глядя на журналистку:
   - Не пьян, а выпивши.
   - Не вижу разницы.
   -  Пьяный  -  работать  не  может.   А   ежели   человек   выпивший,   он
работоспособен. Вот я и есть - выпивший человек.
   - Это в рабочее время?
   - Белкина, еще одно слово, и я выйду из машины, потому как меня  вытащили
из-за праздничного стола как раз  в  тот  момент,  когда  сказочно  красивая
женщина готова была сказать мне ?да?.
   - ?Да? - это насчет чего же? - полюбопытствовала Варвара.
   Оператор посмотрел на журналистку с  легким  превосходством,  мол,  какие
могут быть вопросы? Какая женщина сможет  отказать  классному  телеоператору
лечь с ним в постель.
   - Естественно, вопрос касался секса.
   - Приличные люди днем этим не занимаются. Кстати, как и выпивкой.
   - Еще как занимаются, я например, - зевнул оператор. - Мне сказали, что у
тебя срочная работа, и я,  дурак,  поверил.  Оказывается,  ты,  Варвара,  из
журналисток переквалифицировалась в лектора общества анонимных алкоголиков и
старых дев. Можно подумать, сама не пьешь и мужчин к себе не подпускаешь!
   - Пьяных - нет.
   Варваре хотелось выругаться матом и прогнать  полупьяного  оператора.  Но
положение дел это не исправит. Где сейчас найдешь замену?
   "Вот в каких условиях приходится работать, прямо-таки  в  приближенных  к
боевым?.
   - Поезжай на Киевский вокзал.
   Микроавтобусик качнулся и покатил по улице. Оператор забросил в рот сразу
три подушечки жевательной резинки и мерно задвигал челюстями.
   - Выпивки - море, компания - классная, женщины - предел  мечтаний.  И  я,
вместо того чтобы сидеть за столом и обнимать  блондинку,  качу  черт  знает
куда!
   - Заткнись! - незлобно бросила Белкина,  достала  зеркальце  и  принялась
накрашивать губы.
   - Заткнуться можно, но лучше мне от этого не  станет.  Женщина  ждать  не
станет. Я ее завел, а теперь она с другим удовлетворится, - нечестно.
   - Ты лучше проверь камеру, а то, знаю я вашего  брата,  потом  выяснится,
что аккумулятор сел, а на кассете всего  пять  свободных  минут  под  запись
осталось.
   Оператор покачал головой.
   - Со мной такого не случается. Один раз я такой пьяный был, что ничего не
помнил. Сам  назавтра  удивлялся,  когда  запись  смотрел.  Хоть  бы  камера
дрогнула, хоть бы один кадр запорол! Идеально было снято. А я, между прочим,
такой нулевой был, что если бы за камеру не держался, то упал  бы.  Это  мне
потом рассказывали...
   - Что снимал?
   - Ночную службу в кафедральном соборе.
   - Святотатство. Нашел чем хвастать!
   -  Это,  Варвара,  называется  профессионализм,  -  продолжал  хвастаться
оператор,  любитель  спиртного.  -  Меня  за   пьянку   с   государственного
телевидения выгнали. Теперь жалеют, когда встречают, говорят: ?Ты,  Николай,
пьяный снимаешь лучше, чем некоторые трезвенники?.
   Уже  на  стоянке,  возле   вокзала,   Варвара   предупредила   оператора,
собравшегося было вынести из машины камеру и штатив к ней.
   - Камеру открыто не неси, мы засаду устроим, - так  и  не  вспомнив,  как
зовут шофера, Белкина добавила:
   - Подожди тут, я сейчас, разведаю.
   Она спустилась в подземный переход. Тут же  ей  на  глаза  попались  двое
дюжих омоновцев. Они стояли на пути людей, спускавшихся в переход, и даже не
думали посторониться, хотя мешали движению.
   "Уроды! - подумала Белкина. - У обоих написано  на  лицах,  что  они  тут
хозяева, а все остальные - незваные гости!"
   Варвара, проходя мимо, специально толкнула одного из них плечом и даже не
извинилась. Возле входа в метро, в инвалидной коляске сидел парень без  ног,
в камуфляже, с военной ушанкой на коленях. Ветеран афганской войны следил за
омоновцами. Улучив момент, когда  они  оба  не  смотрели  на  него,  Морозов
выхватил из шапки три самых крупных купюры и ловко, одним движением, свернул
их в три тонкие трубочки. Когда омоновцы вновь посмотрели на  него,  инвалид
уже  вытаскивал  из  пачки  сигарету,  поправляя  в  пачке  мизинцем  тонкие
трубочки, свернутые из крупных банкнот.
   "Ловкий парень!? - подумала Белкина, проходя мимо Морозова.
   В подземном  переходе  торговали  всем,  что  только  может  понадобиться
человеку, пробегающему по городу. Средства  против  тараканов  соседствовало
рядом с гигиеническими прокладками, сигареты - с упаковками мужских  трусов,
жевательная резинка - с презервативами.
   Белкина присмотрела нишу между встроенными киосками.
   "То, что надо для засады?, - подумала тертая жизнью журналистка.
   Взгляд споткнулся о надпись на пачке презервативов. Надпись была  сделана
по-польски, а худо-бедно, Белкина этот язык знала.  Производители  резиновых
изделий сообщали, что их продукция имеет ?банановый вкус?.
   "Извращенцы проклятые! -  усмехнулась  Белкина.  -  Нет,  чтобы  написать
"Банановый аромат" или "запах"!"
   Второй киоск торговал женским бельем  и  колготками.  Тут  Варвару  ждало
следующее открытие: среди лифчиков и  кружевных  трусиков  выставленными  на
продажу вновь оказались презервативы в нежно-розовых и голубых упаковках.  В
общем-то,  ничего  странного  не  было  в  том,  что  средства  контрацепции
продаются вместе с  женским  бельем,  они  хоть  и  предмет  чисто  мужского
гардероба, но к женщинам отношение имеют самое непосредственное. Но надпись,
сделанная на  них  на  чистом  русском  языке,  настораживала:  презервативы
предназначались для анального секса.
   "Презик, вообще-то, - чисто мужская  штучка.  А  уж  если  дело  касается
анального секса, траханья  в  задницу;  то  это  уже  исключительно  мужские
забавы. Логичнее было бы продавать их в киоске, торгующем мужским бельем. Но
у бизнеса свои правила, - рассудила Белкина, -  и  случайного  товара  среди
женского белья оказаться не может. Раз продают, значит, покупают."
   Предположение,  что  такую  гадость  могут  покупать  женщины,  отпало  у
Белкиной сразу же. Затем она улыбнулась, парадокс нашел объяснение:
   "Ну конечно же все правильно, - рассудила журналистка, - посмотрела бы  я
на гомика, который в отделе, где полно  мужиков,  попросил  презерватив  для
педерастов. Его бы, не отходя от кассы, отмудохали так, что на  месяц  охоту
трахаться отшибло б. А женщины в этом  смысле  -  народ  мирный,  к  педикам
равнодушный и даже сочувствующий - общность судьбы?.
   И тут же, в подтверждение догадки Белкиной,  у  киоска  появился  молодой
парень с выбеленными волосами, не очень высокий,  но  стройный,  чрезвычайно
опрятный. От него густо пахло хорошим  одеколоном,  длинные  ресницы  слегка
подкрашены тушью. За спиной у него висел маленький рюкзачок в виде плюшевого
Мишки.
   - Мне вот это, - парень быстро ткнул  пальцем  в  презерватив  и  тут  же
отдернул руку, словно укололся или обжегся.
   - Если берете сразу три  пачки,  то  обойдется  дешевле,  -  предупредила
продавщица.
   - Дайте шесть.
   Отливающие нежной голубизной пачечки гомик сжал в кулаке, снял  рюкзак  и
устроил своего плюшевого Мишку на мраморный  подоконник  киоска.  Расстегнул
молнию, которая стягивала рот медвежонку.
   "Трогательная сцена!"
   Белкина с легким отвращением  наблюдала  за  тем,  как  гомик  засовывает
плюшевому медвежонку в рот пачки презервативов.
   "С одной стороны, они трогательные ребята, но то, чем они  занимаются,  у
меня энтузиазма не вызывает. Наверное,  наши  чувства  взаимны,  им  так  же
противны женщины, как мне гомики.  Не  в  смысле,  конечно,  разговоров  или
работы, среди них дураки попадаются  реже,  чем  среди  нормальных  мужиков.
Каждому свое."
   Варвара выбралась из подземного перехода. Водитель с оператором поджидали
ее возле микроавтобуса. Тренога  штатива  пряталась  в  футляре,  на  камеру
оператор набросил куртку.
   Белкина вытащила из багажного отделения  большой  кусок  легкой  плащевой
ткани, на которой под трафарет  белой  краской  было  набито:  ?Строительные
работы?. Этот занавес она использовала каждый раз, когда приходилось снимать
из засады.
   Варвара знала: главное - действовать уверенно и не  выказывать  волнения,
тогда никто тобой не заинтересуется.  Вместе  с  шофером  она  спустилась  в
подземный переход и клейкой лентой закрепила в нише между киосками занавес с
надписью ?Строительные работы?.
   Белкина махнула рукой  оператору,  стоявшему  на  площадке,  где  бабушки
торговали цветами, и Николай, несмотря на то  что  был  пьян,  легко  сбежал
вниз. Белкина отвела в сторону занавеску, и оператор, согнувшись,  юркнул  в
нишу. Это произошло так быстро,  что  никто  даже  не  обратил  внимания  на
камеру, слегка прикрытую курткой, на треногу штатива в чехле.
   Белкина размотала яркую желтую ленту и перегородила ею вход в нишу, затем
и сама нырнула под занавеску. Прикрытие получилось довольно  уютным.  Мягкий
свет пробивался сквозь витрину, уставленную товарами. Николай уже  развернул
треногу и закреплял камеру. Белкиной, с  ее  крупной  комплекцией,  пришлось
забиться в угол, чтобы оператор смог встать за камерой.
   - Что снимать будем? - шепотом поинтересовался Николай.
   Варвара чуть раздвинула посередине занавеску.
   - Видишь инвалида в коляске?
   - Колоритный мужик.
   Морозов в это время показывал публике свой коронный номер - вальсирование
в инвалидной коляске. Очередная оторопевшая провинциалка с кошельком в руках
стояла на всеобщее  обозрение,  а  возле  нее,  мелькая  спицами,  крутилась
коляска Морозова.
   - Красавица, ты моей женой могла бы быть, а я - твоим мужем!  -  причитал
Морозов. - Мы с тобой на нашей свадьбе так танцевали бы! Дай мне  руку  хотя
бы на минуту, милая!
   И в этот трогательный момент деньги посыпались в потертую ушанку.
   - Его снимай, но не очень долго. А через часик сюда должны подойти двое -
эфиоп, похожий на Пушкина, и... - Белкина задумалась, как бы получше описать
Дорогина, - видный такой мужчина со стильной бородой. Так что ты,  Коля,  не
пропусти момент их встречи - эфиопа  и  бородатого.  Ради  него  мы  сюда  и
приехали.
   - Нам, татарам, все равно, что снимать, - отозвался оператор.
   - Я через полчасика вернусь, - предупредила Белкина.
   - Варвара, пива принеси.
   - Я подумаю, достоин ли ты такой снисходительности, - журналистка нырнула
под занавеску.
   Оператор принялся изучать те самые надписи на презервативах,  которые  до
него изучала Варвара.
   - Тьфу, гадость-то какая! - прочитав про анальный секс, сплюнул мужчина.
   Скучать ему не пришлось. ?Афганец? вовсю веселил публику, деньги сыпались
в ушанку обильно, как желтая листва в старом, заброшенном  парке.  И  вскоре
оператор, к своему удивлению,  обнаружил,  что  инвалид  с  незамысловатыми,
повторяющимися шуточками зарабатывает раза в три больше него,  телеоператора
с именем, работающего в преуспевающей частной телекомпании.
   "Нет уж, - решил Николай, - лучше быть с ногами  и  зарабатывать  меньше,
чем богачом разъезжать в инвалидной коляске!?

Глава 15

   Эфиоп Абеба проснулся с первыми лучами солнца. Ни телевизора, ни радио  у
него не было, поэтому и приходилось рано ложиться спать. На чердаке  старого
дома уже вовсю ворковали голуби. Бомж открыл глаза. Прямо над ним  виднелось
полуциркульное световое окно с грязным, словно натертым  мыльным  раствором,
стеклом.
   Бомж сел,  потер  глаза,  поднял  с  земли  бутылку  зеленого  стекла.  С
сожалением поцокал языком:
   - Так я и знал, всю вчера выпили.
   Удостоверившись, что вина  больше  не  осталось,  он  рискнул  растолкать
приятеля,  спавшего  на  горизонтальном  колене  дымохода.  Вместо  одеял  и
простыней бомжи пользовались старыми газетами.
   - Вася, вставать надо!
   - Какого черта?
   - Кто рано встает, тому Бог подает, - вспомнил эфиоп пословицу.
   Вася был бомжом колоритным. Он носил огромную  седую  бороду.  Седые  же,
тонкие, как паутина, волосы росли лишь над ушами и на затылке. От этого  лоб
бомжа казался философски  высоким.  Лет  ему  было  не  много,  чуть  больше
пятидесяти, но его полная приключений, алкоголя и лишений жизнь наложила  на
лицо отпечаток в виде глубоких морщин.
   Вася сел, почесал задницу и тут же вспомнил о бутылке. Сжал ее горлышко и
попытался выжать из зеленого стекла несколько капель.
   - Эх, пивка бы! - вздохнул Вася, поднимаясь в полный рост.
   Встревоженный голубь вспорхнул с балки и, поднимая крыльями вековую пыль,
пролетел  между  бомжами.  Вася,  охая,   крякая,   добрался   до   лесенки,
подставленной к слуховому окну, вскарабкался, посмотрел на утренний город.
   - Эх, Абеба, как только подумаю, сколько в этом  городе  припасено  пива,
вина, водки, сразу мысли в голове начинают вертеться,  как  бы  получить  от
этого количества хоть маленькую толику. Жить хочется, когда об этом думаю.
   Вася,  произнося  прочувствованную  речь,  расстегнул  штаны  и  принялся
мочиться,  стараясь  попасть  струей  в  оцинкованный  дождевой  желоб.   Он
проследил взглядом за тем,  как  жидкость  стекла  в  водосточную  трубу,  и
глубокомысленно изрек:
   - Вот так и жизнь наша проходит, Абеба!
   - Ты говоришь так каждое утро.
   - Так с каждым утром и день жизни уходит. Абеба тем  временем  мочился  в
другое слуховое окно. Вася приютил эфиопа на чердаке аварийного дома  в  тот
момент, когда эфиоп бежал от галичан. По своей природе Бася обладал скверным
характером, он не хотел ни с кем делить свое убежище, но случай с Абебой был
исключительным.  Вася   почувствовал   себя   кем-то   вроде   американского
президента, подписывающего бумаги на  предоставление  политического  убежища
пострадавшему  от  тоталитарного  режима   зарубежному   диссиденту,   чудом
вырвавшемуся из лап диктатуры. Еще Васино самолюбие грело то,  что  Абеба  -
бомж особый. Мало того, что иностранец, так еще вылитый Пушкин.
   - Голубей сегодня половим?
   - Жалко божьих птичек жрать, - вздохнул Абеба.
   - Что ж сделаешь, если кушать хочется.
   - Может, рыбы сегодня поймаем?
   - Ага! А на что ты ее ловить станешь? Перловку-то мы всю уже сварили.
   Растрепанные, заспанные, немытые бомжи спускались по  старой,  скрипучей,
деревянной лестнице, которая в любой момент могла обвалиться.  Абеба  нес  в
руках  потертый,  старорежимный  саквояж,  в  таком  раньше  акушеры  носили
инструменты. Улицу только-только позолотило утреннее солнце.  Васе  хотелось
петь. Но он знал одно золотое правило: там, где живешь, не рисуйся, тебя  не
должно быть ни видно, ни слышно.
   Когда Василий шел один, он просто был колоритным  седым  мужиком.  А  вот
когда рядом с ним шел Абеба, как две капли воды похожий  на  Пушкина,  то  и
Васька тут же приобретал литературную окраску. Седые волосы, борода, высокий
лоб с залысинами в сочетании с типично русским  лицом  приводили  на  память
графа Льва Николаевича Толстого в те годы, когда  он  на  старости  лет  сам
взялся пахать поле и тачать скверные сапоги.
   Бомжи  спустились  к  Москве-реке  и  уселись  на  гранитных  ступеньках,
уходящих в воду. В саквояже нашелся  небольшой  кусок  хозяйственного  мыла,
украденный из вокзального  туалета,  старый,  с  растрескавшейся  деревянной
ручкой, до половины стершийся  помазок  и  одноразовый  станок  для  бритья,
подобранный на помойке.
   Абеба макнул помазок в реку и принялся тереть его о кусок мыла.
   - Дураки те, кто кремами для бритья пользуются, - говорил при этом Эфиоп,
- хозяйственное мыло - оно  бактерии  убивает,  поэтому  и  одеколона  после
бритья не требуется.
   - Да, - согласился Вася, - одеколон на спирту, лучше выпить.
   Абеба смолчал, хотя не совсем  это  имел  в  виду.  Эфиоп,  заглядывая  в
осколок зеркала, принялся наносить пену на щеки  и  подбородок,  старательно
обходя черные, курчавые бакенбарды.
   Василий в это время тем самым  куском  хозяйственного  мыла  тер  грязные
носки, разложив на гранитной ступеньке.
   - Да, хозяйственное мыло - это вещь. Никакой тебе ?Сейфгард? не докажет.
   Свернув намыленные носки в валик, Вася  принялся  бить  по  ним  каблуком
ботинка. Грязные мыльные брызги летели во все стороны.
   - Ты чего это сегодня решил марафет навести?  Деньгу,  что  ли,  зашибать
пойдешь?
   - Встреча у меня.
   - Свидание? - хохотнул Вася.
   - Нет, с другом встречаюсь, вместе с ним в тюрьме сидели, - важно добавил
Абеба.
   Вася не мог похвастаться таким красочным эпизодом , из своей биографии.
   - А-а, - протянул он.
   - Большой человек теперь мой друг, - важно  сказал  Абеба,  правой  рукой
оттягивая кожу, а левой медленно водя тупым лезвием.
   - И мы с тобой, Абеба, люди не последние. Вася прополоскал носки в  реке,
отжал, сперва просто перекрутив, затем завернул в газету и посидел  на  них.
Влажные носки надел на ноги и пошевелил большим пальцем, вылезшим из дырки.
   Мимо по реке лениво проплывала бутылка,  из  воды  торчало  лишь  зеленое
горлышко, криво заткнутое пластиковой пробкой.
   - Импортная или наша? - близоруко прищурился бомж Вася.
   - Вроде ваша, - ответил  эфиоп.  Слово  ?ваша?  неприятно  резануло  слух
Василия.  Он  не   любил,   когда   Абеба   подчеркивал   свое   иностранное
происхождение.
   - Выловить надо и сдать. Одна бутылочка, вторая, третья.., смотришь  -  и
на пиво насобирали.
   - Вода холодная, - спокойно ответил Абеба, любуясь отражением  в  осколке
зеркала, и добавил:
   - Сплавай за бутылкой, Вася.
   - Эфиоп твою мать! - разозлился бомж. - Для него, Нигера,  понимаешь  ли,
вода холодная, а для меня, значит, теплая? Ты, конечно,  в  Африке  своей  к
теплой водичке привык, папуас долбаный, а я, между прочим, белый человек!  -
злясь оттого, что бутылка уплывает все дальше и дальше,  кричал  Василий  на
пустынной набережной. - Негритос ты вонючий!
   На слово ?негр? Абеба никогда не  обижался,  потому  что,  в  отличие  от
многих русских, знал абсолютно точно: эфиопы к неграм не относятся.  Двойник
Александра Сергеевича Пушкина тщательно прополоскал  помазок  в  зеленоватой
речной воде.
   - Вы там, в своих джунглях,  по  пальмам  лазаете,  уроды  хвостатые,  за
кокосами и за бананами, а как в речку нырнуть,  бутылку  достать,  так  тебе
гордость не позволяет! Конечно, ты в своем  племени  самый  сообразительный,
первым догадался с пальмы слезть. Небось половина твоих родственников еще до
сих пор на деревьях сидит!
   Бутылка, покачиваясь на  речной  ряби,  медленно  скрылась  за  поворотом
гранитного парапета.
   - Обезьяна неграмотная! - в  сердцах  выпалил  Василий.  -  Небось  не  в
джунглях своих ходишь,  а  к  нам,  в  Россию,  в  цивилизацию  приехал!  Ты
паразитируешь, черномазый, на великой русской культуре! Лучше  подумай,  чем
после юбилея Пушкина жить станешь, Гоголя из тебя не получится!
   Пока Василий говорил о неграх, эфиоп Абеба пропускал замечания мимо ушей,
так как сам считал  чернокожих  африканцев  существами  низшего  порядка  по
отношению к эфиопам. Но, когда ему пришлось  услышать  о  том,  что  русская
культура древнее эфиопской, с Абебой случился приступ смеха.
   - Ты чего, вольтанулся, что ли? - озабоченно поинтересовался Вася.
   - Ой,  не  могу!  -  хохотал  Абеба.  Он  хоть  и  был  бомжом,  но  имел
неоконченное высшее образование,  которое  недополучил  в  бывшем  Советском
Союзе. - Во-первых, Вася, запомни, что  эфиоп  и  негр  -  это  две  большие
разницы. Бог, когда делал человека из глины, слепил первую фигурку и слишком
слабо обжег ее в печи. Так  получился  белый  человек,  недопеченный.  Затем
слепил вторую и передержал ее в огне, получилась головешка  -  негр.  А  вот
потом он уже сделал правильную фигурку, обжигал ее  ровно  столько,  сколько
следует. И получился у него эфиоп.
   Васе от такого нахальства стало не по себе. Мало того, что Абеба  упустил
бутылку, так еще и называет его, белого человека, русского, - недопеченным.
   Абеба продолжал:
   - Эфиопия уже существовала во времена Древнего Египта. Ее ни  разу  никто
не завоевывал, понял ты? У нас монгольского ига не было, как у некоторых.
   Вася готов был наброситься на Абебу, но ждал одного: когда Абеба  назовет
его козлом. Просто так мор