это? Мы не понимаем своей задачи.
   - Мы запутываем рыб, чтоб они спятили и  вернулись  домой.  -  Голова
раскалывалась, тело вдруг задрожало, нужные слова не  приходили  на  ум.
Что я хотел сказать? Что я сказал?
   - Координаты введены, сэр. Ждем приказа, - доложил Тайер.
   Я отключил микрофон.
   - Мистер Толливер, запустите наш сверхсветовой двигатель вхолостую на
шестьдесят пять  процентов  мощности.  -  Больше  мощности  давать  было
нельзя, перегрелся бы двигатель.
   - Есть, сэр. - Толливер передал приказ  в  инженерное  отделение.  На
экране стали появляться рыбы.
   Вскоре начали всплывать  целые  косяки.  Толливер  нырнул  и  тут  же
вынырнул, потом сделал короткий сверхсветовой прыжок назад, из-за ошибки
мы вынырнули в миллионе километров от первоначального места.
   Снова тест, снова полчища рыб,  теперь  уже  с  астероидами.  Вспышки
взрывов.
   Снова прыжок туда, прыжок обратно.
   Я молча созерцал смертельную пляску в космосе. Наверно, Господь решил
пошутить, стравив одно зло с другим - меня  с  рыбами.  Значит,  Господь
меня не забыл. Как отрадно...
   - Капитан! - вскрикнул Толливер.
   - Что случилось?
   - За нами гоняется полтыщи рыб! Надо срочно передать их четвертой!
   - Еще рано.
   Опять сверхсветовые прыжки. Мы  всплыли  в  самой  гуще  косяка  рыб,
Толливер едва успел нырнуть, вынырнул подальше от скопища тварей.
   - Хватит!
   - НАЗАД, ПОКА ОНИ НЕ РАССЕЯЛИСЬ! - заорал я, стукнул  по  дисплейному
столику, выматерился. -  Бессмысленная  смерть!  Пусть  теперь  работает
Тайер! - Рано.
   - У нас кончается топливо.
   Я проверил. Толливер оказался прав.
   - Ладно, - сдался я, взял микрофон, включил частоту четвертой  лодки.
- Мистер Тайер. Начать тест!
   - Далеко? - спросил я.
   - Рыбы? Три миллиона километров от нас, - ответил Толливер.
   - Вернемся назад. Хочу взглянуть.
   - Дождись ответа четвертой.
   - Ныряй!
   - Есть, сэр.
   Наш "Трафальгар" вынырнул возле огромного клубка рыб.
   - Тайер не начал тест! - с досадой крикнул Толливер.
   - Подожди, посмотрим.
   Рыбы начали исчезать. Спасибо, Антон.  Ты  не  сможешь  вырваться  из
объятий солнечной гравитации, я обрек  тебя  и  кадетов  на  смерть,  но
пойми, у меня не было выхода.
   - Эдгар, иди в  инженерное  отделение.  Тенер  может  не  согласиться
нырнуть с такими координатами.
   - Согласится. Он всегда выполняет приказы.
   - На всякий случай. Иди, - попросил я.
   - Есть, сэр. - У двери Толливер задержался. - Знай, у  меня  уже  нет
ненависти к тебе. То, что ты сделал... Это выше любви  и  ненависти.  Ты
спас человечество.
   - ИДИ! - рявкнул я.
   Вдруг ожил динамик, затрещал помехами.
   - Сэр, тут столько рыб! - причитал сквозь слезы Антон. - Мы  в  самой
гуще! Нам не вырваться! Капитан! Вы солгали!
   Я сидел как оглушенный. Ногти впились в ладони до  крови.  Наконец  я
очнулся, включил внутреннюю связь.
   - Инженерное отделение, шестьдесят процентов, начать тест!
   - Есть, шестьдесят процентов, сэр, - ответил Адам Тенер.
   Я подготовил координаты для последнего сверхсветового прыжка  в  зону
смерти. Там мы встретимся, порождение Люцифера.
   Почему на экране нет рыб?
   - Мистер Тенер, проверьте, работает ли сверхсветовой двигатель?
   - Работает на холостом ходу, сэр. Мощность шестьдесят процентов.
   - Увеличить до шестидесяти пяти! - рявкнул я. Время шло, а рыб все не
было. Что за чертовщина?! - Адам, что с двигателем?
   - С двигателем все в порядке, сэр, - ответил вместо него Толливер.  -
N-волны генерируются нормально.
   - НЕТ!
   - Пойдите сами, убедитесь.
   - Пункт связи, докладывает кадет Боланд, сэр!
   - Врубите семьдесят процентов! - загремел я.
   - Но двигатель расплавится, сэр.
   - Семьдесят! - рявкнул я.
   - Есть, сэр. Семьдесят процентов. Опять нет рыб. В чем же дело?
   - Что, затаились, сучары?! - ревел я, как лев. - Сюда! Летите ко мне!
Летите!
   Джеренс шарахнулся от меня в угол. Вбежал Роберт Боланд.
   - Сэр, сообщение флота! - завопил он. - В Солнечной системе нет  рыб!
Совсем нету!
   - Вон! - рявкнул я. - Есть! Должны быть! -  В  приступе  бешенства  я
схватил микрофон и заорал во всю глотку:
   - Сюда, твари! Я РЫБОЛОВ! КО МНЕ!
   Вслед за Боландом с капитанского мостика вылетел Джеренс.
   - Капитан, расплавится двигатель! - кричали из инженерного отделения.
   - Ладно, шестьдесят пять! Но не меньше! - ни одной твари на экране не
было. Я разрыдался. - Будь ты проклят. Господи! ЗАЧЕМ  ТЫ  ПОКАРАЛ  МЕНЯ
ТАК?!
   Ни одной рыбины. Вот он, Господень гнев.  Память  жжет  меня,  и  нет
забвения.
   Строгий  облик  отца,  суровые  уроки.   Николас,   хитрость   сатаны
безгранична.
   Нет, я получу забвение! Нырну в пекло!
   - Инженерное отделение! Ныряем! Нырнуть! Живо! - Я ударил  кулаком  в
экран, брызнула кровь, осколки. - Быстрее! Не оставляйте меня в живых! -
Я орал, как  сумасшедший,  дубасил  окровавленным  кулаком  по  дисплею,
радуясь пронзительной боли. На мой крик сбежался весь экипаж. -  Умоляю!
Дайте мне умереть!
   Сорвав голос, я исступленно хрипел, пока меня не скрутили.
 
27 
 
   Очнулся я в незнакомой каюте, протер перевязанной рукою глаза.  Рядом
сидел Толливер.
   - Где я?
   - В каюте старшего лейтенанта, сэр. Мы на корабле "Принц Уэльский".
   - Как мы здесь оказались?
   - Они вчера нас подобрали. Ты все еще спал под действием снотворного.
   - Где рыбы?
   - Нигде. Нет их больше.
   - А куда летим?
   - Домой.
   - На трибунал. - Значит, скоро моим мучениям придет конец.
   - Да.
   В дверь  постучали,  вошел  безупречного  вида  гардемарин,  поставил
поднос, козырнул, молча удалился.
   - Скоро прилетим?
   - Завтра. На станции "Порт Земли" почти не уцелело стыковочных узлов,
но "Принцу Уэльскому" разрешат причалить вне очереди. Вас срочно требуют
на Землю.
   - Слава Богу.
   - Ты спешишь умереть, Ник?
   - Конечно. Эдгар, жить с моим преступлением невыносимо.
   - Понимаю. Но ты не должен рассказывать правду.
   - Что за глупости?! Эдгар, я обманул кадетов...
   - Капитан! - крикнул Толливер. - Представь  себя,  скажем,  на  месте
отца Кила Дрю. Твой сын прошел высокий конкурс, поступил в Академию,  ты
гордишься им. К сожалению, твой сын погиб, но погиб смертью храбрых,  об
этом знает  весь  мир.  Это  единственное  твое  утешение,  и  вдруг  ты
получаешь факс: ваш сын вовсе не герой, он не собирался жертвовать собой
ради человечества, а на Солнце его заманил лживый начальник Академии.
   - Так оно и было. Чистая правда.
   - Жестокая правда! - Толливер наклонился ко мне, глядя прямо в глаза.
- Наши кадеты герои. Понял? Герои!
   - Но я не смогу жить! Я предал их!
   - Они вызвались добровольцами. У тебя не было выбора, а теперь  выбор
есть. Не лишай их родителей последнего утешения.
   - Но... Роберт, Джеренс, Адам Тенер... Они скажут правду.
   - Я уже поговорил с ними, все объяснил. Их не в  чем  обвинить,  ведь
они выполняли приказы, поэтому допрашивать их  не  будут.  А  ты  можешь
признаться в чем угодно, только не в  том,  как  обманывал  кадетов.  Не
позорь их честные имена.
   - Опять врать? Это невыносимо.
   - Я знаю правду, этого достаточно.
   - Эдгар, умоляю тебя, - шептал я, - не заставляй меня врать снова...
   Но он был непреклонен. Он уже вынес мне приговор.
   Я не сопротивлялся. Позволил надеть на  меня  белую  парадную  форму,
позволил вести к шлюзу. Казалось, весь экипаж "Принца Уэльского" высыпал
в коридор, чтобы в последний раз взглянуть на  пресловутого  Сифорта.  Я
хранил непроницаемое выражение лица.
   Они ни о чем не должны догадаться.
   Из шлюза меня вывели в  "Порт  Земли",  провели  к  шаттлу,  усадили,
пристегнули ремнями безопасности.
   Одиночная камера предварительного заключения. Меня упрятали туда  же,
куда я в  свое  время  отправил  сержанта  Серенко,  -  в  Портсмут.  На
следующий день сам адмирал Дагани вручил мне обвинительный акт. Держался
он строго официально, почему-то  козырнул  первым.  Я  тоже  козырнул  в
ответ.
   Говорить  я  мог  только  с  капитаном  Джейсоном  Тенером,  которого
назначили  моим  адвокатом.  Он  сказал,  что  у  здания   следственного
изолятора толпятся журналисты, жаждущие взять у меня интервью, и  просто
праздношатающиеся.
   Я собирался признать свою  вину,  но  капитан  Тенер  не  хотел  даже
слышать об этом. На  первом  же  заседании,  невзирая  на  мои  яростные
протесты, он сообщил суду, будто я считаю себя невиновным. Я кричал, что
отказываюсь от адвоката, что буду отвечать на все вопросы сам, но суд не
внял  моим  требованиям.  Меня  не  допрашивали  под   наркотиками,   не
допрашивали на детекторе лжи. Вообще не  допрашивали.  За  меня  отвечал
адвокат.
   Суд длился две недели.
   Когда я входил и выходил из суда, меня  окружала  толпа  журналистов,
наставляла видеокамеры, тыкала в лицо микрофонами. Я упорно молчал.
   Одним из свидетелей был кадет Боланд.  Он  выходил  в  серой,  всегда
свежей и отутюженной  униформе,  честно  рассказывал  о  моем  искреннем
намерении присоединиться к своим жертвам, принесенным на алтарь Солнца.
   Капитаны боевых кораблей  свидетельствовали  о  тяжелейшем  положения
флота, о горечи поражений, чувстве безысходности и неминуемого проигрыша
войны, и о том, как резко изменилась обстановка  с  момента,  когда  мои
лодки начали заманивать рыб своими N-волнами.
   Адмирал Дагани поведал суду о моем  предложении  строить  беспилотные
корабли-ловушки  с  ядерными  бомбами  на  борту   для   заманивания   и
уничтожения  рыб,  о  том,  как  усердно  я  хлопотал  об  ускорении  их
подготовки.
   Наконец судья приступил к чтению приговора. Стоя по стойке  "смирно",
я с равнодушным  видом  выслушивал  его  дифирамбы  о  проявленных  мною
героизме  и  изобретательности,  мужестве  и  находчивости.  Неумеренные
похвалы  сменились  многословными  доказательствами  правильности   моих
действий,  необходимости  отстранения  адмирала   Севиля   и   узурпации
должности главкома флота.
   Меня оправдали. Господь Бог решил еще со мной поиграть.
   Через неделю мне передали  вызов  в  Лондонскую  резиденцию  адмирала
Дагани. Я явился к нему с прошением об отставке.  В  кабинете,  к  моему
удивлению, оказался сенатор Боланд. Как  и  после  моего  возвращения  с
Надежды, он предлагал мне  пойти  в  политику,  но  я  сразу  решительно
отказался.
   - Святые небеса! Вы же так популярны! - изумлялся сенатор  Боланд.  -
Вы спасли мир! Вас изберут!
   - Нет. - Я положил на стол адмиралу прошение об отставке.
   У Дагани отвисла челюсть, выпучились глаза.
   - В отставку?! - простонал он. - Не валяйте дурака, Сифорт.  Если  не
хотите в парламент, тогда оставайтесь  на  службе.  Вы  нам  нужны.  Нам
предстоит строить флот, искать планету, где рождаются рыбы...
   - Нет, - оборвал я.
   - В таком случае позвольте напомнить вам, что офицер  обязан  служить
на том посту, на который его назначат.
   - А я откажусь. Или отпустите  меня,  или  отдайте  под  трибунал  за
неповиновение.
   - Вы обиделись на меня за то, что я уговаривал вас не применять  64-ю
статью?  Признаю,  я  был  груб,  но   обстановка   не   располагала   к
вежливости...
   - Вы не поняли, адмирал. Я ухожу не из-за каких-то обид, а совсем  по
другим, по личным причинам.
   - Я понимаю, - ворковал Дагани, - вам не нравится политика, но как вы
можете оставить Флот? Ник, разве офицерская честь для вас...
   - Дагани! - вскрикнул я. - Не смейте произносить слово "честь" вместе
с моим именем! Иначе я задушу вас тут же! На месте!
   Ошарашенный адмирал притих, сенатор смотрел на меня с участием.
   - Мистер Сифорт, большое спасибо вам, - сказал Боланд,  -  вы  спасли
моего сына. Разве? Я хотел его погубить.
 
Эпилог 
 
   В конце концов, уйти в отставку мне разрешили.
   Я  приехал  в  Кардифф,  но  без  отца  дом  осиротел.  Анни  и  Эдди
старательно изображали радость, отчего мои  истрепанные  нервы  едва  не
лопались, как туго натянутые струны. Я был лишним, это чувствовалось  во
всем. Анни висла на Эдди, а когда заметила, наконец, мое неудовольствие,
то заставила себя пару раз прикоснуться ко мне, на что  я  реагировал  с
напряженным равнодушием.
   Такая  неловкая  атмосфера  выматывача  мне  нервы  три  дня.  Затем,
навестив могилу Джейсона, я уехал.
   Поначалу я остановился в Девоне в нескольких кварталах  от  Академии,
но меня узнали, и спасения от журналистов не было. Я  скитался  по  всей
Британии, нигде не находя покоя. Рано или поздно меня всюду узнавали.
   В один из пасмурных дней в поисках умиротворения для истерзанной души
я забрел в монастырь ордена  Необенедиктинцев  в  Ланкастере.  Беседа  с
аббатом Райсоном была мучительной. Он словно нутром почувствовал во  мне
неисправимого грешника, но  что-то  в  моей  исповеди  удержало  его  от
решительного отказа, и он согласился дать мне испытательный срок. Спустя
три недели я дал обет воздержания и послушания и поселился в  монастыре,
оставив за его стенами все, кроме мундира.
   Отец Райсон предупреждал меня о тяготах монастырской жизни, но  такие
мелочи меня не волновали. Видя мою гордыню, он наложил на меня епитимью:
несколько недель полного молчания. Но для меня это  было  благом,  а  не
наказанием.
   Утром вместе с братьями я шел на утреню, стоя  коленями  на  каменном
холодном полу, испрашивал милостей  Божиих  в  предлежащий  день,  потом
тяжко трудился в пекарне.  Там  я  научился  печь  превосходные  сладкие
рулеты, и они украшали наши трапезы.
   Вечером я шел в  крошечную  келью,  молился  и  почивал.  Знакомые  с
детства слова доставляли некоторое умиротворение, но присутствия Бога  я
не ощущал и не смел даже помыслить о такой чести, довольствуясь тем, что
долгое чтение молитв отвлекает от кошмарных воспоминаний.
   От невыносимых мыслей меня отвлекало замешивание теста в пекарне.  От
невыносимых мыслей меня отвлекала  чистка  отхожих  мест.  К  сожалению,
невзирая на мои  протесты,  отец  Райсон  освободил  меня  от  последней
обязанности.
   Во время службы прихожане  узнали  меня,  много  дней  в  храме  было
невиданное столпотворение, один журналист даже дерзнул наставить на меня
камеру, но, слава  Богу,  два  крепких  монаха  вывели  его  за  пределы
священного места.
   Трудно заставить голос разума умолкнуть, особенно после стольких  лет
опасности и неотложных решений.  Чем  труднее,  тем  усерднее  я  глушил
проклятую мысль, тем чаще исповедовался аббату Райсону, которого  избрал
своим духовником. От него я не утаивал ни одного греха, один из  которых
заключался в моем непомерном себялюбии. Слишком уж часто меня тянуло  на
размышления о том, кто я есть и что я натворил за свою короткую жизнь.
   За этот грех аббат Райсон наложил  на  меня  епитимью:  описать  свою
жизнь со всеми подробностями, не утаивая даже самых постыдных вещей.
   На протяжении многих месяцев ежевечерне я переносил свои воспоминания
старинной ручкой на бумагу, гнушаясь  компьютера,  и  вот  жизнеописание
подходит  к  концу.  Формально  я  писал  для  аббата   Райсона,   а   в
действительности для Тебя, Господи, хотя прекрасно понимаю, что Тебе  не
нужны письмена, ибо Ты читаешь в сердцах рабов Твоих.
   Избрав нелегкую для меня позицию отстраненного наблюдателя, я  честно
изложил свое падение к преисподней.  Началось  оно,  как  я  понимаю,  с
дурацкой  гордости  за   свою   принадлежность   к   флоту,   с   глупой
самонадеянности в том, что хранить верность священной присяге легко, что
у меня хватит для этого сил и чести.
   Потом  я  лгал  себе,  будто   облагодетельствовал   Вакса   Хольцера
избавлением от наказания за его отказ оставить меня на "Телстаре", а  на
самом деле я нарушил свой долг.
   Следующий шаг в пропасть: попытка обойти устав, чтобы избавить Филипа
Таера от незаслуженной порки. Отказ подчиниться приказу адмирала Тремэна
принять на борт "Дерзкого" пассажиров "Порции".
   Мог ли я тогда остановить сползание в пропасть? Не знаю.
   Твердо знаю одно: дальше падение шло быстрее. Долг я поставил превыше
Господа. Ради спасения корабля я  поклялся  Елене  Бартель  перед  лицом
Господа в том, что не причиню ей вреда, но застрелил ее.  С  тех  пор  я
потерял право клясться.
   Слово мое превратилось в ничто, поэтому мне нетрудно было  наврать  о
том, что произошло на орбитальной станции Надежды между  мною  и  Ваксом
Хольце-ром. Падение в пропасть ускорялось.
   Так я докатился до обмана доверчивых кадетов, заманил их в пекло,  из
которого нет выхода.
   Пошли бы они туда добровольно? Этого я никогда не узнаю.
   Были ли эти жертвы необходимы?
   В некотором смысле, да. Я не верил, что Ты спасешь свой  народ,  свою
церковь. Ослепленный неведением, я верил, будто спасти человечество могу
только я один.
   Ночами я ворочаюсь  до  утра,  веду  нескончаемые  беседы  с  Кевином
Арнвейлом, Килом Дрю, Жаком Теро и многими, многими другими загубленными
мною людь-487 ми. Нередко подле моей кровати  сидит  обуглившийся  Томас
Кин, но всякий раз исчезает, как только я просыпаюсь.
   Прости меня, Господи, но я вижу их даже в храме в заутреню, когда мой
ум своевольно отвлекается от молитв, вижу и  днем,  вижу  вечером,  вижу
всегда, когда приходится думать о них. Вот и сейчас предо мною витают их
образы, а мне пора на вечерню.
   Я проклят, я погубил  свою  душу.  Это  правильно,  за  все  положено
воздаяние. Но все же...
   Иногда ночами я думаю вот о чем...
   Бог есть Любовь. Я знаю, но не понимаю, как это может  быть.  Неужели
Ты, Бог Любящий, Бог Милостивый, никогда не простишь меня?
   Господи, если Ты можешь простить меня, тогда  как  я  могу  верить  в
Тебя? Разве можно простить такого, как я, пославшего  на  смерть  детей?
Бог должен быть справедливым, Бог должен злодеев карать, а не любить.
   Глупые мысли. Конечно, Ты ведал, что делаешь, попуская мне  совершить
злодеяния. Я не понимаю  Твоего  великого  промысла.  Неисповедимы  пути
Твои.
   Ты создал меня, Ты поставил меня перед выбором, Ты позволил мне пойти
против Тебя, Ты сделал так, что я  должен  был  спасти  созданную  Тобой
Землю, искупив ее грехи жертвой невинных, доверчивых детей.
   Вот почему меня мучит вопрос:
   Боже мой, зачем Ты оставил меня?
 
Послесловие 
 
   Так заканчивается автобиография моего друга  и  наставника,  капитана
Николаса Эвина Сифорта. Никаких других записей, кроме этих  пронзительно
честных страниц, он не оставил.
   История отнеслась к нему благосклоннее, чем он сам. После десяти  лет
тихой жизни в монастыре, уступив настоятельным просьбам  старых  друзей,
мистер Сифорт вернулся в мир и окунулся в политику.
   Организация сенатора Боланда выдвинула его кандидатом в сенат ООН,  и
на  выборах  Сифорт  одержал  блестящую  победу.  Голосов  против   него
практически  не  было.  Вознесшись  на  политический  Олимп,  он   сразу
зарекомендовал себя беспристрастным, кристально  честным  человеком,  не
подверженным никакому давлению. Одиночество, мучившее его после  развода
с Анни Уэллс  Сифорт,  впоследствии  Анни  Босс,  счастливо  завершилось
свадьбой с Арлиной Сандерс в большом зале здания ООН.
   Большинство  биографов  недооценивают  благотворного  влияния  аббата
Райсона  на  израненную  душу  бывшего  капитана.  Одному  Господу  Богу
известно, как ему удалось примирить Ника Сифорта с его прошлым.  Мне  же
известно доподлинно, что с тех пор Ник не выносит  даже  самой  малейшей
лжи, в какие бы одежды та ни рядилась.
   Разумеется,  такой  бескомпромиссный  человек  не  каждому  по  душе,
поэтому друзей у него немного, зато те, что  есть,  весьма  достойные  и
почтенные люди.
   За годы пребывания на высоком посту Генерального секретаря ООН мистер
Сифорт всячески  поддерживал  строительство  Военно-Космического  Флота,
основательно потрепанного в войнах с рыбами, но в то же время решительно
боролся с процветавшими в его рядах кумовством и семейственностью. С тех
пор на флоте по служебной лестнице быстро  продвигаются