литту приблизился тот самый  кельгианин,  который  прервал
излияния дверланки. Поднявшись на трех  парах  задних  лапок  и  изогнувшись
около кровати наподобие пушистого вопросительного  знака,  он  воззрился  на
землянина. Значит, ни о какой безукоризненной  манере  общения  говорить  не
приходилось.
   - Я обследую вас примерно так же, как моя дверланская  коллега,  -  резко
проговорил кельгианин.  -  Но  мне,  кроме  того,  хотелось  бы  задать  вам
несколько вопросов. Первый: что делает такой пациент, как вы, то есть как бы
совершенно  здоровый,  в  госпитале?  Судя  по  записям  Старшего  врача,  с
клинической точки зрения с вами все в порядке за исключением того, что у вас
ни с того ни с  сего  произошел  сердечный  приступ.  Что  с  вами,  пациент
Хьюлитт?
   - Не знаю, - сказал Хьюлитт. - Ни того, ни другого.
   Как и все  кельгиане,  этот  практикант  вел  себя  невежливо,  честно  и
абсолютно прямолинейно, потому что только так и  мог  себя  вести.  Если  бы
Хьюлитт вел себя точно так же в отношении кельгианина, тот бы  не  обиделся,
поскольку вежливость и дипломатия  для  любого  кельгианина  были  понятиями
чужеродными. Эту истину Хьюлитт усвоил почти сразу, как  только  оказался  в
госпитале, и теперь, пользуясь ею, мог сам задать интересующие его  вопросы.
Понятие лжи кельгианам также было неведомо.
   - Мое заболевание носит преходящий характер, не имеет явной причины и  не
отличается тяжелой симптоматикой. Но и об этом вы тоже наверняка  знаете  из
моей истории болезни. А что вы еще знаете?
   - В вашей истории болезни также высказывается предположение  о  том,  что
возможной  причиной  вашего  заболевания  являетесь  вы   сами,   -   честно
ответствовал  кельгианин.  -   И   что   заболевание   обусловлено   сильной
истерической реакцией, приводимой в действие глубоко укоренившимся психозом,
проявляющимся на физическом уровне. Еще  сказано,  что  для  проверки  этого
предположения  было  предпринято  тщательное  психологическое  обследование.
Повернитесь на левый бок.
   - До сих пор, - заметил Хьюлитт, глядя на Брейтвейта, который улыбался  и
смотрел в потолок, - ни о  каком  психозе  речи  не  было  -  ни  о  глубоко
укоренившемся, ни о каком-либо еще, просто потому, что у меня его  никто  не
находил. Если бы в моем детстве что-то произошло - событие или проступок - и
запечатлелось бы в моем подсознании, то уж наверняка  у  меня  были  бы  или
провалы в памяти, или кошмарные сны, или  еще  какие-либо  признаки,  помимо
внезапного сердечного приступа. Что скажете, а?
   Шерсть кельгианина заходила быстро и беспорядочно. Волны  расходились  от
самого кончика носа этого пушистого существа -  правда,  нижняя  часть  тела
была скрыта от глаз Хьюлитта краем кровати.
   - Я вам не психолог, - пробурчал кельгианин.  -  Я  и  в  кельгианской-то
психологии не спец, не  говоря  уж  о  разновидовой.  Только  с  вами  я  не
согласен. Все знают, что глубоко запрятанные воспоминания склонны  оказывать
действие на психику, прямо пропорциональное  той  глубине,  на  которую  они
запрятаны, если вырываются-таки наружу. Что-то у вас такое прячется в разуме
и наружу выходить не хочет. И если угроза раскрытия тайны  может  вызвать  у
вас сердечный  приступ  или  любые  другие  симптомы,  зарегистрированные  в
прошлом, следовательно, вашу тайну нужно  локализовать,  идентифицировать  и
раскрыть очень быстро, если, конечно,  вы  это  переживете  и  останетесь  в
живых.
   На  этот  раз  на  Брейтвейта  уставился  кельгианин.   Землянин-психолог
согласно кивнул. Понятно. Значит, тут все  думают,  что  у  него  неладно  с
головой. Стараясь сдерживать  гнев,  что  в  разговоре  с  кельгианами  было
совершенно ни к чему, Хьюлитт спросил:
   -  И  как  же,  интересно,  вы  собираетесь  это,  как   вы   выразились,
"локализовать и идентифицировать"?
   Короткую паузу нарушил Медалонт:
   - Похоже, у нас теперь пациент экзаменует практиканта. Но ответ  на  этот
вопрос интересует и меня.
   Шерсть кельгианина вздыбилась сердитыми иглами. Ответ его прозвучал так:
   - До сих пор Старшему врачу Медалонту не удалось выявить  причину  вашего
заболевания, пациент Хьюлитт, а  лейтенант  Брейтвейт  не  обнаружил  у  вас
свидетельств серьезного поражения психики.  Но  если  с  вами  что-то  не  в
порядке, как бы малозаметно это чувство ни было, я бы предложил  исследовать
ваши ощущения  более  скрупулезно,  чем  это  возможно  за  счет  вербальной
методики лейтенанта.
   Если бы вас обследовал цинрусскийский эмпат вроде  Приликлы,  -  закончил
свою мысль кельгианин, - он бы выявил у вас такие чувства, о которых вы сами
не знаете, да и не только чувства, но и их причины.
   - Но я, как правило, чувствую себя хорошо,  -  запротестовал  Хьюлитт.  -
Чувствуй я себя плохо, я бы первый узнал об этом. Кстати, с тех пор,  как  я
попал сюда, я успел повидать много разных страшилищ,  но  вот  цинрусскийцев
что-то не припомню.
   - Если бы вы видели Приликлу, - сказал кельгианин,  -  вы  бы  его  сразу
припомнили.
   Не успел Хьюлитт ответить  кельгианину,  как  Медалонт  щелкнул  клешней,
призывая всех к молчанию, и решительно проговорил:
   - Кроме того, вам следует  помнить,  что  цинрусскийцы  -  эмпаты,  а  не
телепаты, они способны улавливать и определять самые тонкие чувства,  но  не
их  причины.  Предложение  подвергнуть   пациента   Хьюлитта   эмпатическому
обследованию представляется мне разумным, тем более что  и  я,  и  лейтенант
Брейтвейт  уже  высказывали  ранее  такое  предложение.   К   сожалению,   к
обследованию нельзя приступить до тех пор, пока  Старший  врач  Приликла  не
вернется с Вемара, то есть не раньше чем через две недели. Пока  же  пациент
Хьюлитт милостиво согласился помочь нам в вашем обучении  тем,  что  выразил
согласие подвергнуться обследованию практикантами разных  видов.  Вам  скоро
пора на лекции, и времени у вас осталось немного. Продолжим.
   Некоторые практиканты обследовали Хьюлитта не так нежно,  как  дверланка,
но ни один из них не был груб настолько,  чтобы  Хьюлитт  мог  пожаловаться.
Задавать вопросы ему больше не позволили  -  приходилось  отвечать.  Наконец
обследование  завершилось.  Медалонт  и   практиканты   по   очереди   лично
поблагодарили  Хьюлитта  и  ретировались,   оставив   пациента   наедине   с
Брейтвейтом.
   - Вы неплохо держались, пациент Хьюлитт, -  похвалил  Брейтвейт.  -  Я  в
восторге. Такое пережили - молодец.
   - Ну а как насчет вашего особого, не слишком приятного стрессового теста,
за которым вы будете приглядывать? - язвительно поинтересовался  Хьюлитт.  -
Его я тоже переживу?
   Брейтвейт рассмеялся:
   - Вы его только что пережили.
   - Понятно, - прищурился Хьюлитт. - А вы, стало быть,  наблюдали  за  тем,
как я, страдающий несуществующим психозом, среагирую на  массовое  нападение
чужаков, верно? Что ж, не могу сказать, чтобы я так уж  беспечно  чувствовал
себя в их компании, но, сам не знаю  почему,  они  мне  все  более  и  более
любопытны, то есть любопытство пересиливает страх. С чего бы это?
   - Любопытство - это хорошо, - отметил Брейтвейт и, не отвечая  на  вопрос
Хьюлитта, продолжал:
   - Но у вас есть другая проблема. Врач госпиталя способен  уделить  любому
больному, а особенно тому, который не  нуждается  в  принятии  срочных  мер,
совсем  немного  времени.  Вы  представляете,  чем  займетесь  в   ближайшие
несколько недель?
   - Не хотите ли вы сказать, - нахмурился Хьюлитт, - что со мной ничего  не
будут делать, а лишь использовать мое тело как  что-то  вроде  манекена  для
практикантов, пока не явится этот тип Приликла  и  не  прочтет  мои  эмоции?
Потом он наверняка объявит, что со мной все в порядке, что все дело  в  моем
воображении, что мне нужно взять себя в руки, вернуться  домой  и  перестать
тратить попусту свое и чужое время, А до тех пор вы  не  собираетесь  делать
абсолютно ничего?
   Брейтвейт снова рассмеялся и покачал головой.
   - Проклятие, это не смешно! - выругался Хьюлитт. - Мне по крайней мере не
весело.
   - Будет повеселее, -  заявил  психолог,  -  как  только  познакомитесь  с
цинрусскийцем. Приликла с пациентами, как мы, не разговаривает и такого, как
вы предположили, вам ни за что не скажет, а мы попытаемся  сделать  для  вас
нечто большее, нежели просто пристально наблюдать за вами. Если вам от этого
станет легче, то кое-кто считает, что  в  вашем  рассказе  может  быть  доля
правды. Гипотеза, конечно, изрядно натянута, но она состоит в  следующем:  у
сока, смертельного в небольшом количестве, при  потреблении  его  в  большом
объеме могли проявиться лечебные свойства.  Почему  это  так  с  медицинской
точки зрения, я вам объяснить не смогу, однако один  прецедент  известен.  В
том случае, который  я  имею  в  виду,  отмечались  отдаленные  последствия,
которые могли бы объяснить - вот  только  я  не  знаю  как  -  периодичность
проявления симптомов  вашего  заболевания.  Поэтому  мы  отправили  на  Этлу
просьбу выслать  в  госпиталь  образцы  плодов  с  тем,  чтобы  в  отделении
патофизиологии провели исследование их токсичности.
   Гиперпрыжки в оба конца, - задумчиво продолжал психолог, - да  пару  дней
на поиски, сбор и упаковку плодов да еще время на анализы... Так  или  иначе
две недели минимум. За это  время  ничего  страшного  с  вами  не  случится.
Правда, Приликла может  вернуться  раньше,  чем  мы  ожидаем,  или  Медалонт
предложит вам какое-нибудь новое лечение. Вот поэтому я  и  поинтересовался,
как вы намерены проводить время.
   - Право, не знаю, - вздохнул Хьюлитт.  -  Буду  читать,  смотреть  видео,
когда вы снабдите меня библиотечными кодами. А насчет плода пессинита -  это
ваша идея?
   Брейтвейт покачал головой.
   - Мне бы такая дикость и в голову не пришла. Это  все  падре  Лиорен.  Он
тарланин-БРЛГ,  сотрудник  Отделения  Психологии.  Вероятно,   в   ближайшие
несколько дней он вас навестит. Визуально он вам вряд ли так уж понравится -
что и говорить, страшен, но мил. Пожалуй, он-то  сможет  вам  помочь.  Но  с
другой стороны, вы так замечательно себя вели во  время  обследования,  что,
думаю, слишком сильно он вас не напугает.
   - Я на это  искренне  надеюсь,  -  буркнул  Хьюлитт,  которого  вовсе  не
обрадовал комплимент Брейтвейта. - Но.., все же.., не означает ли  сказанное
вами, что вы все-таки начинаете мне верить?
   - Прошу прощения, но нет, не означает. Как я вам уже говорил,  мы  верим,
что вы сами в это верите, а это совсем не одно и  то  же,  как  если  бы  вы
говорили нам чистую правду. Происшествие с плодом пессинита  -  единственное
свидетельство, которое вы нам  предоставили  и  которое  можно  хоть  как-то
проверить. Мы должны  его  либо  подтвердить,  либо  опровергнуть  и  дальше
плясать от этого.
   -  И  как  же  именно  вы   собираетесь   это   осуществить?   -   ехидно
полюбопытствовал Хьюлитт. - Будете потчевать меня плодами пессинита и ждать,
не помру ли я?
   - Я не медик, я психолог и на этот вопрос ответить не могу, -  в  который
раз  улыбнувшись,  отозвался  Брейтвейт.  -  Безусловно,  будет  соблюдаться
осторожность, но в целом вы правы.

Глава 10

   Хьюлитт понимал, что такого симптома монитор не зарегистрирует, но сам он
с интересом гадал, существует ли состояние, которое можно было бы обозначить
как "смертельная скука вследствие атрофии языка,  наступившей  в  результате
его бездеятельности".
   Медалонт только спрашивал у него, как он себя чувствует, получал ответ  и
говорил "хорошо". Худларианка-медсестра всегда бывала  вежлива  и  мила,  но
большую часть дня была на лекциях или занималась другими пациентами.  Каждый
день на несколько минут к Хьюлитту заглядывал Брейтвейт по дороге в столовую
и уверял пациента в том, что визиты его носят личный, а не  профессиональный
характер, так как  он  наносит  их  в  нерабочее  время.  Брейтвейт  снабдил
Хьюлитта полезными библиотечными кодами, много болтал, но по сути ничего  не
говорил. Старшая сестра Летвичи уделяла бы Хьюлитту время,  только  если  бы
монитор  издал  сигнал  срочного  вызова.  Тарланский   коллега   лейтенанта
Брейтвейта, Лиорен, пока не появлялся.
   Ходячие больные, миновавшие кровать Хьюлитта по пути в ванную  комнату  -
пара мельфиан, новенький-дверланин, кельгианин  и  медлительный  тралтан,  -
иногда разговаривали между собой, но никогда не обращались к Хьюлитту. Порой
Хьюлитту удавалось подслушать разговоры,  которые  велись  в  дальнем  конце
палаты. Они никогда не касались его. Не мог он поговорить  и  с  пациентами,
лежавшими рядом и напротив него, - не мог по той  простой  причине,  что  их
куда-то перевели.
   Хьюлитту  ужасно  надоело  часы  напролет  слушать   бесстрастный   голос
библиотечного компьютера. Из-за этого  у  него  создавалось  такое  чувство,
будто он попал в собственное  детство  и  выслушивает  бесконечные  школьные
уроки. Как и тогда, на него навалилась скука, но тогда в доме хотя  бы  было
открытое окно, которое манило к себе,  а  за  окном  -  окрестности,  полные
интереснейших штуковин, с которыми можно было играть. Тут же и в  помине  не
было никаких окон, даже закрытых, да и будь они, за ними  он  не  увидел  бы
ничего, кроме космоса. Предприняв отчаянную  попытку  хоть  как-то  развеять
скуку, Хьюлитт решил пройтись по палате из конца в конец.
   Он уже прошагал туда и обратно дважды и собирался проделать это в  третий
раз, когда старшая сестра Летвичи покинула сестринский пост и преградила ему
дорогу.
   - Пациент Хьюлитт, - отчеканила илленсианка, - прошу вас, не  ходите  так
быстро. Вы можете налететь на одну из сестер и ранить ее или, наоборот,  она
вас. Кроме того - это, как я понимаю, вам  в  голову  не  пришло,  -  крайне
бесчувственно с вашей стороны таким образом  демонстрировать  свое  вопиющее
здоровье перед другими пациентами, кое-кто из которых тяжело болен, ранен  и
прикован к постели. Можете продолжать свои упражнения, но помедленнее.
   - Извините, Старшая сестра, - смутился Хьюлитт.
   Хьюлитт стал ходить помедленнее, и ему показалось нелепым смотреть только
прямо перед собой или пялиться в пол. Поэтому он принялся время  от  времени
бросать  осторожные  косые  взгляды  на  больных,  мимо  которых   проходил.
Большинство больных не отвечали ему взглядами  -  видимо,  некоторые  спали,
некоторые слишком плохо себя чувствовали,  а  некоторые,  вероятно,  считали
Хьюлитта таким же уродом, как и он их. Другие же провожали  его  глазами,  и
этих глаз порой бывало  слишком  много.  Хьюлитт  ничуть  не  удивился,  что
первым, кто к нему обратился, оказался кельгианин.
   - Между прочим, по мне - так ты вполне нормальный,  землянин,  -  объявил
кельгианин, и шерсть его, за исключением бока, накрытого прямоугольником  из
серебристой ткани, заходила мелкой рябью. - Что с тобой такое?
   - Не  знаю,  -  ответил  Хьюлитт,  остановился  и  оглянулся.  -  Тут,  в
госпитале, пытаются это выяснить.
   - Летвичи к тебе в день поступления реанимационную  бригаду  вызывала,  -
заметил кельгианин. - Дело, видно, серьезное. Ты помираешь?
   - Не знаю, - ошарашенно отозвался Хьюлитт. - Надеюсь, нет.
   Кельгианин лежал на боку на большой квадратной  кровати,  поверх  одеяла.
Его пушистое тело сейчас имело форму буквы "S". Кельгианин вытянулся, отчего
очертания буквы "S" стали удлиненными, и проворчал:
   - Не могу спокойно смотреть, как вы, земляне, ходите, удерживаясь на двух
ногах. Хочешь поболтать, так садись ко мне на кровать. Уж не сломаюсь. Кроме
того, я не кусаюсь. Я травоядная.
   До сих пор Хьюлитт полагал, что палата чисто мужская, как было принято  в
земных больницах, где ему случалось полежать. Он осторожно присел на краешек
кровати,  стараясь  не   прикасаться   к   шерсти   и   коротеньким   лапкам
пациентки-кельгианки. Он всегда любил поговорить с людьми,  и  если  закрыть
глаза, то, пожалуй, можно представить,  что  он  и  сейчас  разговаривает  с
человеком.
   Кельгианка упомянула про количество ног, и Хьюлитт понял,  что  существу,
привыкшему  передвигаться  на  двадцати  лапках,   наверное,   действительно
трудновато поверить, что кому-то может хватить для этого всего двух. Ну а  с
его точки зрения все как раз наоборот.
   Хьюлитт откашлялся и подготовился к вежливой беседе - если таковая вообще
возможна с кельгианкой.
   - Меня зовут Хьюлитт, - представился он. - Несколько раз я видел, как  вы
проходили мимо моей кровати - как правило, с тралтаном  или  дверланином,  а
один раз вроде бы с дутанином.  Я  пользуюсь  библиотечным  компьютером  для
изучения различных видов, чтобы знать, с кем имею дело, но некоторых я  пока
путаю.
   - Меня зовут Морредет, - представилась кельгианка. -  Насчет  дутанина  и
первых двух ты не ошибся. Когда мы проходили мимо твоей кровати, ты  молчал.
Вот мы и решили, что ты либо тяжело болен, либо необщителен.
   - Я молчал, потому что вы всегда разговаривали между  собой,  -  возразил
Хьюлитт. - Если бы я прервал ваши разговоры, это было бы невежливо.
   - "Невежливо" - опять это дурацкое словечко! - взорвалась  кельгианка,  и
ее шерсть вздыбилась. - В нашем языке такого  понятия  нет!  Хотел  со  мной
заговорить - значит, надо было заговорить,  и  все  тут,  а  если  бы  я  не
захотела тебя слушать, я бы тебе  сказала,  чтобы  ты  заткнулся.  И  почему
некельгиане так все усложняют?
   Решив, что вопрос риторический,  Хьюлитт  не  стал  на  него  отвечать  и
спросил сам:
   - А что с вами, Морредет? Тяжело ли вы больны?
   Наступила неловкая пауза. Кельгианка не отвечала. Хьюлитт напомнил себе о
том, что представители этого вида природы не  способны  лгать,  но  если  не
хотят отвечать на вопрос, то никакими силами их не заставишь это  сделать  -
они считают себя вправе в таких случаях помалкивать.  Он  уже  раскрыл  рот,
чтобы извиниться за бестактный вопрос, как вдруг кельгианка заговорила:
   - Я получила пустяковую травму. Но последствия ее  оказались  тяжелыми  и
неизлечимыми. К несчастью, от этих последствий я не умру. И вообще об этом я
говорить не хочу.
   Хьюлитт растерялся, но, немного помолчав, спросил:
   - Хотите поговорить о чем-нибудь другом, или мне лучше уйти?
   Морредет пропустила его слова мимо ушей.
   - А говорить мне об этом надо - так считает  Лиорен,  и  надо  думать  об
этом, вместо того чтобы пытаться выбросить из головы. А я  не  могу.  Вот  и
стараюсь разговаривать с больными, сотрудниками, с  кем  угодно  -  лишь  бы
отвлечься. Но когда все спят, о чем же мне еще думать, как  не  о  себе.  Не
могу же я дергать ночную сестру, когда у нее полно дел, и звать ее поболтать
о том о сем. И сама я, бывает, сплю. Не знаю, как там у вас, но кельгиане не
умеют управлять собственными снами.
   - Мы тоже, - сказал Хьюлитт, поглядывая на прямоугольник  из  серебристой
ткани, покрывавший часть тела кельгианки, и гадая,  какая  же  ужасная  рана
скрывается под ним.
   Морредет  поймала  его  взгляд,  ее  шерсть  вздыбилась,   и   кельгианка
решительно заявила:
   - Об этом говорить не буду.
   "Но ведь вы только об этом и "не говорите" или говорите не напрямую с той
самой минуты, как я сел к вам на кровать. Психолог бы  из  этого  непременно
сделал кое-какие выводы", - подумал Хьюлитт. Вслух же он проговорил:
   - Вот вы упомянули о Лиорене. А мне сказали, что тарланин,  которого  так
зовут, должен в ближайшее время навестить меня.
   - Надеюсь, не в самое ближайшее, - проворчала Морредет.
   - Почему же? - занервничал Хьюлитт. - Что он, такой уж противный?
   - Вовсе нет, - возразила кельгианка. - Очень  даже  приятный,  насколько,
конечно, может быть приятным некельгианин. Я тут не так давно и  в  точности
не знаю, чем он занимается, но Хоррантор  мне  говорил,  что  его  будто  бы
посылают к тем больным, кому доктора уже не в состоянии помочь. Ну,  знаете,
это называется "безнадежные случаи".
   Хьюлитт молчал - он думал о  том,  не  это  ли  имел  в  виду  Брейтвейт,
упоминая о Лиорене. Ведь честнее кельгиан в госпи