- Это подпадает под  статью  ?надругательство  над  государственными
символами?. Еще бы текст советского гимна повесили,  исполненный  славянской
вязью."
   Секретарша при виде Мельникова вскочила, словно сиденье  стула  внезапно,
оказалось под электрическим напряжением.
   - Здравствуйте, - воскликнула она невероятно звонким  голосом  и  тут  же
вдавила клавишу, предупреждая хозяина о появлении важного гостя.
   - Не беспокойтесь, я сам пройду, Герман меня ждет.
   Кабинет Баранова занимал чуть  меньше  половины  этажа.  Окна  прикрывали
театральные маркизы. Стены отделаны карельской березой.  Портрет  президента
располагался прямо над столом хозяина. Герман Баранов в широченных полосатых
подтяжках, с болтающимся  на  груди  пестрым  галстуком  поспешил  навстречу
гостю.
   - Какие люди в провинцию пожаловали! - его круглое лицо  блестело,  глаза
же оставались холодными, неподвижными. Он взглядом,  как  иголкой,  проткнул
Мельникова.
   Тот с досадой махнул рукой, мол, возвращайся за стол, не надо церемоний.
   - Чай, кофе, водка, коньяк... - сыпал Баранов. - Есть тыкила, виски шести
сортов.
   Мельников решил придумать чего-нибудь такое, чего Баранов не отыщет.
   - От нарзанчика не откажусь. Герман на секунду опешил, а  затем  нашелся,
вызвал секретаршу и серьезно приказал:
   - Гостю стаканчик нарзана,  -  при  этом  два  раза  хлопнул  бесцветными
ресницами.
   - Сейчас принесу, - без тени смущения произнесла женщина,  но  на  всякий
случай уточнила:
   - Он стоит в холодильнике, на второй полке?
   - Да, да, в холодильнике, где всегда. Секретарша уединилась  в  приемной,
открыла холодильник, где на второй полке в  одиночестве  лежала  пластиковая
бутылка минеральной воды  ?Святой  источник?.  Секретарша,  чтобы  никто  не
раскусил ее уловку, нацедила до половины стакана ?Святого источника?, долила
боржоми, перемешала жидкость одноразовой вилкой и  понесла  шипящую  воду  в
кабинет шефа.
   - Пожалуйста, - сказал Баранов. -  На  обойной  фабрике,  как  в  Греции,
дорогой ты мой приятель, есть все. Зря ты от тыкилы отказываешься.
   - Если пить при каждой встрече, то до цирроза печени - один шаг.
   - Скептик ты, Леня.
   Мельников уселся, сделал два глотка, отставил стакан в сторону.
   - Нарзанчик у тебя, знаешь ли,  Герман,  такой  же  настоящий,  как  наша
совместная продукция.
   - Но пить можно, жажду утоляет.
   - Утолять-то утоляет, но знающего человека не проведешь.
   - Я тебе вот что скажу, Леня, а лучше покажу. Ступай за мной,  -  Баранов
нажал ладонью на одну из панелей карельской березы. За ней оказалась комната
для отдыха с огромным диваном. В  аквариуме,  литров  на  двести,  резвились
хищные рыбки. - Смотри.
   На столе лежал  журнал,  самый  обыкновенный,  дешевая  ?Лиза?  с  дважды
разгаданными кроссвордами. Как фокусник, Герман Баранов взял журнал, свернул
в трубочку, затем резко развернул, и на столе  оказались  две  стодолларовые
банкноты.
   - Смотри и удивляйся. Ты говорил, Леня, что мы зря деньги в станки вбили.
Высокая печать, она и есть печать высокая... Хотя ты в полиграфии не рубишь.
Тебе что глубокая, что офсет, что меловка, что газета, что  плотная  бумага,
что рыхлая. Смотри, сличай, все совпадает.
   Мельников уселся у журнального столика, включил настольную лампу, положил
перед собой купюры и принялся их рассматривать.
   - Ты лупу возьми.
   В  руках  Мельникова  появилась  тяжелая  лупа  с  деревянной  ручкой  из
карельской  березы,  в  латунной  оправе.  Минут  семь  владелец   ?Золотого
червонца? изучал доллары.
   - Только номера купюр...
   - Если ты, Леня, не нашел, ты -  человек,  который  деньги  нюхом  берет,
верхним чутьем, то кавказцы пустят их в оборот с чистой  совестью.  Они  обе
новые, я-то могу различить. Долголетний опыт сказывается.  Я  с  полиграфией
на ?ты?. Кстати, одна из них настоящая.
   - Вот эта? - спросил Мельников, потрогав купюру мизинцем.
   - Ошибся, другая.
   - Ты сам как их различаешь, Герман?
   - Научить?
   - Научи. Буду благодарен.
   - По номеру. Я-то знаю, какие серии отпечатал. Вот и весь секрет. А рукой
и глазом их никогда не различишь, если  ты,  конечно,  не  экстрасенс  и  не
обладаешь сверхъестественными способностями.
   - Не обладаю. Ты уверен, Герман, что наши деньги  в  Москве  не  всплывут
через твоих людей? Герман перекрестился.
   - Все под контролем, Леня. Сам слежу. Лично.
   - Где вся партия?
   - В надежном месте, - сказал Баранов. -  Даже  тебе  не  скажу.  В  самый
последний момент сообщу, куда заехать и кто отдаст. Но сейчас их там нет.
   - Я встречался с нашими друзьями-горцами. Они уже готовы, но есть  плохая
новость. Герман насторожился.
   - Лысый в Лондон уезжает, документ ждет.
   - Как уезжает? Насовсем, что ли? Или на время, по делам?
   - Думаю, насовсем. Если и вернется сюда, то не скоро.
   - Кто же с нами работать будет?
   - Это моя проблема. Со  следующей  партией  мы  цену  поднимем.  Они  мне
поверили.
   - Ты, наверное, сказал, что я тебя душить начал?
   - Как в воду глядишь.
   - Я даже могу сказать, что эти уроды тебе ответили...  Сказали  -  назови
имена, разберемся...
   - Именно так.
   - Не рискуй, Леня, по лезвию ножа ходим.
   - А нож чеченский.
   - Я бы цену не поднимал, Леня, ты же  меня  знаешь.  Мы  с  тобой  вместе
дефолт пережили. Благодаря схеме. Но без настоящей бумаги наше  оборудование
лишь для обоев годится. А бумага достается ох как тяжело! Как  ее  добывают!
Сколько денег я в нее вбухал...
   - Надеюсь, хранишь надежно?
   - Храню и оберегаю лучше, чем грудного ребенка. На ночную смену  в  обрез
пускаю, к утру даже стружку уничтожаю. Мне доложили,  Леня,  что  с  бумагой
могут перебои возникнуть. Поэтому возьму впрок, мне нужны деньги, настоящие,
а не такие... Не будет бумаги - не будет производства, не будет производства
- станет схема.  Тогда  останется  тебе,  Леня,  лишь  мандарины  в  Абхазии
покупать. Как говорил товарищ  Бендер,  грузите  их  бочками.  А  с  них  не
проживешь, для мандарин не твой банк нужен,  а  плодоовощная  база.  Мне  же
придется обои в цветочки печатать да продавать их на базарах.
   - Сколько надо? - вытерев вспотевшее лицо, спросил Мельников.
   - Один, - показал указательный палец Герман.
   - Круто. Где ж его взять?
   - От своих отпилишь половину, а я  от  своей  половинушки  половину.  Это
называется инвестицией в реальный сектор. В средства производства,  без  них
мы как сапожник без кожи.
   - Можно на память бумажку взять?
   - Бери, - сказал Герман. - Только не ходи с ней в сдачку. В Москве они  -
мусор. Лоха нагреть можно, а аппаратуру не обманешь. Она насквозь видит.
   - Я как сувенир беру...
   - Может, лучше не надо. Я ее ради тебя на фабрику  притащил,  тебе  хотел
похвалиться. Думал, ты обрадуешься. А ты мрачный, словно селедкой обожрался,
да воды не нашел.
   - Я  бы  радовался,  Герман,  если  бы  бабки  на  бумагу  не  предстояло
отстегивать.
   - Это процесс, - маленький Герман раскинул  в  стороны  руки.  -  У  нас,
печатников, как? Не вложишь деньги в вагоны с бумагой, в бочки с  краской  -
фабрика  стоит,   пролетариату   платить   нечем.   Это   у   тебя   клиенты
интеллигентные, им спокойно объяснить  можно,  они  газеты  читают,  толстые
журналы, для них дефолт не ругательство, а всего лишь  термин.  А  для  моих
работяг макроэкономика - пустой звук. Реальные  деньги  им  нужны.  Если  бы
бумага не такой дорогой ценой доставалась, американские деньги для  меня  по
стоимости с русскими сравнялись бы, стали бы дешевыми.
   Вдруг в кармане Мельникова завибрировал телефон.
   - Извини, что-то важное.
   Он вытащил трубку, прижал к уху, долго слушал,  не  произнося  ни  слова,
затем спрятал телефон.
   - Плохие новости? - поинтересовался Герман.
   - Новости не бывают ни плохими, ни хорошими. Бывают правдивые  и  лживые.
Сейчас я услышал правдивую новость: на следующей  неделе  поменяют  министра
финансов, а новая метла всегда по-новому метет.
   - По-новому?  -  засмеялся  Баранов.  -  Каждая  метла  под  себя  грести
начинает.
   - Это ты правильно говоришь, Герман,  вот  и  получается,  что  из  новой
партии для нас в сухом остатке еще меньше останется.
   - Я оптимист, - раздув щеки, произнес Баранов. - Пусть забирают, но  ведь
и нам что-то останется. Немного, но это  тоже  деньги.  Другим  и  такие  не
снились.
   Мельников спрятал фальшивую сотенную бумажку в пустое отделение  портмоне
и пристально посмотрел в глаза Баранову.
   - Тебе не приходила мысль  бросить  все  к  чертовой  матери  и  свинтить
отсюда?
   - Честно сказать?
   - Я не верю в честность, - мягко произнес Мельников.
   - Хотелось, и сейчас хочется, но свинчиваться - это то же  самое,  что  с
поезда на полном ходу прыгать. Вроде бы вот она, земля твердая,  близко,  на
ней спокойно, трава растет, лес. Живи - не хочу! А в поезде надоело, тряска.
Одно знаю твердо, прыгнешь  -  голову  свернешь.  Уж  лучше  в  душном  купе
трястись, зато в тепле, при деньгах, при харчах.
   - Сидишь, но при этом мчишься к конечному пункту?
   - Как конечный пункт называется?
   - Этого никто не знает, даже машинист. Ты, Герман, не боишься,  что  весь
поезд под откос уйдет? И может быть, спасется только тот, кто не побоялся на
ходу прыгнуть?
   - Скопом и помирать легче, -  Баранов  подошел  к  аквариуму  и  принялся
разглядывать рыбок. - Вот божьи твари! - любовно произнес  он.  -  Люблю  за
ними наблюдать, жрут друг друга, точно так же, как люди,  и  совесть  их  не
мучает.
   - Откуда ты знаешь?
   - Наблюдал. Сожрет одна  рыба  другую  -  и  не  прячется,  плавает,  как
плавала, словно ничего не произошло. Они высокими материями не  обеспокоены,
убивают сами, других  для  этого  не  нанимают.  Милые  рыбешки!  -  Баранов
постучал ногтем по стеклу аквариума, но  никто  на  его  призывный  стук  не
подплыл.
   Мельников задумался, усмехнулся.
   - Про рыбок анекдот знаешь? Баранов пожал плечами:
   - Знаю только про золотую рыбку.
   - Нет, про аквариумных. Плавают две рыбки в аквариуме и рассуждают:  есть
Бог или нет. Одна говорит - есть, другая пузыри пускает, доказывает, что его
не существует. Тогда та рыбка, которая в Бога верит, и  говорит:  а  кто  же
тогда, по-твоему, нам воду меняет?
   - Не смешно, - Баранов вышел из маленькой комнаты отдыха в кабинет.
   И тут Мельников обомлел. Не предупреждая, не  хорохорясь,  Баранов  вдруг
встал посреди кабинета на руки и пошел прямо по ковровой дорожке к  двери  в
приемную.
   "Уж не спятил ли?? - похолодело в душе Мельникова.
   Не дойдя до двери пару метров, Баранов  лихо  развернулся  и  вернулся  к
гостю.
   - Ну что  ж,  Леонид  Павлович,  прощевайте,  -  и  Баранов  подал  руку,
продолжая балансировать на одной.
   - Клоун ты! Однако здоров, черт! Я так не умею.
   - Если б за  это  еще  и  деньги  платили,  -  засмеялся  Баранов,  ловко
становясь на ноги и отряхивая ладони. - Я в отличие от тебя, Леня, ежедневно
не только пью, но и спортом занимаюсь.
   - Надеешься дольше прожить?
   - Нет, если б я не тренировался, давно бы сдох. Ты не представляешь себе,
что значит ночью смену контролировать! Нельзя даже моргнуть! Потому как  эти
сволочи обязательно упрут... Искушение большое... Сколько им ни  плати,  все
равно натура такая - украсть...
   - Сочувствую.
   Баранов обнял Мельникова за плечи и доверительно зашептал на ухо:
   - Не нравится мне твой управляющий, Новицкий, он на пиявку похож.
   - Чем?
   - Черный такой же, рыхлый, и извивается. Боюсь, когда прижмут,  сдаст  он
всех с потрохами.
   - Он не многое знает. Плачу я ему прилично, денег не жалею.
   Баранов с сомнением покачал головой:
   - Нутром чую, ненадежный он человек. Сколько ни  плати..,  не  в  деньгах
дело, а в человеке. Ты, Мельников,  надежный.  Я  надежный.  Мы  друг  друга
никогда сдавать не станем, потому как я смысла в этом никакого не вижу. Меня
и тебя только деньги интересуют.
   - Его тоже, - с сомнением в голосе произнес Мельников.
   - Сомневаюсь.  С  амбициями  твой  управляющий,  он  спит  и  видит,  что
когда-нибудь по Москве  в  твоем  ?мерседесе?  проедется  и  твою  любовницу
трахнет. Он из той породы, кто ничего своего придумать не может. Завистливый
- вот слово, которое его определяет, -  обрадовался  Баранов,  найдя  точную
характеристику для Новицкого.
   - Знаешь, Герман, я с Новицким уже десять лет работаю, и он меня ни  разу
не подставил.
   - Случая не представилось. Никто больше не предложил, вот и  работает,  а
как только деньгами запахнет, он тебя и кинет.
   -  Поздно  уже  что-нибудь  менять.  Если  схема  работает,  значит,  она
правильная. Я надеюсь, скоро нам Лысый из Британии  позвонит,  чистым  делом
займемся, с Европой станем работать. Он  найдет,  как  деньги  отмыть.  Они,
чеченцы, за границей только этим и занимаются.
   - Не люблю я чеченцев, не  люблю  мусульман.  И  евреев  не  люблю,  хотя
работать можно только с ними, с русскими приходится неделю водку глушить,  в
бане до одурения париться да по бабам ездить. В результате сделка срывается.
А ?черные? люди конкретные: сказал ?да?  -  значит,  ?да?;  сказал  ?нет?  -
значит, лучше разговор не продолжать. Пойдем, провожу тебя.
   Герман, оттянув полосатые подтяжки, ударил ими себя по груди  и  даже  не
скривился. Он подошел к машине Мельникова, заглянул в салон.
   - Дрянь дело, у тебя машина лучше.
   - Не все то золото, что блестит.

Глава 3

   Кавказские  горы  -  явление  особенное.  Кавказские  пейзажи  разительно
отличаются от русских, и не только равнинных. Даже Крымские горы навевают на
путешественников совсем другие мысли, они  смотрятся  иначе.  Если  в  Крыму
каждая гора прямо-таки просится в кадр, отлично получается на фотокарточках,
то на Кавказе посредственному фотографу делать нечего.
   Можно сколько угодно смотреть, восхищаться зелеными  громадами  гор,  над
которыми возвышаются белые снежные макушки, но запечатлеть  эту  красоту  на
фотоснимке невозможно. Ее  дано  лишь  почувствовать,  увидеть  собственными
глазами,  но  нельзя  унести  с  собой,  механически   законсервировать   на
фотопленке. И жители этих мест так же разительно отличаются от славян.
   В Абхазии собрались многие  народы:  абхазы,  армяне,  грузины,  русские.
Война сделала свое черное дело: кто мог уехать - уехал, покинул  земной  рай
на берегу Черного моря, остались лишь те, кому некуда бежать, кого нигде  не
ждут.
   Меньше всего осталось грузин:  попробуй  проживи  в  республике,  которая
воюет с твоей исторической родиной,  нужно  быть  или  уж  совсем  одержимым
патриотом, чтобы остаться,  или  настолько  же  уважаемым  в  местных  краях
человеком, чтобы ни у кого не повернулся язык обвинить тебя в предательстве.
Можно писать сколько угодно законов, конституций,  проповедующих  равенство,
но, если существует право обычая, все  рукотворные  нормы  бессильны  против
него. Если у славян измена жены - драма, которую можно пережить, выпив  пару
бутылок водки, то для кавказца это немыслимая ситуация, позор на всю  жизнь,
который можно смыть лишь кровью. Никто не осудит мужчину, убившего  неверную
жену и ее любовника.
   Километрах в восьмидесяти от  российско-абхазской  границы  есть  древний
город - Новый Афон, получивший свое название  от  своего  старшего  брата  -
греческого Афона. Когда-то давно, еще во времена Византии, здесь  находилась
столица древней Абхазии - Анакопия. Одна за  другой  на  город  обрушивались
войны, приходили и растворялись во мгле времен захватчики, исчезали империи,
государства, а люди продолжали жить в древней Анакопии.
   Еще во времена Советского Союза Новый  Афон  выглядел  как  благополучный
город, но после войны Абхазии с Грузией он опустел, остались  лишь  те,  кто
работал на земле, кто мог прокормить себя, выращивая что-нибудь в огороде  и
саду. Еще тогда, когда жизнь здесь бурлила,  когда  летом  город  наполнялся
легкомысленно относящимися к любви отдыхающими, хозяева показывали им темной
ночью маленький трепещущий огонек на одной из гор в глубине ущелья:
   - Огонек горит!
   - Ну и что?
   - Там нет электричества! Это горит свечка или керосиновая лампа.  Знаете,
кто там живет?
   - Откуда? Мы же не местные.
   - Там в гордом одиночестве живет уважаемый всеми человек.
   - Какая может быть в горах жизнь? Скукота одна!"
   И хозяева из сезона в сезон рассказывали курортникам историю, случившуюся
пятнадцать лет назад.
   Жили в Новом Афоне пятеро братьев - грузины. Отец  их  умер  еще  в  70-х
годах, оставив сыновьям домик высоко в горах.  Сами  же  братья  еще  раньше
переселились поближе к морю - туда, где можно делать деньги. Как и положено,
самый большой дом, расположенный в самом удобном месте, между шоссе и морем,
принадлежал старшему брату - Отару. Работал он шофером, иногда  неделями  не
бывал дома, отправляясь с грузом в российские города.  За  домом  оставалась
присматривать жена,  красивая  и,  как  водится  в  таких  случаях,  немного
стервозная.
   Однажды Отар вернулся из командировки на день раньше назначенного  срока.
Было это зимней ночью. Машину Отар оставил в гараже на  базе  и  уже  издали
заприметил слабый огонек ночной лампы на втором этаже дома,  там,  где  была
его и жены спальня. Он  уже  представлял  себе,  как  войдет  в  дом:  тихо,
неслышно для жены, поднимется по резной деревянной  лестнице  и  нырнет  под
теплое одеяло, чтобы утолить желание, накопившееся за неделю.  Однако  жизнь
устроена так, что ожидание счастья обычно оборачивается трагедией.
   Отар вошел в дом и остолбенел. Сверху из  спальни  доносились  сдавленные
стоны жены, привычные уху мужа, разве что более страстные, чем бывало с ним.
На вешалке висел плащ -  мужской,  незнакомый.  Отар  долго  не  раздумывал,
открыл дверь в кладовку, снял со стены охотничье ружье, зарядил оба ствола.
   Он распахнул дверь в спальню ударом ноги, сорвав ее с петель,  и  тут  же
вскинул ружье.
   Мужчина, лежавший на женщине, тут же обернулся, его глаза  встретились  с
глазами Отара. Что-нибудь объяснять было бесполезно. Все и так ясно.
   Любовник перевел взгляд с глаз Отара  на  черные  отверстия  стволов,  из
которых в любой момент могло полыхнуть пламя. Если бы женщина  просила  его,
умоляла, Отар, возможно, и не нажал бы на курок, но жена  смотрела  на  него
холодно и с укором, словно говорила: ?Почему ты не пришел раньше или  позже,
почему тебе потребовалось прийти именно в эту минуту?!?.
   Он чувствовал в ее взгляде неутоленное желание, которое даже страх не мог
в ней победить. И тут любовник бросился к двери,  ведущей  на  балкон.  Отар
окликнул его и выстрелил. Любовник замертво упал на пол. Вторая пуля  попала
в женщину. Она даже не пыталась прикрыться руками.
   Муж не спеша отложил ружье, вернулся в спальню с ножом,  отрезал  мертвым
любовникам головы, бросил их в сумку и вышел на берег моря.
   Пустынный пляж, огромные зимние волны... Он прошел по хрустящей гальке  в
другой конец города, разбудил младшего брата  Давида  и  вручил  ему  сумку.
Спокойно, без дрожи в голосе объяснил, что произошло и бесстрастно добавил:
   - Спрячь головы и высуши их. Отдашь, когда я вернусь.
   И пошел сдаваться в милицию.
   Сколько следователи ни допытывались, куда он подевал головы, Отар молчал,
молчали и братья. В городе никто из кавказцев не осуждал Отара. Он  поступил
так, как должен поступать обманутый мужчина: кровью смыл позор.
   Отар получил на суде максимальный срок - пятнадцать лет,  отсидел  их  от
звонка до звонка, приехал в Новый Афон на электричке. Внешне он был похож на
себя  прежнего,  но  стал  абсолютно  другим  человеком.  Лицо  его   словно
окаменело. Волосы стали седыми, но ни одной новой морщинки не  появилось  на
лбу. Он даже не стал заходить к себе домой и прямиком направился к  младшему
брату.
   - Ты все сделал, как я велел? - спросил он.
   - Да.
   - Тогда идем.
   Головы любовников младший брат прятал в  лес