ыша, вовсе  не  помешали  ему  вести  воображаемые  сражения.  В
настоящей боевой машине сидел настоящий боец, и экран  перед  ним  заполняли
придуманные им яркие картины: вражеские танки и звездолеты, которые полыхали
ярким пламенем, стоило только Хьюлитту взорвать их. Ведь его танк был  самым
могучим, самым секретным и самым неуязвимым. Он  слыхал,  как  мать  и  отец
говорили о таких временах, когда и вправду случались подобные сражения,  вот
только  родителям  эти  битвы  почему-то  не  казались  ни  волнующими,   ни
интересными. Судя по тому, как родители отзывались о  войне,  выходило,  что
воевать могут только больные или ненормальные.
   Но теперь Хьюлитт палил во  все,  что  только  мог  себе  представить:  в
бомбардировщики, звездолеты, ужасных воинов-инопланетян, наступавших на него
из-за деревьев, и радостно вопил, когда в ясном небе взрывались чужие машины
или замертво падали страшилища  инопланетяне.  Рядом  с  Хьюлиттом  не  было
родителей, которые запретили бы  ему  орать  во  всю  глотку  или  стали  бы
увещевать его, объясняя, что внутри неживых машин находятся живые  существа,
пусть даже машины придуманные, и что не важно, в  каких  чудовищ  он  палит,
главное, что они живые.
   Некоторые из соседей Хьюлиттов и вправду были  чудовищами  -  по  крайней
мере казались такими мальчику. Родители говорили, что,  если  бы  кто-то  из
соседей заглянул к  ним  в  дом  в  то  время,  как  их  дитя  беззастенчиво
расстреливало таких, как они, они бы  очень  сильно  обиделись  и  сочли  бы
Хьюлиттов нецивилизованными и  больше  никогда  бы  к  Хьюлиттам  не  зашли.
Взрослые - немыслимо скучный народец.
   Мало-помалу воображение мальчика иссякло. Солнце уже  ушло,  внутренности
машины и ржавые детали из красноватых  стали  почти  черными.  Конечно,  это
глупо, но Хьюлитт вдруг задумался о том, кому некогда принадлежал танк, и  о
том, что случится, если хозяин вернется и обнаружит здесь чужака. Встречу он
вообразил настолько ярко, что пулей вылетел из танка,  еще  больше  разорвав
при этом штанишки.
   Солнце спряталось за деревья, но небо пока было синим и  безоблачным.  По
соседству Хьюлитт не увидел ничего особо достойного внимания и, кроме  того,
почувствовал, что проголодался. Пора возвращаться домой - влезть  в  окно  и
попросить у матери поесть. Но во все стороны от мальчика простирались  трава
и деревья.
   Когда он влез на крышу самой  высокой  машины,  окрестности  стали  видны
гораздо лучше. Неподалеку мальчик разглядел высокое дерево, стоявшее на краю
глубокого оврага.  У  дерева  было  много  толстых  кривых  пушистых  веток,
опускавшихся почти до самой земли. А у самой верхушки ветки были потоньше, и
на них висели какие-то плоды. Хьюлитт решил, что с верхушки этого дерева  он
уж точно увидит свой дом.
   "Это ведь тоже  приключение  -  уговаривал  себя  мальчик,  взбираясь  на
дерево, - только теперь самое  настоящее,  не  выдуманное".  Очень  хотелось
есть, страшно  не  было,  просто  немножко  одиноко,  поэтому  больше  всего
хотелось поскорее вернуться домой, где он мог бы наконец поесть и доиграть в
прерванную игру. Хьюлитт время от времени посматривал вниз, на  дно  оврага,
где стояло еще несколько боевых машин. Одна из них,  круглая  и  толстая,  -
прямо под ним. Наконец мальчик выбрался из густых ветвей наверх, где светило
солнце, и у него закружилась голова. В овраге резко  потемнело.  У  Хьюлитта
все поплыло перед глазами. Что самое обидное, он  и  с  верхушки  дерева  не
увидел никаких домов. Теперь ему не заслоняла округу высокая  трава,  но  ее
сменили деревья, чуть  пониже  того,  на  которое  он  залез.  Хьюлитт  стал
взбираться еще выше. А потом все произошло одновременно: он добрался до того
места, где на ветках висели плоды, и увидел  свой  дом.  Дом  оказался  куда
ближе, чем он думал. По пути от того дерева, на  которое  влез  Хьюлитт,  до
дома стояло примечательное деревце со смешными ветками. Можно было бы  сразу
спуститься, но мальчик так устал, ему было так жарко, так  хотелось  пить  и
есть, а рядом, слегка покачиваясь на усиливавшемся ветру,  с  веток  свисали
соблазнительные фрукты.
   "В конце любого великого приключения, - вспомнил Хьюлитт, - героя  всегда
ждет награда", и еще он решил, что наградой для него станут фрукты.
   Ветка, на которой он сидел, была прочной и толстой. Переберешься  вон  на
тот сук и дотянешься до плодов. Усталость как рукой сняло. Мальчик пополз по
ветке, хватаясь за ближайшие сучки, чтобы не упасть. Солнце  опускалось  все
ниже за деревья. Теперь Хьюлитт с трудом видел нижние ветви, а овраг внизу и
вовсе превратился в темно-зеленую зыбь. Он перестал смотреть вниз.  Ветки  с
фруктами уже были почти у него над головой.
   Он дотянулся до первого и сорвал его, но плод тут  же  лопнул  у  него  в
руке. Со вторым он поступил более осторожно и ухитрился сорвать целиком.
   По  виду  плод  напоминал  большую  грушу  -  такие  Хьюлитт   видел   на
видеолентах, посвященных земной растительности, -  и  был  красиво  окрашен:
сверху вниз по нему струились желто-зеленые полоски. Судя по тому, как легко
лопнул первый плод, фрукты были очень сочными. Тот, который он теперь сжимал
в  пальцах,  казался  мальчику  надувным  шариком,  наполненным   жидкостью.
Вылившийся из первого плода сок уже успел высохнуть  и  оставил  на  пальцах
малыша ощущение приятной прохлады. Хьюлитт поглядел на руку и  увидел,  как,
высыхая, последнее пятнышко сока как бы едва заметно дымит.
   Конечно, Хьюлитт был очень голоден и предпочел бы съесть что-нибудь более
питательное, чем этот фрукт,  но  он  был  так  разгорячен,  что  совсем  не
возражал против  нескольких  глотков  прохладного  сока.  Покрепче  обхватив
ногами ветку, он изо всех сил сжал плод обеим руками.
   Сок оказался очень интересным на вкус - не  слишком  приятным,  но  и  не
отвратительным. Не желая забрызгаться с ног до головы,  Хьюлитт  прокусил  в
плоде маленькую дырочку и высосал весь сок. Когда же он  пальцем  расковырял
дырочку пошире, то убедился, что плод состоит не только из, кожуры  и  сока:
внутри помещалась мягкая желтая губчатая масса, а в самой серединке - черные
семечки. Семечки Хьюлитт выплюнул - они оказались жгучими на вкус, а  желтая
масса вкусом не отличалась от сока, и  он  сжевал  ее,  чтобы  хоть  немного
прогнать чувство голода.
   Понравился Хьюлитту фрукт или нет, он так и не понял. Он задумался о том,
не съесть ли еще один, но тут у него заболел живот  и  с  каждым  мгновением
боль все усиливалась и усиливалась.
   Вот тут впервые с того времени, как Хьюлитт ушел из  родительского  дома,
ему стало страшно и захотелось обратно.  Он  стал,  пятясь,  подбираться  по
ветке к  стволу,  чтобы  оттуда  спуститься  пониже,  но  боль  стала  такой
мучительной, что он не сдержался и  громко  закричал.  Слезы  застилали  ему
глаза, и он не видел, куда ползет. Вдруг желудок скрутил такой жуткий спазм,
что мальчик, забью обо всем, прижал обе руки к животу  и  почувствовал,  что
валится набок. Несколько мгновений он провисел головой вниз,  цепко  держась
за ветку ногами, но, когда попробовал подтянуться, боль сковала его живот  с
новой силой, и он не о чем, кроме нее, не смог думать. А потом он понял, что
падает.
   Мимо него замелькали листья - то озаренные лучами солнца,  то  омраченные
тенью. Он чувствовал, как ветки больно бьют по спине, рукам и ногам, а потом
вдруг все потемнело, и удары прекратились. Куда он  упал,  он  понял,  когда
ударился спиной о крутой склон оврага и кувырком покатился  вниз.  Удары  по
спине, рукам и ногам возобновились. Все тело  теперь  болело  почти  так  же
сильно, как и живот. А потом Хьюлитт ударился боком и  головой  обо  что-то,
проломившееся под его весом, и потерял сознание.
   Проснулся он от шума голосов. Два голоса принадлежали его  родителям.  По
темному дну оврага сновал яркий луч фонаря.  Луч  осветил  фигуру  какого-то
взрослого человека в форме Корпуса Мониторов, летевшего к мальчику с помощью
антигравитационного пояса. Родители и несколько  инопланетян  спускались  на
дно оврага, как попало, хватаясь за землю  кто  чем  мог.  Человек  в  форме
Корпуса Мониторов опустился рядом с Хьюлиттом и встал на колени.
   - Так вот ты где, молодой человек, - сказал мужчина. - Ну и  натворил  же
ты дел! Но прежде всего скажи мне, где у тебя болит?
   - Сейчас не болит, - ответил мальчик,  прижав  руку  к  животу,  а  потом
пощупав висок. - Сейчас уже нигде не болит.
   - Отлично, - кивнул мужчина, вынул из сумки на плече плоский приборчик  с
крошечным подсвеченным экраном и принялся водить им над  головой,  руками  и
туловищем Хьюлитта.
   - Я поел там на дереве каких-то фруктов, - объяснил Хьюлитт,  поняв,  что
перед ним врач. - У меня от них живот заболел, а потом я упал.
   - Дерево очень высокое, - проговорил врач точно  таким  же  тоном,  каким
папа Хьюлитта  говорил  всегда,  когда  собирался  рассказать  что-то  очень
длинное и скучное. - А теперь опусти руку и не двигайся до тех пор,  пока  я
не закончу сканирование. Скажи мне, пожалуйста, а с тех пор, как ты упал, ты
засыпал хоть раз?
   - Да, - ответил мальчик, - но долго я спал или  нет,  не  знаю.  Когда  я
упал, солнце садилось. А вы меня разбудили.
   - Стало быть, проспал  ты  четыре,  а  то  и  пять  часов,  -  озабоченно
пробормотал врач. - Сейчас я помогу тебе сесть, а ты мне скажешь,  будет  ли
где-нибудь больно, ладно? Я хочу сканировать твою голову.
   Теперь сканер медленно путешествовал  вдоль  висков,  макушки  и  затылка
мальчика. Затем врач убрал прибор в сумку и встал.  Тут  как  раз  подбежали
родители Хьюлитта. Мать бросилась к  мальчику  и  прижала  его  к  себе  так
крепко, что у того перехватило дыхание. Мама плакала, а  папа  принялся  его
расспрашивать.
   - Вашему сыну очень повезло, - негромко сообщил отцу врач. - Как  видите,
одежда на нем изодрана  в  клочья  -  наверняка  играл  в  войну,  лазил  по
сломанным машинам, а потом еще и по склону проехался. А на нем ни царапинки.
Он мне сказал, что съел несколько фруктов с дерева пессенита - вон оно  там,
наверху. Он сказал, что после этого у него разболелся живот, что он  упал  с
дерева и потерял сознание еще на закате. Я не собираюсь сейчас затевать спор
с ребенком-фантазером, но вы сами подумайте: никаких желудочных  расстройств
- раз, он свалился с такой высоты, что неизбежно должен был получить синяки,
ссадины и сотрясение мозга, а он целехонек - два, четыре часа он  лежал  без
сознания, и тут уж никак не должно  было  обойтись  без  тяжелой  травмы,  а
прибор молчит - это три.
   Судя по его одежде, - добавил врач, - я мог бы скорее  предположить,  что
он устал во время игры и просто-напросто уснул. Жалобы на боль  в  животе  и
рассказ о падении с дерева скорее всего  рассчитаны  на  то,  чтобы  вызвать
жалость у родителей и избежать наказания.
   Мать перестала плакать и стала спрашивать Хьюлитта, действительно  ли  он
себя хорошо чувствует, но мальчик изо всех сил прислушивался к голосу  отца.
Тот заверял врача: они с матерью и не собирались  наказывать  мальчика,  они
так рады, что нашли его.
   - Дети порой уходят из дому и могут заблудиться,  -  заметил  врач,  -  и
иногда такие приключения заканчиваются намного печальнее. Мы отвезем ребенка
домой на своей машине, но только потому, что  он,  видимо,  пока  еще  очень
слаб. Я загляну завтра и еще раз осмотрю его, хотя  на  самом  деле  никакой
нужды в этом нет - он совершенно здоров. Этот молодой человек силен как бык,
и с ним все в полном порядке...
   Воспоминания покинули Хьюлитта. Тепло рук матери, зрелище залитого светом
прожектора оврага и лицо болтливого  врача  исчезли  и  сменились  знакомыми
стенами седьмой палаты, где рядом с ним сидел уже  другой  человек  в  форме
Корпуса Мониторов, сидел и молчал.

Глава 8

   - Он думал, я вру, - процедил Хьюлитт, с  трудом  сдерживая  злобу.  -  И
родители так думали, сколько я ни пытался им рассказать о том случае.  И  вы
мне не верите.
   Лейтенант некоторое время молча смотрел на Хьюлитта, потом сказал:
   - Если судить по тому, как вы мне сейчас рассказали об этом происшествии,
то я вполне понимаю того врача - с точки зрения клиники и  анатомии  у  него
имелись веские причины полагать, что вы говорите неправду. Большинство людей
медикам верят, поэтому ваши родители предпочли поверить профессионалу, а  не
своему ребенку, склонному к  фантазиям,  да  и  сколько  вам  тогда  было  -
всего-то четыре года. Я, честно говоря, не знаю, кому или во что мне верить,
поскольку меня там не было, а правда  порой  бывает  весьма  субъективна.  Я
верю, что вы верите, что говорите правду, но это совсем не то же самое,  как
если бы я верил, что вы лжете.
   - А я вас не понимаю, - огрызнулся Хьюлитт. -  Может  быть,  вы  считаете
меня лжецом, но не хотите сказать об этом прямо?
   Пропустив вопрос Хьюлитта мимо ушей, Брейтвейт продолжал:
   - Вы другим врачам рассказывали о падении с дерева?
   -  Да,  -  кивнул  Хьюлитт.  -  Но  потом  перестал.  Никого  из  них  не
интересовала эта история. А психологи, как и вы, считали,  что  все  дело  в
моем воображении.
   - Полагаю, - сказал Брейтвейт и улыбнулся, - психологи вас  спрашивали  о
том, любили ли вы своих родителей, или нет, и если да, то насколько  сильно.
Прошу простить меня, но я тоже вынужден задать вам такой вопрос.
   - Вы правы, - ответил Хьюлитт, - но понапрасну теряете время. Безусловно,
бывали моменты, когда родители мне не нравились, -  это  происходило  тогда,
когда они мне в чем-то отказывали, когда бывали  слишком  заняты  для  того,
чтобы поиграть со мной, и вместо этого заставляли меня делать  уроки.  Такое
случалось  нечасто  -  только  в  тех  случаях,  когда  оба  бывали   заняты
какой-нибудь срочной работой. И отец, и мать участвовали в работе отдела  по
Культурным Контактам, расположившегося на базе неподалеку  от  нашего  дома.
Оба они служили в Корпусе Мониторов, но форму  надевали  редко,  потому  что
чаще всего работали дома. Но меня нельзя было  назвать  брошенным  ребенком.
Мама у меня была очень добрая, и я ее мог легко  разжалобить.  Отца  обвести
вокруг пальца  удавалось  не  всегда,  но  если  все-таки  удавалось,  то  я
чувствовал себя победителем. Дома обычно бывал кто-нибудь из них,  и  стоило
мне покончить с уроками, как кто-то из родителей всегда занимался  со  мной.
Но мне хотелось, чтобы они уделяли мне еще больше внимания. Может быть,  так
было из-за того, что я откуда-то знал или чувствовал, что я их скоро потеряю
и что нам уже недолго осталось жить вместе. Мне их на самом  деле  очень  не
хватало. И теперь тоже.
   Как бы то  ни  было,  -  продолжал  Хьюлитт,  встряхнув  головой,  словно
попытался -  увы,  тщетно,  -  прогнать  нахлынувшие  воспоминания,  -  ваши
коллеги-психологи решили, что я вел себя тогда как эгоистичный,  расчетливый
и вполне нормальный ребенок четырех лет.
   Брейтвейт кивнул.
   - Психологическая травма, равная потере обоих родителей  в  четырехлетнем
возрасте,  может  надолго  сказаться  на  психике  ребенка.  Они  погибли  в
авиакатастрофе, а вы остались в живых. Что вы  помните  об  этом  несчастном
случае, что вы думали о случившемся тогда и сейчас?
   - Я помню все, - ответил Хьюлитт, всей душой желая, чтобы его  собеседник
перешел на менее болезненную тему. - Я тогда не сразу понял, что происходит,
но  понял  потом,  когда  мы  летели  над  лесом.   Родители   должны   были
присутствовать на совещании в городе, расположенном на другом краю Этлы, где
произошли какие-то серьезные неполадки.  Совещание  должно  было  продлиться
целую неделю, поэтому меня взяли с собой. Мы летели  на  высоте,  нормальной
для небольшого флайера, - пять тысяч футов. Прошло всего несколько минут,  и
мы задели верхушки деревьев. Мама сразу перебралась на заднее  сиденье,  где
сидел я, весь обмотанный ремнями. Она обняла меня, прижала к  себе,  а  папа
все пытался сладить с управлением. Мы с силой ударились  о  деревья,  и  три
ветки проткнули обшивку и часть  фюзеляжа.  Я  выпал  из  кабины.  Когда  на
следующий день нас разыскали, оказалось, что мои  родители  мертвы,  а  я  -
целехонек.
   - Вам очень повезло, - негромко заметил психолог. - То  есть  если  можно
сказать, что ребенку, оставшемуся без родителей, повезло.
   Хьюлитт молчал, и через несколько секунд Брейтвейт продолжил:
   - Давайте вернемся  к  тому  случаю,  когда  вы  залезли  на  дерево  или
вообразили, что залезли, и к тем фруктам, которые вы тогда съели, после чего
у вас сильно разболелся живот. Впоследствии  -  до  и  после  авиакатастрофы
подобные симптомы у вас случались?
   - А с какой стати я буду  вам  отвечать  на  этот  вопрос,  -  огрызнулся
Хьюлитт, - если вы мне все равно не верите и думаете, что я все выдумываю?
   - Если вас это хоть сколько-нибудь утешит, -  признался  Брейтвейт,  -  я
пока еще ничего для себя не решил.
   - Ну, тогда ладно, - вздохнул Хьюлитт. - В первые  несколько  дней  после
того, как я упал с дерева и скатился в овраг,  меня  всякий  раз  после  еды
тошнило,  но  до  рвоты  дело  не  доходило.  Потом,  со  временем,  тошнить
перестало. Эти ощущения возобновились через некоторое время после того,  как
я переехал на Землю, но думаю, что это скорее всего объяснялось переменами в
питании и способах приготовления пищи. Ни на Этле,  ни  на  Земле  врачи  не
установили причину моей тошноты, и тогда  впервые  прозвучала  фраза  насчет
"психологического компонента". Долгие годы я не испытывал подобных ощущений,
и они вернулись только на борту "Тривендара", когда я отведал  синтетической
еды. Но там же, на корабле, симптомы пошли на убыль. Наверное,  все  дело  в
моем воображении.
   Брейтвейт проигнорировал саркастический вывод пациента и сказал:
   - Вам действительно хотелось бы думать, что все дело в вашем воображении,
или вам не хотелось бы быть ни в чем уверенным? Прошу вас, не  торопитесь  с
ответом.
   - Если я что-то выдумываю, - отчеканил Хьюлитт, - мне бы не хотелось быть
единственным, кто этого не знает.
   - Честно сказано, - похвалил его  Брейтвейт.  -  А  насколько  хорошо  вы
помните то дерево, на которое, как вы говорите, забрались  на  Этле,  и  как
выглядели его плоды?
   - Помню отлично, мог бы нарисовать, - откликнулся Хьюлитт. -  Если  бы  я
был художником. Хотите, чтобы я попробовал?
   -  Нет,  -  покачал  головой  психолог.  Он  наклонился,   дотянулся   до
коммуникатора и быстро набрал на пульте  какой-то  номер.  Когда  на  экране
засветилась эмблема Главного Госпиталя Сектора, Брейтвейт произнес:
   - Библиотека, немедицинская, вербальный запрос, с выдачей  визуального  и
вербального материала, тема: бывшая Этланская империя, планета Этла-Больная.
   - Ждите ответа, - отозвался  холодный  бесстрастный  голос  библиотечного
компьютера.
   Хьюлитт, очень удивленный, протянул:
   - Вот не знал, что можно связаться с библиотекой по этой штуковине.  Я-то
думал, что могу по ней говорить  только  с  сестринским  постом  и  смотреть
развлекательные каналы.
   - Без определенных кодов доступа вы этого сделать не сумеете,  -  пояснил
Брейтвейт. - Но если вам когда-нибудь  все  нестерпимо  наскучит,  думаю,  я
смогу такое для вас устроить. Но вот кода доступа к  медицинской  библиотеке
вы, увы, получить не сможете. Когда врачи усматривают  у  пациента  хотя  бы
самую незначительную степень ипохондрии, они считают,  что  его  ни  в  коем
случае нельзя подпускать к обширному банку данных бесчисленных симптомов.
   Хьюлитт не сдержался - он расхохотался и сказал:
   - Я их понимаю!
   Брейтвейт собрался было что-то ответить, но  тут  заговорил  библиотечный
компьютер:
   - Внимание. Информация по  Этле  точна,  но  страдает  неполнотой.  После
крупномасштабной  полицейской  операции,  предпринятой  в  отношении  бывшей
Этланской империи, и последующего вступления ряда планет в состав  Федерации
двадцать семь  лет  назад  первоочередное  зн