что же, приятно слышать", - подумал я.
   - Знаешь, Тауку просто не повезло, - с горечью произнес Алекс.
   - Нет, - не выдержал я.  -  Одно  дело  возня  в  кубрике,  другое  -
наркотики да еше попытка ударить офицера. И ты это хорошо знаешь.
   - Знаю, - сказал Алекс со вздохом. Он сел на койке. - Да  поймите  же
вы! На следующих заседаниях  трибунала  мне  снова  придется  через  это
пройти.
   Мы посочувствовали ему, и обстановка разрядилась.
   На другой день судебное разбирательство продолжалось. Еше два матроса
были приговорены к смерти за то, что подняли руку на офицеров. Остальным
были назначены более легкие наказания.
   Пилот представил вердикты  трибунала  командиру  Мальстрему.  Если  в
течение тридцати дней командир не смягчает  приговор,  старшина  военной
полиции автоматически приводит его в исполнение.
   Лишь через несколько дней члены экипажа пришли в  себя,  хотя  горечь
совсем не исчезла. Но в общем  все  улеглось.  И  мы,  и  все  остальные
понимали, что только твердой рукой можно управлять кораблем.  Мальстрему
предстояло принять трудное и ответственное  решение,  он  нервничал,  но
виду не подавал. Все  волнения  позади,  и  это  не  могло  не  принести
облегчения. Мальстрем смеялся, шутил с детьми пассажиров, несколько  раз
усаживал меня ужинать  за  капитанский  столик,  хотя  по  чину  ему  не
полагалось оказывать предпочтение кому-то из офицеров.
   Однажды Мальстрем даже пригласил меня поиграть в  шахматы.  Он  знал,
что я никогда  не  бывал  в  апартаментах  командира  и  буду  себя  там
чувствовать неловко, а  потому  повел  меня  в  пустующую  кают-компанию
лейтенантов.
   Впервые за многие недели  мы  разложили  доску.  Играл  я  хуже,  чем
обычно,  но  не  нарочно  -  просто  нервничал.  Одно  дело   играть   с
лейтенантом, другое - с командиром. Он, видимо, все понимал  и  старался
разговорить меня, чтобы я почувствовал себя раскованнее.
   - Вы уже приняли решение о мятежниках, сэр? - Со стороны  гардемарина
было дерзостью задавать подобные вопросы командиру, однако Мальстрем  не
только не рассердился, но даже обрадовался возможности снова  сблизиться
со мной. Видимо, это было ему просто необходимо.
   Лицо его потемнело.
   - Я не вижу возможности смягчить приговор  и  при  этом  поддерживать
дисциплину на корабле. - Он вздохнул. - Я не выношу казни.  Меня  тошнит
при одной лишь мысли о ней. Но я не представляю,  как  облегчить  участь
этих несчастных, обреченных на смерть.
   - У вас есть еще время подумать.
   - Да, двадцать  пять  дней.  Посмотрим.  -  Он  перевел  разговор  на
Надежду. Спросил, не раздумал ли я угостить его выпивкой. Я ответил, что
не раздумал, хотя понимал, что это маловероятно. Командир на  берегу  не
гуляет с гардемаринами. Хотя бы потому, что у него нет времени.
   После того дня не знаю, что произошло, но командир больше не улыбался
мне при встрече в обеденном зале, выглядел мрачным и озабоченным. Четыре
часа простоял я на вахте вместе с ним и пилотом, и он  почти  все  время
молчал.  Возможно,  никак  не  мог  принять  решение  о  смертной  казни
осужденным.
   Через  два  дня  мы  вышли  из  синтеза   для   проведения   плановой
навигационной проверки. Чем  длиннее  расстояние,  пройденное  в  режиме
синтеза, тем больше вероятность навигационной  ошибки.  Обычно  в  таких
далеких путешествиях, как наше,  синтез  прерывают  дважды  или  трижды,
каждый раз уточняя координаты.
   Мы вышли из синтеза, глубоко погрузившись в межзвездное пространство.
Дарла и пилот вычислили курс. Их цифры совпадали с  вычислениями  Вакса,
который, находясь на вахте, тоже проводил  расчеты  для  страховки.  Но,
вместо того чтобы продолжить путь, командир отложил  вход  в  синтез  на
одну ночь, и мы дрейфовали в космосе.
   За ужином в тот вечер я сидел недалеко от  командира,  нас  разделяло
всего два столика. Держался он бодро. Я видел, как  он  дразнил  Йоринду
Винсент, а та лишь смущенно смеялась, ничего не отвечая.
   Я поискал глазами Аманду. Она сидела на другом конце зала за столиком
номер семь. С доктором Убуру. Я мысленно умолял ее посмотреть на меня. И
мои мольбы, видимо, были услышаны. Она взглянула на меня с милой улыбкой
и отвернулась.
   Моя рука с поддетым на вилку куском  бифштекса  застыла  на  половине
пути. Я видел, как командир тянется к стакану с водой. Вдруг  он  жестом
подозвал стюарда, что-то сказал, и тот побежал к столику номер семь.  Во
мгновение ока доктор Убуру очутилась рядом с командиром и опустилась  на
колени. Командир скорчился над столом.
   Двое  матросов,  дежуривших  на  кухне,  помогли  ему  подняться   и,
поддерживая, повели в коридор. Он  с  трудом  переставлял  ноги.  Доктор
Убуру шла следом. Я смотрел на них, не веря своим глазам.
   Старших по званию, которые могли  бы  остановить  меня,  не  было.  Я
извинился, покинул столовую и решительно вышел  в  коридор.  Побежал  на
офицерскую половину, где был лазарет, но там  никого