е ложным выводам и прибегнул
бы в отношении Конвея к силе.
     - Растет беспокойство, - внезапно произнес Приликла. - Ощущение  боли
отсутствует, но начались интенсивные схватки...
     Конвей кивнул. Он взял скальпель и  начал  резать  опухоль,  стараясь
установить ее толщину. Она была  похожа  на  пробку  и  легко  поддавалась
ланцету. На глубине восьми дюймов он обнаружил нечто похожее на сероватую,
маслянистого  вида  податливую  мембрану,  однако   никакой   жидкости   в
операционном поле не  появилось.  Конвей  с  облегчением  вздохнул,  убрал
скальпель и сделал следующий разрез. На этот раз мембрана была зеленоватой
и слегка вибрировала. Он продолжал резать.
     Оказалось, что толщина опухоли достигает  в  среднем  восьми  дюймов.
Работая с лихорадочной быстротой, Конвей сделал надрезы в  девяти  местах,
примерно на равном расстоянии друг от друга по всему  кольцу  тела.  Затем
вопросительно посмотрел на Приликлу.
     - Гораздо хуже, - сказал тот. - Невероятная моральная  подавленность,
отчаяние,  страх,  чувство...   удушья.   Пульс   учащается   и   остается
нерегулярным  -  большая  нагрузка  на  сердце.   Пациент   снова   теряет
сознание...
     Не успел эмпат договорить,  как  Конвей  взмахом  скальпеля  соединил
разрезы в одну глубокую рану. Он жертвовал всем ради  быстроты.  При  всем
желании его действия нельзя было назвать хирургической операцией  -  любой
мясник с помощью тупого топора провел бы ее аккуратней.
     Закончив, он какое-то время смотрел на пациента. Не  уловив  никакого
движения, Конвей отбросил скальпель и начал руками рвать кору.
     Внезапно  палату  заполнил  голос  Скемптона,   который   возбужденно
рассказывал о посадке в иногалактической колонии и об установлении связи с
ее обитателями.
     - ...Послушайте, О'Мара, - продолжал он, - социологическая  структура
тут невероятная. Ни о чем подобном  я  не  слышал.  У  них  две  различные
формы...
     - Принадлежащие к одному  и  тому  же  виду,  -  вставил  Конвей,  не
прерывая работы. Пациент явно оживал  и  начинал  помогать  врачу.  Конвею
хотелось  кричать  от  возбуждения,  но  он  продолжал:  -  Одна  форма  -
десятиногий друг, что лежит здесь. Правда, ему не положено совать хвост  в
рот. Но это лишь переходная  ступень...  Другая  форма,  это...  это...  -
Конвей  замолчал,  вглядываясь  в  появившееся  на  свет  существо.  Куски
"опухоли" падали на пол. Отчасти ее срезал Конвей, а отчасти  сбрасывал  и
сам новорожденный.
     - Кислорододышащее, - продолжал Конвей. - Яйценосное. Длинное, гибкое
тело,  снабженное  четырьмя  ногами,  как  у  насекомого,  манипуляторами,
обычными  органами  чувств  и  тремя  парами  крыльев.  Внешне  напоминает
стрекозу.  Похоже,  что  первая  форма,  судя  по  примитивным  щупальцам,
приспособлена для тяжелого труда. До тек пор, пока она  не  минует  стадию
"куколки" и не превратится в более подвижное,  изящное  существо,  она  не
может  считаться  полностью  сформировавшейся  и  готовой   к   исполнению
ответственной работы. Полагаю, это и ведет к созданию сложного общества...
     -  Я  как  раз  собирался  сказать,  -  в  голосе  Скемптона  звучало
разочарование человека, которого лишили возможности произвести сенсацию, -
что два таких существа находятся на борту нашего корабля и они возьмут  на
себя заботу о пациенте. Они настаивают, чтобы с пациентом ни в коем случае
ничего не делали...
     Тем временем О'Мара проник за ширму.  Он  во  все  глаза  смотрел  на
пациента, расправлявшего крылья, затем с трудом взял себя в руки.
     - Полагаю, вы примете мои извинения, доктор, - сказал он. - Но почему
вы никому ничего не сказали?..
     - У меня не было  никаких  доказательств  своей  правоты,  -  ответил
Конвей. - Когда пациента при  попытке  ему  помочь  охватывала  паника,  я
предположил, что его опухоль - нормальное состояние. Всякая гусеница будет
противиться попыткам содрать с нее оболочку куколки,  потому  что  это  ее
убьет. Были у меня и другие  соображения.  Отсутствие  органа  для  приема
пищи, защитная позиция с вытянутыми щупальцами, сохранившаяся с тек  дней,
когда естественные враги  угрожали  новому  существу,  спрятанному  внутри
медленно твердеющей оболочки. Наконец-то, что в последней  стадии  воздух,
выходящий из легких, не был видоизменен, значит, легкие и сердце,  которые
мы прослушивали, не имели уже прямой связи с организмом.


     Конвей рассказал, что на первых порах он вовсе не был уверен в  своей
теории, но все же не последовал советам Маннона и Торннастора. Он  исходил
из того, что  состояние  пациента  является  нормальным  или  относительно
нормальным и лучшим решением будет выждать, ничего не предпринимая. Так он
и поступил.
     - Наш Госпиталь горд тем, что в нем все делается для блага  пациента,
- продолжал Конвей. - И я не мог представить, чтобы доктор Маннон,  я  сам
или кто-либо из наших коллег мог бы бездействовать, когда у него на глазах
умирает больной. Возможно, кто-то и принял бы мою теорию и  согласился  бы
сотрудничать со мной, но я в этом сильно сомневался.
     - Хорошо, хорошо, - перебил его О'Мара,  подняв  руки.  -  Вы  гений,
доктор, или что-то в этом роде. Что же дальше?
     Конвей почесал подбородок и задумчиво сказал:
     - Мы должны были помнить, что наш пациент находился на борту  "скорой
помощи", значит с ним было что-то не так. Он нуждался в  помощи  -  видно,
сам оказался слишком  слаб,  чтобы  пробить  кокон.  Возможно,  в  этом  и
заключалась его болезнь. Если он страдает еще чем-нибудь, то  теперь  дело
за Торннастором и его сотрудниками, они мигом вылечат его, тем более,  что
могут получить квалифицированный  совет  от  его  соотечественников.  Если
только наши первоначальные ошибочные действия не вызвали в нем психических
сдвигов, - добавил он обеспокоенно.
     Включив транслятор, он пожевал губами и обратился к пациенту:
     - Как вы себя чувствуете?
     Ответ был кратким, но конкретным и совершенно успокоил взволнованного
доктора:
     - Я голоден, - сказал пациент.




                                Джеймс УАЙТ

                             БОЛЬШАЯ ОПЕРАЦИЯ




                               1. ВТОРЖЕНИЕ

     Далеко-далеко, на самом краю  Галактики,  там,  где  скопления  звезд
редки и царит почти абсолютная тьма, в пространстве  зависло  колоссальное
сооружение - Главный  госпиталь  двенадцатого  сектора.  На  его  трехстах
восьмидесяти четырех уровнях были воспроизведены условия обитания для всех
разумных существ, известных Галактической Федерации: начиная с живущих  на
холодных  метановых  мирах,  дышащих  кислородом   и   хлором   и   кончая
экзотическими созданиями, которые напрямую  питаются  жестким  излучением.
Помимо пациентов, чье число и виды  постоянно  менялись,  здесь  находился
медицинский  и  обслуживающий  персонал,   состоящий   из   представителей
шестидесяти различных рас с шестьюдесятью разными привычками  и  взглядами
на жизнь, телосложением и запахом.
     Все, кто трудился в Госпитале, были людьми исключительно  способными,
самоотверженными и терпимыми по отношению ко всем без исключения  разумным
формам жизни - в противном случае они просто не смогли бы здесь  работать.
Они  гордились  тем,  что  ни  один  случай  не  был   для   них   слишком
незначительным или слишком безнадежным, а их аппаратура и профессиональное
мастерство оставались непревзойденными. Было бы немыслимо, если бы кого-то
из врачей могли обвинить в том, что  он  чуть  было  не  убил  кого-то  из
врачей, могли обвинить в том, что он чуть было не убил пациента по  чистой
неосторожности.
     - Видимо, не так уж и  немыслимо,  -  сухо  заметил  О'Мара,  главный
психолог Госпиталя. - Мне очень бы не хотелось так  думать,  а  вы  вообще
этого  не  допускаете.  Но,  что  гораздо  хуже,  Маннон  сам  убежден   в
собственной вине. И мне ничего не остается, как...
     - Нет! - перебил  Конвей  -  сильное  волнение  перехлестнуло  обычно
уважительное отношение  к  начальству.  -  Маннон  один  из  лучших  среди
старшего персонала, вы же знаете! Он не стал бы... Я имею в виду,  не  тот
он человек, чтобы... Он...
     - Ваш хороший друг, - улыбнувшись, закончил  за  него  О'Мара  и,  не
дождавшись ответа, продолжил: - Может быть, Маннон нравится  мне  и  не  в
такой степени, как вам, но с профессиональной точки зрения я могу судить о
нем гораздо более детально и гораздо объективней.  Причем  настолько,  что
еще пару дней назад я бы просто не поверил, что он способен на подобное. А
теперь, черт побери, все это очень меня беспокоит...
     Конвей его понимал. Как главный психолог О'Мара отвечал не только  за
душевное здоровье всего персонала, столь разнообразного по типам и  видам,
но и за то, чтобы между ними не возникало никаких трений.
     Даже при предельной терпимости и взаимном уважении, которые проявляли
в своих взаимоотношениях сотрудники, бывали  случаи,  когда  такие  трения
возникали. Порой ситуации, таившие в себе подобную опасность, возникали по
неопытности или по недоразумению, а иногда у  кого-нибудь  мог  проявиться
ксенофобный  синдром,  который  нарушал  работоспособность,  или  душевное
равновесие, или  и  то  и  другое  одновременно.  Один  из  врачей-землян,
например, неосознанно боявшийся пауков, не мог заставить себя проявить  по
отношению к паукообразному пациенту-илленсанину ту объективность,  которая
необходима для нормального лечения. Задача О'Мары заключалась в том, чтобы
обнаруживать и вовремя устранять подобные неприятности  либо  -  если  все
другое не помогало - удалять потенциально опасного индивидуума, прежде чем
трения перерастут в открытый конфликт. Борьба с нездоровым, ошибочным  или
нетерпимым отношением  к  иным  существам  была  его  обязанностью,  и  он
исполнял ее с таким рвением, что - Конвей сам слышал -  его  сравнивали  с
древним Торквемадой. [Томас Торквемада (ок. 1420-1498) -  в  восьмидесятые
годы ХV в. глава испанской инквизиции (великий инквизитор)]
     Теперь же  было  похоже,  что  этот  образцовый  психолог  более  чем
встревожен. В психологии  все  происходящее  имеет  свои  первопричины,  и
сейчас О'Мара, должно быть, размышлял, что  упустил  какой-то  слабый,  но
важный сигнал - какое-то необычное слово, выражение, возможно,  проявление
настроения, которые вовремя предупредили бы его  о  том,  что  со  старшим
терапевтом Манноном происходит неладное.
     Психолог откинулся назад и внимательно посмотрел на Конвея. Его серые
глаза повидали так много, а аналитический ум был  настолько  острым,  что,
вместе взятое, это делало О'Мару почти телепатом.
     - Несомненно, вы думаете, что  я  потерял  хватку.  Вы  уверены,  что
проблема  с  Манноном  в  основном  психологического  толка,  и  то,   что
случилось, можно  объяснить  как-то  иначе,  чем  халатностью.  Вы  можете
решить, что он неутешно  горюет  по  своей  недавно  умершей  собаке,  или
придумать еще что-то не менее простое и  смехотворное.  Однако,  по  моему
мнению, время, потраченное на изучение психологических аспектов, в  данном
случае будет  потрачено  впустую.  Доктор  Маннон  был  подвергнут  самому
тщательному  обследованию.  Он  здоров  физически  и  является  не   более
сумасшедшим, чем вы или я. По крайней мере не более, чем я...
     - Спасибо, - откликнулся Конвей.
     - Повторяю, доктор, - раздраженно продолжил О'Мара, -  моя  работа  в
Госпитале - вправлять мозги, а не вышибать их. Ваше назначение,  если  его
так  можно  назвать,  сугубо   неофициальное.   Поскольку   физическое   и
психическое состояние не дают оправдание ошибке Маннона, я хочу, чтобы  вы
поискали другие причины - возможно, какое-то внешнее влияние, о котором он
сам  не  подозревает.  Доктор  Приликла  был  свидетелем  происшествия  и,
вероятно, сможет вам чем-то помочь.
     У вас своеобразный ум, доктор, - закончил  О'Мара,  поднимаясь  из-за
стола, - и необычный взгляд на вещи. Мы не хотим терять  доктора  Маннона,
однако, если вам что-то удастся - вот шанс поразить меня до смерти. Говорю
это, чтобы у вас имелся дополнительный стимул...
     Покидая кабинет, Конвей чувствовал легкое раздражение.  О'Мара  вечно
подтрунивал над мнимым "своеобразием" его ума. А дело заключалось  лишь  в
том, что в те времена, когда Конвей еще  только  начинал  свою  карьеру  в
Госпитале, он был очень стеснительным - особенно с  медсестрами  с  Земли.
Поэтому  молодой  врач  чувствовал  себя  намного   удобнее   в   компании
представителей других  рас.  Сегодня  он  уже  не  был  стеснительным,  но
по-прежнему среди фантастических выходцев с  Тралтана,  Илленсы  и  других
миров друзей у него было больше, чем  среди  землян.  Конвей  признавался,
что, возможно, это и выглядит "своеобразно", но для врача,  работающего  в
таком многообразном окружении, это дает явные преимущества.
     Очутившись  в  коридоре,  Конвей  связался  с  палатой  Приликлы   и,
обнаружив, что маленький эмпат свободен, договорился о немедленной встрече
на сорок шестом уровне - там, где находилась операционная  для  худлариан.
Мысли Конвея были заняты Манноном, и по пути он инстинктивно  уворачивался
от встречных, чтобы не оказаться растоптанным насмерть.
     Нашивки старшего терапевта расчищали  ему  путь,  пока  это  касалось
медсестер и  врачей  ниже  его  по  званию.  Другое  дело  высокомерные  и
рассеянные диагносты, способные протаранить что угодно и кого угодно,  или
просто члены персонала  особенно  крупных  размеров.  Например,  тралтане,
ФГЛИ, напоминающие приземистых шестиногих слонов; келгиане  -  гигантские,
покрытые серебристым мехом гусеницы вида ДБЛФ, которые независимо от ранга
при столкновении начинали гудеть, словно сирена, или похожие на  громадных
крабов ЭЛНТ с планеты Мелф IV.
     Несмотря на огромные физиологические различия, большинство входящих в
Федерацию разумных существ дышало  кислородом.  Но  встречались  и  другие
виды, которые, пересекая "чужой" уровень, представляли для  пешеходов  еще
большую опасность, будучи одеты в защитные скафандры. Так  скафандр  врача
ТЛТУ, дышащего перегретым паром и живущего при давлении и гравитации втрое
превышающих земные,  представлял  собой  многотонный  лязгающий  грузовик,
который любой ценой следовало обходить подальше.
     Возле люка между секциями Конвей  переоделся  в  легкий  скафандр  и,
пройдя через люк, оказался в желтом туманном мире дышащих хлором илленсан.
Здесь коридоры были переполнены этими выходцами  с  планеты  Илленса.  Они
были без защитных  одежд,  а  вот  тралтане,  келгиане  и  гуманоиды  были
облачены в скафандры - одни их носили на себе, другие на них ездили.
     Далее  его  путь  проходил  через  обширную  емкость,  где  в  теплой
зеленоватой  воде   неторопливо   плавали   тридцатифутовые   существа   с
Чалдерскола II. Здесь ему годился все тот же защитный костюм, только, хотя
движение тут не было особенно  интенсивным,  передвигался  он  значительно
медленней, так как приходилось не идти,  а  плыть.  Тем  не  менее,  через
пятнадцать минут после того, как Конвей покинул  кабинет  О'Мары,  он  уже
стоял на смотровой галерее сорок  шестого  уровня.  С  его  скафандра  еще
скатывались капли воды, когда появился Приликла.
     - Доброе утро, друг Конвей, -  поздоровался  маленький  эмпат,  ловко
вспрыгнув на потолок и повиснув там на шести ногах с присосками.
     Музыкальные трели и пощелкивания цинрусского языка  через  транслятор
Конвея передавались огромному компьютеру в центре Госпиталя и возвращались
в виде бесстрастного голоса,  говорившего  по-английски.  Приликла  слегка
дрожал.
     - Я чувствую, вам необходима помощь, доктор, - заключил он.
     - Совершенно верно, - согласился Конвей, его слова  переводились  тем
же способом и доходили до Приликлы на лишенном эмоций  цинрусском.  -  Это
касается Маннона. У меня не было времени сообщить вам подробности...
     - В этом нет нужды, друг Конвей, - перебил Приликла. -  Это  как  раз
тот случай,  когда  трудно  разобраться  именно  на  трезвую  голову.  Вы,
конечно, хотите знать, что я видел и чувствовал?
     - Если вам это не повредит, - спросил Конвей извиняющимся тоном.
     Приликла сказал, что не повредит. Однако следовало учесть тот момент,
что, хотя эмпат и считался самым милым существом в Госпитале, он был тут и
самым большим лгунишкой.
     Он относился к классу ГЛНО - насекомое с наружной  опорной  системой,
шестью ногами с присосками, двумя не  совсем  атрофировавшимися  радужными
крыльями  и  исключительными  эмпатическими   способностями.   Только   на
Цинруссе, где притяжение составляло одну восьмую земного, насекомые  могли
вырасти до  таких  размеров,  стать  разумными  и  создать  высокоразвитую
цивилизацию. Но в Госпитале  Приликла  подвергался  смертельной  опасности
большую часть рабочего дня.  Повсюду,  кроме  собственной  каюты,  он  был
вынужден  носить  антигравитаторы,  так  как  притяжение,  нормальное  для
большинства других существ, моментально раздавило бы его в лепешку.  Когда
он с кем-либо разговаривал, то старался держаться  вне  досягаемости  руки
или щупальца собеседника, который непроизвольным движением мог пробить его
хрупкое тело или оторвать ногу. Сопровождая  кого-нибудь  при  обходе,  он
семенил рядом по стене или потолку, чтобы избежать той же участи.
     Конечно, никто не хотел причинить Приликле зла -  его  слишком  здесь
любили за то, что он всегда говорил и делал  окружающим  только  приятное.
Будучи очень чувствительным к эмоциям и  чувствам  других,  эмпат  не  мог
поступать иначе, так как сам испытывал  тот  же  гнев  или  горе,  которые
вызывал у других своим  необдуманным  поведением.  Вот  поэтому  маленькое
существо  и  было  вынуждено  постоянно  лгать  и  всегда  быть  добрым  и
внимательным, чтобы эмоциональное изучение окружающих было как можно более
благоприятным.
     Исключение составляли лишь случаи, когда он в силу  профессионального
долга подвергал себя боли и  неприятным  чувствам  пациентов,  либо  хотел
помочь своим друзьям.
     Прежде чем Приликла успел заговорить, Конвей сообщил:
     - Доктор, я и сам точно не знаю, что мне нужно. Но если бы вы  смогли
припомнить что-нибудь необычное в поведении и эмоциях Маннона  или  членов
его бригады...
     При воспоминании о той  эмоциональной  буре,  которая  разразилась  в
пустой сейчас операционной худлариан два дня назад, Приликла задрожал всем
своим хрупким телом. Он описал положение вещей в  самом  начале  операции.
Маленький ГЛНО не записывал худларианскую мнемограмму по своей  физиологии
и поэтому не мог судить о состоянии пациента со стороны, да и сам  больной
был под наркозом и почти ничего не изучал. Маннон и его персонал выполняли
свои обязанности и, чтобы излучать, были слишком заняты. И тут со  старшим
терапевтом Манноном произошел... несчастный случай. Фактически,  на  самом
деле, это были пять отдельных и вполне заметных случая.
     Тело Приликлы буквально колотило.
     - Я... мне очень жаль, - извинился Конвей.
     - Я это знаю, - ответил эмпат и продолжил рассказ.
     Чтобы наиболее эффективно  работать  в  области  операционного  поля,
больной содержался при  частично  пониженном  давлении.  Учитывая  частоту
пульса и  кровяное  давление  пациента,  здесь  существовала  определенная
опасность. Но доктор Маннон  сам  предложил  процедуру  и,  следовательно,
лучше  всех  мог  оценить  степень  риска.  Из-за   пониженного   давления
оперировать надо было быстро, и поначалу казалось, что  все  идет  хорошо.
Маннон вскрыл часть гибкого  хитинового  покрова  худларианина  и  занялся
подкожным кровотечением, и тут  он  допустил  первую  ошибку,  за  которой
быстро,  одна  за  другой,  последовали  еще  две.  Приликла  не  мог  сам
определить,  были  ли  ошибки;   визуально   об   этом   свидетельствовала
эмоциональная  реакция  Маннона  -  самая  страшная,  которую   когда-либо
переносил эмпат, -  именно  по  н