трудно с тобой работать, Варвара!
   - Все мы, бабы, стервы,  -  процитировала  Белкина.  -  Ну,  что  вы  там
копаетесь?
   - Мелочь ищу, - ворчливо ответил главный редактор. - На такси... Ну  вот,
опять двадцать пять! Мельче пятидесяти долларов ничего нет. Как же быть-то?
   Задавая свой вопрос, он неосторожно вынул пятидесятидолларовую бумажку из
кошелька и показал ее Варваре. Белкина сделала  быстрое  движение  рукой,  и
злосчастная купюра в мгновение ока перекочевала к ней.
   - Я разменяю, - деловито сказала Варвара, защелкивая замок сумочки. -  Не
огорчайтесь, Яков Павлович. Вы сами сказали, что меня сюда сам  бог  послал.
Откуда нам с вами знать, зачем он это сделал? Может быть, ему сообщили,  что
мне срочно нужны деньги.  Вот  он  и  пошел  навстречу  несчастной  одинокой
женщине, вынужденной в поте лица своего зарабатывать на хлеб с маслом.
   Якубовский недовольно пожевал губами, но возражать не стал, поскольку это
было бесполезно. Судьба пятидесяти долларов была решена в тот момент,  когда
он, забыв об осторожности, показал деньги Варваре.
   - Клюев в лаборатории, - со вздохом напомнил он и вышел.
   Фотокор Клюев оказался невысоким, щуплым, чернявым, как обгорелая спичка,
остролицым мужичонкой, одетым в мятую матерчатую куртку спортивного  покроя,
чересчур просторные, сильно вытянутые на  коленях  и  вдобавок  уже  заметно
нуждавшиеся в стирке джинсы и вызывающе  новые  ботинки  из  рыжей  кожи  на
толстенной рифленой  подошве.  Никакого  энтузиазма  по  поводу  полученного
задания он не проявил и немного оживился лишь тогда, когда Варвара  сообщила
ему, что  добираться  до  места  происшествия  общественным  транспортом  не
придется - у подъезда ждет машина.
   Собрался Клюев  быстро:  заглянул  в  сильно  потертый  объемистый  кофр,
пробормотал  что-то  себе  под  нос,  нашел  на  захламленной  полке  черную
цилиндрическую коробочку со сменным объективом, сунул ее в  кофр,  защелкнул
замок, набросил ремень кофра на  плечо  и  объявил,  что  готов  к  труду  и
обороне. В дверях  он  задержался,  прикуривая  сигарету,  и  устремился  по
длинному коридору к лестнице, похожий  на  маленький  маневровый  паровоз  -
юркий, черный, закопченный, очень деловитый, оставляющий за  собой  медленно
тающий в воздухе шлейф синеватого дыма.
   Школу, в которой произошло убийство, они отыскали быстро. Дорогин  загнал
машину в  вымощенный  бетонными  плитами  внутренний  дворик  с  клумбами  и
плакучими ивами и остановил ее  поодаль  от  патрульного  "уазика",  который
торчал под широкими окнами вестибюля, заехав передним колесом  на  клумбу  с
георгинами.  Вообще,  дворик  был  буквально  забит  машинами,  как  платная
стоянка. Помимо "уазика", здесь стояли два микроавтобуса - один из  больницы
скорой помощи, а на втором, вероятнее всего,  приехали  эксперты,  -  чей-то
канареечно-желтый потрепанный "жигуленок" и машина  Дорогина.  Возле  кареты
"скорой  помощи"  лениво  перекуривала  бригада  медиков,  ожидая,  по  всей
видимости, когда можно будет забрать тело. На бетонных плитах двора  кучками
и по одному стояли люди,  но  было  видно,  что  основная  масса  зевак  уже
рассеялась и здесь остались лишь самые стойкие - те, кто твердо решил во что
бы то ни стало поглазеть на труп. У дверей школы, загораживая проход,  стоял
мордатый сержант в бронежилете. Вид у него был скучающий и недовольный.
   - Действуй, Клюев, - бросила Варвара и, издалека улыбнувшись  охранявшему
вход сержанту, устремилась к медикам.
   Клюев деловито расстегнул кофр, вынул аппарат, навинтил на него  объектив
и принялся приседать и  изгибаться,  выбирая  ракурсы  и  время  от  времени
подкручивая  что-то  на  объективе.  Потом  голубоватой  молнией  засверкала
фотовспышка:  Клюев  фотографировал  все  подряд,  начиная,  разумеется,   с
возвышавшегося на крыльце сержанта.
   Тем временем  Варвара  закончила  с  медиками.  Многого  она  от  них  не
добилась, но факт обнаружения трупа они подтвердили, а это уже было кое-что.
Кучковавшиеся во дворе свидетели  на  поверку  оказались,  как  и  следовало
ожидать, обыкновенными зеваками: несколько учителей, которых не  пустили  на
работу,  пара  старушек  с  авоськами  и  с   десяток   школьников,   ужасно
обрадованных отменой занятий. Здесь никто ничего не знал, и Варвара,  махнув
рукой Клюеву и цепко взяв за рукав Дорогина, повела свой маленький отряд  на
штурм школьных дверей.
   Увидев, как они поднимаются по ступенькам крыльца, сержант набычился.  По
выражению его широкой физиономии было видно, что он намерен стоять насмерть,
но ему явно никогда прежде  не  приходилось  иметь  дело  с  представителями
свободной прессы и, в частности, с Варварой Белкиной. На  крыльце  состоялся
короткий, но весьма содержательный разговор, в  ходе  которого  неоднократно
упоминались  полковник  Терехов,  министр  внутренних  дел,  какой-то  майор
Круглов, Господь Бог, конституция, свобода слова,  тайна  следствия  и  даже
черт.
   Тон беседы постепенно повышался,  а  потом  что-то  вдруг  изменилось,  и
скучавшему в сторонке Дорогину почудилось промелькнувшее в  разговоре  слово
"ресторан".
   Он посмотрел на участников беседы и невольно ухмыльнулся. Сержант  больше
не нависал над Варварой как  грозовая  туча.  Он  стоял  в  свободной  позе,
картинно отставив ногу в высоком нечищеном ботинке, и, подбоченясь,  слушал,
что говорила ему Варвара. Слов Белкиной  было  не  разобрать,  она  говорила
вполголоса, и до Дорогина  доносилось  только  нечленораздельное  вкрадчивое
воркование, но,  судя  по  улыбке  сержанта,  которая  с  каждым  мгновением
становилась все шире, речь шла о чем-то весьма приятном.
   Стоявший рядом с Муму  Клюев  поднял  фотоаппарат,  нацелив  объектив  на
сержанта. Дорогин прикрыл объектив ладонью и в ответ на недоумевающий взгляд
фотографа отрицательно покачал головой:  сделанный  не  вовремя  снимок  мог
разозлить грозного блюстителя порядка, и ювелирная работа Варвары  пошла  бы
насмарку.
   Наконец  Варвара  повернула  к  ним   голову   и   повелительно   дернула
подбородком, указывая на дверь. Сержант отступил в сторону, и они проникли в
темноватый  тамбур.   Последней   в   дверь   прошла   Варвара,   напоследок
обворожительно улыбнувшись сержанту.
   Дверь за ними захлопнулась. Клюев  устремился  было  вперед,  но  Варвара
остановила его, схватив за рукав, и указала на внутреннюю дверь, сомнительно
украшенную  сделанным  при  помощи  аэрозольного   баллончика   изображением
пятиконечной звезды, вписанной в неровную окружность.
   - Этот снимок мне нужен, - сказала она.
   Клюев немного поворчал, жалуясь  на  плохое  освещение,  покрутил  кольца
объектива, повздыхал над экспонометром  и  в  конце  концов  дважды  щелкнул
затвором камеры, запечатлев нарисованную на двери пентаграмму.
   - Вперед, - скомандовала Варвара и первой вошла в вестибюль.
 
*** 
 
   Андрей  Петрович  Мамонтов,  грузный,  черноволосый,  начинающий  лысеть,
тяжело поднялся из глубокого  кожаного  кресла  и  принялся  расхаживать  по
комнате длинными нервными шагами. Его большие  ступни  бесшумно  ступали  по
пушистому ковру, белая рубашка неприятно липла к вспотевшей спине.  Несмотря
на возраст и немалый вес, Мамонтов не выглядел  жирным  и  дряблым.  Он  был
словно целиком отлит из  какой-то  чрезвычайно  плотной  тяжелой  резины,  и
казалось, что он способен выдержать любой удар, будь  это  удар  судьбы  или
удар топором по голове.
   Не переставая  расхаживать  по  превращенной  в  кабинет  жилой  комнате,
Петрович вынул из кармана свежий носовой платок и вытер лоб и щеки, покрытые
прозрачными каплями пота. Всякий раз, когда ему приходилось  нервничать,  он
обильно потел. Из-за этого его раздражение только усиливалось, и он  начинал
потеть еще обильнее. Это было очень неудобное качество. Какой смысл в умении
владеть лицом, когда тебя выдает струящаяся изо всех пор влага?
   Впрочем, в данный момент Петрович не  собирался  скрывать  от  окружающих
свои чувства. Напротив, он вызвал сюда этих болванов именно для того,  чтобы
дать волю эмоциям.
   Болванов было двое. Они скромненько стояли  у  дверей,  потупившись,  как
нашкодившие школяры в кабинете директора, и только что в носах не  ковыряли,
стремясь продемонстрировать покорность и раскаяние. Петрович  расхаживал  по
кабинету, время от времени бросая на эту парочку короткие  злобные  взгляды.
Смотреть на них долго он не мог, потому что бесился от одного  их  вида.  Он
частенько прощал своим людям ошибки -  разумеется,  только  в  тех  случаях,
когда ошибки эти вовремя исправлялись. Единственное, чего он органически  не
переносил в своих подчиненных, -  это  расхлябанность  и  привычка  работать
спустя рукава, кое-как, для галочки. Такая работа обычно приводит  к  весьма
неприятным последствиям, из которых  арест  и  посадка  являются  далеко  не
самыми страшными.
   Более или менее успокоившись, Петрович вернулся в  кресло  и  вытащил  из
пачки сигарету. Оба провинившихся олуха абсолютно одинаковым жестом  полезли
за своими зажигалками.
   - Обойдусь,  -  буркнул  Петрович.  -  Мне  лакеи  не  нужны.  Мне  нужны
помощники.
   Он зажег сигарету и стал вертеть ее  в  пальцах.  Курить  ему  совсем  не
хотелось. Олухи молча стояли у дверей  и  ели  его  глазами.  Они,  по  всей
видимости, были не прочь закурить, но не  отваживались  даже  заикнуться  об
этом. Петрович снова посмотрел на них и быстро отвел взгляд. Стоят, уроды...
Один длинный и тонкий, а второй приземистый и широкий, как несгораемый шкаф.
Тарапунька и Штепсель, так их и разэдак...
   - Ну, - угрюмо сказал он, - похвастайтесь, как дело было.
   -  Так,  Петрович,  -  разводя  толстыми,  как  свиные  окорока,  руками,
заговорил тот, что был пониже. Говорил он не совсем внятно - мешали  волдыри
на обожженных губах. - Мы-то тут при чем? Нам велено было пасти эту бабу, мы
ее и пасли...
   Звали этого недоумка, кажется, Юриком, но  отзывался  он  в  основном  на
кличку  Самсон.  На  левой  скуле  у  Юрика-Самсона   багровел   здоровенный
кровоподтек. Его длинный приятель по имени Борис выглядел немногим лучше.
   - Вам велено было ее пасти, - зловеще ровным голосом повторил Петрович. -
А вы, уроды, что сделали?
   Вы ее спугнули! Плюс к этому дали набить себе  морды  и  потеряли  ствол.
Может, вам премию за это выдать? На лекарства, а?
   - Прокол вышел, Андрей Петрович, - сказал Борис. По тому, как он говорил,
было видно, что ему больно двигать челюстью. - Мы не думали, что  эта  телка
нас засечет.
   - Телка вас засекла, а бык забодал, - подытожил Петрович. - Ну, и кому вы
такие нужны? Кому вы нужны, я вас спрашиваю?! Нет, что вы не гении -  это  я
знал. Но я-то думал, что беру на  работу  бойцов!  А  вы  вдвоем  от  одного
фрайерка отбиться не смогли. Баба их засекла!  Это  как  надо  было  за  ней
следить, чтобы она вас засекла?! Клещ с Батоном за ней три месяца ходили,  и
хоть бы что. А вас на три дня не хватило. Вы хоть понимаете, что  натворили?
Теперь она поняла, что ее пасут. Задумываться начнет: с чего бы это? Кто  бы
это мог быть? А искать эта баба умеет, не то  что  вы.  Одно  слово,  уроды.
Описать этого быка вы можете? Или вы его даже разглядеть не успели?
   - Выглядит обыкновенно, - шмыгнув носом, заговорил Борис.  -  Нипочем  не
скажешь, что такой махаться умеет. Разговаривает культурно, вежливо.  Прикид
в порядке.., ну, мужик как мужик.
   - Я таких на зоне  пачками  делал,  -  вставил  Самсон.  -  Ты  делал,  -
презрительно передразнил Петрович. - Это тебя делали,  недоумок!  Пальцем...
Подробно описывайте! Глаза, волосы, нос, рот, уши всякие - в  общем,  полный
фоторобот. Ну?!
   Сбиваясь, путаясь, перебивая и дополняя друг  друга,  Самсон  и  Борис  с
грехом пополам описали Мамонтову внешность человека, который напал на них во
дворе  дома,  где  жила  Варвара  Белкина.  Выслушав  их,  Петрович   крепко
задумался: нарисованный бандитами портрет показался  ему  знакомым.  Он  уже
встречал  человека,  как  две  капли  воды  похожего  на   незнакомца,   так
отделавшего его людей, да и способ, которым этот тип  решал  свои  проблемы,
тоже наводил на неприятные воспоминания.
   Они встретились всего один раз, но и этого единственного  раза  Петровичу
было достаточно, чтобы понять: этот человек слеплен из крутого теста и лучше
его не трогать, чтобы не нажить себе  лишних  проблем.  Мамонтов  не  боялся
никого  и  ничего,  но  он  был  разумным  человеком  и  предпочитал  обойти
препятствие, а не биться о него головой. Кроме того, он неплохо разбирался в
людях и умел ценить  и  уважать  достойного  противника.  Человек,  которого
Петрович знал как Серого,  был,  несомненно,  очень  достойным  противником,
который действовал решительно и наверняка, не оставляя своим врагам  времени
на раздумья.
   Этого и следовало ожидать,  подумал  Петрович.  Ведь  там,  на  Медвежьих
Озерах, где была сгоревшая видеостудия, Серый искал именно  эту  бабу.  Бабу
похитил конкурент Петровича Гаспаров, а Петрович помог  Серому  советом.  Не
помогать ему надо было, а грохнуть, пока не поздно! А журналистку  наверняка
убрал бы сам Гаспаров, и теперь у Андрея Петровича Мамонтова не было бы этой
головной боли.
   Возможно, затевать слежку за журналисткой  не  стоило.  Теперь,  когда  с
момента гибели Гаспарова миновало три месяца,  Петрович  был  в  этом  почти
уверен. Но Гаспаров погиб с таким шумом, а его порнобизнес завалился с таким
треском и грохотом, что Мамонтов занервничал. Случись все как-нибудь потише,
лучшего подарка нельзя было бы  желать:  главный  конкурент,  кровный  враг,
который спалил студию Петровича,  убил  его  людей  и  подбирался  к  самому
Мамонтову, умер и утащил за собой в могилу весь свой  бизнес  и  почти  всех
своих помощников. Рынок был практически свободен  -  приходи  и  владей,  но
прийти и взять то, что  осталось  без  хозяина,  Петрович  уже  не  мог.  На
Горбушке свирепствовала милиция, переодетые опера шныряли  вокруг  подземных
переходов  и  лотков   с   видеопродукцией,   вылавливая   распространителей
порнографии. Нескольких торгашей взяли с поличным, но те молчали  -  берегли
здоровье. Всякая активность на рынке порнофильмов замерла.
   Это, конечно, временное явление, но этот период нужно как-то пережить.
   Больше всего Петрович  опасался  того,  что  в  ходе  расследования  дела
Гаспарова менты докопаются до его собственной далеко  не  последней  роли  в
развитии отечественного порнобизнеса. Сразу  же  после  перестрелки  в  доме
Гаспарова он  принял  кое-какие  экстренные  меры,  и  ближайшего  помощника
Гаспарова Сергея Супонева нашли повешенным в  камере  СИЗО  на  второй  день
после ареста. Он умер, не успев ничего сказать, и на какое-то время Петрович
успокоился. Все, кто остался в живых и не угодил  за  решетку,  были  мелкой
сошкой и не знали о нем ничего  конкретного.  Он  свернул  бизнес,  разогнал
актеров и отправил весь технический персонал и своих  ближайших  помощников,
связанных  с  производством  порнофильмов,  в  продолжительные  отпуска   за
границу. После этого  ему  оставалось  только  сидеть  тихо  и  подсчитывать
убытки, постепенно смиряясь с их астрономическими размерами.
   Единственным человеком, который теперь мешал ему спокойно спать по ночам,
была журналистка Варвара Белкина.  Она  слишком  много  знала  о  Гаспарове.
Петрович осторожно навел о Белкиной справки и понял, что та может  добраться
до него, если займется  раскручиванием  истории  с  Гаспаровым.  У  нее  был
отменный нюх, огромная пробивная сила и способность к анализу, а ее  статьи,
которые принесли Петровичу для  ознакомления,  по  ударной  силе  напоминали
динамит. Если такая как следует запустит  зубы  в  интересную  тему,  то  не
успокоится, пока не распотрошит ее до конца. А история о порнобизнесе, круто
замешанная на крови и пересыпанная трупами, была, по мнению Петровича, очень
интересной темой.
   В течение двух недель он с тягостным чувством ждал появления в "Свободных
новостях  плюс"  большой  статьи,  посвященной  Гаспарову  и  его  вкладу  в
современное  киноискусство.  Статьи  все  не  было,  но  это  не   успокоило
Петровича: по его мнению, молчание Белкиной объяснялось тем,  что  проклятая
журналюга решила сначала разузнать все до конца и  теперь  уверенно  шла  по
следу, с каждой секундой все ближе подбираясь к нему.  Тогда-то  Петрович  и
принял решение установить за Белкиной круглосуточную  слежку,  благо  других
дел у него теперь осталось до обидного мало.
   Слежка продолжалась долгих три месяца, и за все это время, насколько было
известно  Мамонтову,  Белкина  ни  разу  не  попыталась  разузнать  что-либо
новенькое по делу Гаспарова. Она не появлялась возле лотков с кассетами и не
была замечена в компании людей, которые могли бы сказать ей  что-то  лишнее.
Она словно забыла о Гаспарове или же была так напугана своим похищением, что
навсегда вычеркнула слово "порнография" из своего лексикона.
   Петрович уже несколько раз собирался отдать  приказ  оставить  Белкину  в
покое и снять с нее слежку, но его что-то останавливало. "Еще  недельку",  -
говорил  он  себе,  и  Клещ  с  Батоном  продолжали  повсюду  следовать   за
журналисткой на ржавом "опеле" Батона. Иногда их сменяла другая  пара,  и  в
течение долгих трех месяцев все было нормально.
   Неприятности  начались  три  дня  назад,  когда  на   Клеща   и   Батона,
возвращавшихся  ночью  от  Белкиной,   напала   компания   каких-то   пьяных
отморозков. История была нелепейшая, Петрович поначалу  даже  отказывался  в
нее верить, но факт оставался фактом: Батон валялся на  больничной  койке  с
переломанными  ребрами,  сотрясением  мозга  и   глубоким   порезом   левого
предплечья, а Клещ вовсе загремел в реанимацию, где до сих  пор  отлеживался
после того, как врачи заштопали на нем шесть ножевых ранений.
   Теперь Петрович не мог понять, почему не принял решение прекратить слежку
в тот же день, как узнал о происшествии. Такое  решение  сэкономило  бы  ему
массу времени и нервов, но он, словно подстрекаемый каким-то  мелким  бесом,
послал следить за Белкиной этих недоумков Самсона и Бориса,  которых  раньше
использовал лишь для выполнения мелких поручений. Вот они и наследили,  черт
бы их побрал...
   Теперь оставалось  только  гадать,  как  отреагируют  на  такое  странное
происшествие Белкина и ее  приятель  по  имени  Серый.  Вспоминая  о  Сером,
Петрович морщился: этому человеку  было  отлично  известно,  кто  он  такой.
Никаких доказательств у него конечно же нет, но этот Серый явно не  из  тех,
кто бегает жаловаться в ментовку. Хрусталев намекал, что у него что-то такое
вышло с Резаным. Вряд ли, конечно, Резаный был человеком  серьезным,  но  не
мешало бы как-то разузнать подробности этой истории. Да  только  у  кого  их
теперь узнаешь?  Резаный  умер,  а  этот  Серый  вряд  ли  поделится  своими
воспоминаниями.
   Ну хватит, мысленно сказал себе Петрович. Хватит  грызть  себя.  В  жизни
случаются переделки и покруче. В конце концов, что мне этот Серый? Какое мне
до него дело? Он человек явно неглупый и не станет лезть  в  бутылку  только
из-за того, что два дебила напугали его знакомую. Я его не трогал, и  мстить
ему не за что. А если он все же решит сглупить и  полезть  в  драку,  я  его
быстро поставлю на место. Вернее, положу.
   - Ну хорошо, - сказал он, с  раздражением  ввинчивая  в  идеально  чистое
донышко пепельницы наполовину  выкуренную  сигарету.  -  Потрудились  вы  на
славу. Может быть, у вас есть какие-нибудь умные мысли по поводу  того,  как
исправить положение?
   Дебилы молчали, и было невооруженным глазом видно, что никаких  мыслей  у
них нет и сказать им ровным счетом нечего. То  есть  какие-то  мысли  у  них
наверняка имелись - например, о том, что было бы  недурно  сейчас  оказаться
подальше отсюда, где-нибудь, где можно было бы  без  помех  выпить  водки  и
пощупать сговорчивую бабу.
   - Так, - сказал Петров