минут  вас  жду!
Вся извелась!
   - Мама, извините, так уж получилось...
   - Да вы не одни?  -  женщина  возвысила  голос,  строго  глядя  на  Риту,
которая, как могла, обтягивала короткую юбчонку, но та все равно  оставалась
слишком короткой для того, чтобы оставить равнодушной седовласую женщину.
   - Мама, мы вам сейчас все расскажем.
   - Это из-за нее вы опоздали?
   "Ой, невзлюбит! - подумала Рита.  -  Уже  невзлюбила.  Ведьма  настоящая!
Теперь понятно, почему они о ней даже  в  ее  отсутствие  слова  плохого  не
скажут, как о деве Марии говорят."
   - Ее кавказцы изнасиловать хотели, мы их, конечно, проучили.
   - Кавказцы? - переспросила женщина, и на ее губах появилась презрительная
улыбка. - Вы, мои сыночки, им хорошо врезали?
   - Ой,  мама,  хорошо!  Мы  и  стекло  им  в  машине  разбили,  она  может
подтвердить.
   - Это правда? -  голос  женщины  дрогнул,  в  нем  появилась  неожиданная
мягкость.
   - Они меня спасли. Если бы не ваши сыновья, мне бы - крышка.
   - Мы же не могли бросить ее на дороге?
   - Не люблю кавказцев, проституток и наркоманов. Девушке  показалось,  что
она слышит скрежет зубов, хотя тонкие губы Вырезубовой оставались  абсолютно
неподвижные.
   - Ну что ж, раз ты оказалась у нас, то будешь гостьей.  Мальчики,  пускай
она помоется. Только не в доме, а в душе возле оранжереи.
   - Идем покажу, - Илья подвел  Риту  Кижеватову  к  дощатой  кабинке,  над
которой возвышалась двухсотлитровая, выкрашенная  черной  краской  бочка.  -
Разберешься.
   - Но здесь темно.
   - Сейчас включу, - раздался щелчок, и на деревянном столбе вспыхнул яркий
прожектор. Он был направлен точно на оранжерею. За стеклом  тут  же  засияли
тысячи алых, розовых, пунцовых, бордовых и  даже,  как  показалось  девушке,
черных роз.
   - Ух, красота-то какая! - воскликнула она.  Вырезубова  старшая  услышала
этот восторженный возглас, и ее  губы  тронула  улыбка,  которую  с  большой
натяжкой можно  было  назвать  ласковой.  Но  на  большее  женщина  не  была
способна.
   - У вас тут как в раю. Никогда раньше такой красоты не видела.
   Сравнение   с   раем   почему-то   позабавило   всех   Вырезубовых.   Они
переглядывались, подмигивали друг другу, разве что языки не высовывали и  не
показывали пальцами на Риту. Та немного испугалась  и  посчитала  за  лучшее
закрыться в дощатой кабинке. Тут было  вполне  просторно,  имелся  отдельный
шкафчик с вешалкой для одежды. Нашлось и мыло. Мылась  она  недолго,  все  в
жизни привыкла делать быстро, но основательно.
   Свежая, с мокрыми волосами, пахнущая мылом, она вышла из  кабинки.  Яркий
прожектор тут же погас, электричество в этом доме привыкли экономить.
   - Иди сюда, - услышала она голос Ильи, он стоял на крыльце.
   Не успела девушка сделать и двух шагов, как вдруг ей под  ноги  бросились
два страшных пса. Они не были  особо  велики,  но  их  пасти  показались  ей
огромными, как печные жерла, в которых бушует пламя. Самым страшным было то,
что псы набросились на нее абсолютно бесшумно.
   - Назад! - крикнул Илья. - Фу!
   Этот крик был таким страшным, что  Рита  заскочила  в  душевую  кабину  и
закрыла дверцу. Следила за происходящим лишь через  щелочку  между  досками.
Псы замерли, а затем побежали к хозяину.
   - Не бойся, выходи, теперь они тебя не тронут. Это гостья, своя, - сказал
Илья, указывая коротким указательным пальцем на девушку.
   Псы  послушно  обнюхали  нового  человека,  а  затем   то   ли   в   знак
признательности, то ли извиняясь, лизнули ей колени. Прикосновение  шершавых
влажных языков было неприятным. Даже  к  прилипчивым  кавказцам  проститутка
испытывала меньшее отвращение, чем к этим ужасным собакам.
   - Заходи в дом.
   - А они? - обернулась Рита.
   - Собакам у нас в доме делать нечего. Даже зимой на улице живут, так  они
- злее.
   - Да уж, злости им не занимать!
   На веранде уже был накрыт стол. Стояли приборы - три  одинаковые  большие
тарелки, мельхиоровые хорошо  начищенные  ножи  и  вилки.  А  вот  четвертая
тарелка - Рита сразу это поняла,  для  гостьи  -  была  поменьше  и  приборы
подешевле - вилка и нож из нержавейки. Тарелку украшала  ровненькая  голубая
каемочка, очень скромная.
   Мать из кухни торжественно внесла кастрюлю Все уже сидели на своих местах
с просветленными лицами, словно перед молитвой, словно все собрались воздать
хвалу Господу за то, что он дал хлеб насущный.
   "Баптисты, - подумала Рита. - Всяких я видала, со всякими пила  и  спала,
но с баптистами за столом сижу впервые."
   Спиртного на столе не было ни капли. Мать торжественно подняла крышку,  и
сразу же аромат заполнил веранду. Пахло вкусно и  аппетитно,  может,  слегка
сладковато. И Илья, и Григорий жадно втягивали запах, их пальцы подрагивали.
Девушке это показалось странным.
   "Неужели они такие голодные? Хотя все  может  быть,  наездились  мужчины,
наработались за день, вот и проголодались."
   Появилась и картошка. Мать аккуратно ее раскладывала:  вначале  Григорию,
потом Илье, потом гостье и последней себе. Куски  мяса  из  первой  кастрюли
были крупно, за раз в рот не засунешь, порезаны.
   Рита запротестовала:
   - Хватит, я столько не съем!
   - Съешь все до последней капли, до последней крошки. У  нас  в  доме  все
тарелки после еды должны быть чистые.
   - Хорошо, как скажете... - на строгий голос женщины ответила Рита.
   - Вот зелень, - на столе появилась тарелка с  огурцами,  помидорами  и  с
красным перцем.
   Братья ели быстро, но в то  же  время  еду  смаковали.  Пища  поглощалась
аккуратно. Рита тоже старалась.
   Мясо казалось ей немного странным, слишком уж нежным. Вроде  крольчатина,
но где ты найдешь у кролика такой большой кусок мякоти?
   - Вкусно?
   - Что это? - спросила она.
   - Вкусно? - подняв глаза на девушку, переспросила женщина.
   - Конечно вкусно! Очень! Но что это?
   Ее вопрос никто словно бы и  не  услышал.  Звякали  вилки,  ножи,  иногда
слышался хруст разгрызаемого хрящика. Илья обсосал кость и аккуратно положил
на отдельную тарелку.
   - Вот уж Граф с Бароном порадуются! Они  такие  косточки  любят,  нежные,
молоденькие, разгрызают их в два счета, как семечки. А я сколько ни пытался,
никогда не удавалось разгрызть.
   - Зубы попортишь, - строго и назидательно произнесла Вырезубова.
   - Мама, я больше не  буду,  -  сказал  сын,  вымакивая  хлебом  все,  что
осталось на тарелке. После этого он сытно икнул и тут же прикрыл рот рукой.
   Мать строго взглянула на сына.
   - Сколько тебя можно учить?
   - Извините, мама, нечаянно...
   - Понятно, что не нарочно.  На  первый  раз  прощаю.  Григорий  был  рад.
Недовольство матери на него не распространялось.
   - Давайте я посуду помою. Спасибо вам большое, все очень вкусно!
   Рита не могла понять, то ли это оттого, что съела чересчур много,  то  ли
оттого, что пища слишком сытная и жирная, тошнота подкатывала к горлу и  она
чуть сдерживалась, чтобы ее не вырвало.
   Мужчины и женщина весело смотрели на Риту.
   - Не надо, я сама помою. Ты иди ложись, я тебе постелила там.
   - А водички попить?
   - Сейчас будет чай.
   - Нет, я водички хочу.
   Илья подошел к холодильнику, чуть-чуть приоткрыл дверцу, так приоткрывают
дверцу сейфа при посторонних, когда хотят вытащить  немного  денег,  а  сейф
доверху забит упаковками банкнот.
   Бутылка минералки оказалась на столе. Сами  же  Вырезубовы  пили  чай  на
травах, душистый и ароматный. К чаю подали  еще  и  мед,  который  стекал  с
ложечки, постепенно истончаясь до толщины волоса, а затем Вырезубовы  быстро
отправляли мед в  рот  и  долго  облизывали  мельхиоровые  ложечки  длинными
розовыми языками.
   От этого зрелища Рите стало совсем плохо. Она, извинившись, спросила:
   - Можно, я пойду лягу?
   - Спокойной ночи.
   - И вам спокойной ночи и добрых снов.  Григорий  с  Ильей  переглянулись.
?Она что, издевается?? - в их взглядах читался вопрос.
   - Покажи, Илья, гостье ее место.
   Илья провел Риту  в  небольшую,  аккуратно  обшитую  темной  лакированной
вагонкой комнату с низким косым потолком.
   - Вот твоя кровать.
   Постель была застлана идеально белой простыней. Белье накрахмалено, очень
чистое, даже хрустело от прикосновения. Маленькое окно прикрывала решетка.
   "От кого эта решетка? Зачем она на окне?"
   Рита подобных вопросов не задавала. Она скользнула под одеяло,  прижалась
к холодной подушке и прикусила губу. Тошнота подкатывала  к  горлу,  девушка
боялась пошевелиться, потому что любое неосторожное движение  могло  вызвать
рвоту. Но постепенно, минуту за минутой ей становилось лучше, хотя в желудке
еще происходили странные процессы.
   "Неужели от голода? Нельзя сразу столько есть. И отказаться я  не  могла.
Вон как здесь строго, мамаша - настоящий мент,  похуже  участкового.  Ей  бы
только воспитательницей в детском  доме  работать,  там  бы  все  по  шнурку
ходили, в затылок друг другу дышали, рот боялись открыть и спали  по  стойке
"смирно", как шпалы под рельсами.  Все  бы  по  ее  приказу  сны  одинаковые
видели. Сволочь! Таких парней в кулаке держит! Теперь  понятно,  почему  они
неженатые, для нее любая девушка - проститутка, хоть ты ей двадцать  справок
принеси, что  девственница  и  даже  не  целовалась.  Хотя  ко  мне  это  не
относится. Завтра соберу манатки и гуд бай! Рано утречком, даже чай пить  не
стану, соберусь и тю-тю! Да, соберусь... Выйди еще отсюда попробуй, псы ноги
откусят. Пока до  ворот  добежишь,  до  самой  задницы  ноги  обгрызут,  как
наждачкой спилят!"
   Подобная перспектива Риту развеселила.  Сон  же  накатывал,  наваливался.
Ведь как-никак она устала, переволновалась.
   "Только бы водички еще попить ледяной, из холодильника! "
   Звуки в доме постепенно затихли, свет погас.
   "Думаю, они на меня не обидятся, если я минеральной воды попью."
   Рита сбросила ноги на холодный, гладенький пол - ни соринки, ни пылинки -
и, шлепая босыми ногами, направилась к двери. Приоткрыла  ее,  прислушалась.
Дверь даже не  скрипнула.  Затем  по  длинному  коридору  торопливо,  словно
воровка, вышла на  веранду,  где  стоял  большой  старый  холодильник  ?ЗИЛ?
обтекаемой аэродинамической формы, чем-то отдаленно  смахивающий  на  старую
?Волгу?.
   Лишь только она протянула руку, как холодильник вздрогнул и заурчал, даже
зарычал. Рита отпрянула.
   "У, черт! Сволочь какая-то, гудит, как трактор. Наверное, полный."
   Она потянула на себя ручку. Внутри вспыхнул свет. Дверца открывалась  уже
без  участия  девушки.  И  тут  Рита  окаменела,  ей  показалось,  что  ноги
приклеились  к  полу,  примерзли,  приросли,  вцементировались,  как   ножки
парковых скамеек,  залитые  бетоном.  От  страха  даже  пальцы  отказывались
шевелиться. Сердце остановилось.
   На уровне ее груди, на полке, лежали две человеческие  руки,  женские,  с
ярко накрашенными длинными ногтями. На безымянном пальце поблескивал золотой
перстенек, дешевый, а потому трогательный.
   - Господи! - вырвалось у девушки, и взгляд ее скользнул ниже.
   Завернутые в прозрачный, слегка покрытый инеем целлофан, покоились  куски
мяса, в которых с трудом узнавались части женского тела.
   -  Господи!  -  еще  раз  произнесла  Рита,  увидев  начатую  бутылку   с
минералкой, которая лежала рядом с отрезанными руками.
   Она с трудом удержала порыв рвоты и медленно,  как  крышку  гроба,  стала
прикрывать  дверку.  Но  голова  у  нее  закружилась,  и  Кижеватова,  теряя
сознание, стала оседать, а затем грохнулась рядом с холодильником, опрокинув
табурет, на котором  стояла  трехлитровая  банка  с  малосольными  огурцами,
ярко-зелеными, неестественно яркими. Банка с шумом и хрустом, но  без  звона
раскололась.
   Мать братьев Вырезубовых уже стояла  в  длинной  ночной  рубахе  в  двери
кухни. В правой руке у нее был топор с широким,  остро  отточенным  лезвием.
Маленький огурчик покатился по  полу,  еще  раз  подпрыгнул,  остановился  в
сантиметре от заскорузлого  плоского  большого  пальца,  словно  испугавшись
страшного, почерневшего слоистого ногтя.
   - Эка тебя, - сказала женщина.
   Тут же, словно из-под земли, возникли братья  в  одинаковых,  застиранных
голубых  майках-соколках  и  в  длинных,  до  колен,   темно-синих   трусах,
сатиновых, какие уже давно нигде не продают.  Оба  виновато  поглядывали  на
мать.
   - Ну что, по-вашему, я ее должна сразу прибить?
   - Нет, я, мама!
   - Или, может, я?
   - А куда мясо складывать? Холодильники битком забиты, морозилка полная.
   В морозильной камере  лежали  две  головы,  заиндевевшие,  со  спутанными
волосами. Женщина закрыла морозильную камеру, затем и сам холодильник.
   - А огурцы выбросить придется, стекла в них полно. Еще попадет в желудок,
кровотечение начнется.
   - Это точно. Я, мама, уберу.
   - Нет, я, - сказал Григорий.
   - Молчать! Я сама решу, кто и что станет делать. А эту стерву - в подвал,
пусть пока там посидит. Да  привяжите  хорошенько,  чтобы  не  бегала  и  не
паскудила.
   Рита пришла в себя, и тут же ее вырвало. Она  стояла  на  четвереньках  у
холодильника, длинные рыжие волосы касались пола, ее сотрясало от  приступов
рвоты. Братья и мамаша смотрели на все это безучастно, они уже  смирились  с
тем, что придется делать уборку.
   - Нет, - сказала мать, - она насвинячила,  вот  пусть  и  убирает.  Пусть
языком все стекло вылизывает.
   Рита подняла голову. Абсолютно сумасшедшая улыбка блуждала на ее губах, а
глаза  стали  стеклянными,  неподвижными,  мутными,  как  два  замерзших  на
железных перилах плевка.
   Григорий, чтобы хоть как-то сымитировать  действие,  подошел  к  девушке,
взял ее за волосы, приподнял голову, заглянул в глаза. Девушка повиновалась,
словно была резиновая.
   - Да она чокнулась!
   - Прикидывается, - сказала Вырезубова. - Что она  такого  увидела?  -  ее
недоумение повисло в воздухе.
   Было понятно, что веранду  нужно  убирать  и  убирать  капитально.  Мать,
волоча ноги, пошла в спальню, на ходу бросив:
   - Чтобы к утру здесь было чисто, как на кухонном столе!
   Хлопнула дверь.
   Братья посмотрели друг на друга.
   - Это ты сказал, что ее нужно притащить домой? Вот и притащили.
   - А что оставалось делать? Ладно, сделанного не воротишь. Эй, ты,  сучка,
- Илья говорил шепотом, боясь, чтобы мать не услышала  ругательных  слов,  -
быстро прибраться, чтобы все сияло!
   Рита продолжала стоять на коленях и, как собака, дышала,  широко  раскрыв
рот и высунув язык, длинный, розовый.
   - К ноге! - хохотнул Илья.
   - Ты смотри, точно, собакой стала!
   - Сучкой была, сучкой и осталась, - уточнил Григорий.
   Рита на коленях поползла от холодильника к братьям. Ногой она  попала  на
кусок стекла от банки, который глубоко распорол  кожу.  Но  проститутка,  не
обращая внимания  на  рану,  на  то,  что  за  ней  тянется  кровавый  след,
продолжала ползти.
   Глядя на кровь, Григорий облизнул губы и уже хотел было двинуться вперед,
как Илья остановил его:
   - Ты  что,  вампир?  Может,  она  СПИДом  больна,  проститутка  все-таки,
трахается с всякими чернозадыми! И ты туда же следом за ними.
   Григорий испуганно отшатнулся и плюнул Рите на голову. Плевок,  вязкий  и
густой, застрял в рыжих волосах. Но этот плевок остановил девушку.
   Братья перевели дыхание.
   - Еще бы за ногу цапнула, сучка! - шепотом говорил Илья.  -  С  ней  надо
поосторожнее, - он наклонился и быстро, как ребенок, принялся шептать на ухо
Рите Кижеватовой:
   - Тут убраться надо, быстро-быстро и чисто-чисто!
   Илья наготове держал руку, сжатую в  кулак,  был  готов  в  любой  момент
ударить пленницу по голове, если той вдруг взбредет в  голову  укусить  его.
Мысль о СПИДе засела в его мозгах  так  же  крепко,  как  и  то,  что  скоро
наступит юбилей Пушкина.
   Рита захохотала весело и беззаботно, села на пол,  прямо  на  стекло,  на
огурцы и, указывая скрюченным пальцем на холодильник, радостно сообщила:
   - Там колечко золотое, колечко! Блестит, золото, на пальчике...
   - Глазастая, - сказал Илья.
   - Может, она - йог? На стекле задницей сидит - и ничего?
   Но тут же тонкая струйка крови двинулась по полу.
   - Она чокнутая, затянем ее в подвал,  пока  холодильник  не  освободится.
Сами уберем, а то еще разобьет чего,  мама  нам  не  простит.  И  так  банку
огурцов хлопнула, мы их даже не попробовали.
   Григорий  наклонился,  подхватил  тремя  пальцами  маленький  огурчик  за
хвостик, старательно осмотрел его со всех сторон, нет  ли  стекла  и  капель
крови, а затем аппетитно захрустел.
   - Такие огурцы испортила, сучка! Если бы их к печени - милое дело!
   - А к отбивной, что, плохо? -  взяв  второй  огурец,  отозвался  Илья.  -
Представляешь, от бедра ломоть отвалить, хорошенько отстучать - большой, как
блин, на всю тарелку, прожарить, да с кровью?
   - С кровью, с кровью, - забормотала Рита, размазывая кровь по полу.
   - Вот от твоей задницы я себе ломоть и отрежу. А теперь вставай!
   - Не буду, - капризно сказала девушка и тут же подсунула руки  под  себя,
поджала ноги.
   - Сама не пойдет, - с видом знатока сообщил Григорий.
   - С кровью, с кровью... - это были последние слова, сказанные Ритой  этой
ночью.
   Илья нанес ей короткий удар кулаком в голову. Девушка потеряла сознание.
   - Потащили.
   Два кухонных полотенца братья пропустили ей  под  мышки  и  поволокли  по
полу. Они даже не  оборачивались,  чтобы  поинтересоваться,  как  там  Рита.
Бесчувственную, ее затащили в оранжерею и, отвалив крышку люка,  сволокли  в
подземелье. Там Кижеватову братья веревками привязали к толстой ржавой трубе
и заспешили наверх.
   До рассвета все следовало убрать и проветрить.  Братья  Вырезубовы  умели
делать любую работу - всякую мужскую и даже женскую. Никто в  деревне  лучше
них не умел сделать опалубку, залить в нее бетон. Никто  лучше  них  не  мог
обходиться сварочным аппаратом, и ни одна женщина в  деревне  не  могла  так
чисто убрать дом - ни пылинки, ни соринки.
   Делали это братья Вырезубовы  не  по-мужски,  а  по-женски  обстоятельно.
Надели тонкие резиновые перчатки, повязали фартуки.  Собрали  битое  стекло,
выбросили за забор. Огурцы складывали в небольшое пластиковое ведерко,  туда
же побросали укроп и вишневые листья. Все это  Илья  занес  в  дальний  угол
участка - туда, где была компостная яма. В  хозяйстве  ничего  не  пропадало
зря.
   Григорий тем временем помыл пол с хлоркой, четырежды сменив  воду.  Затем
уже вместе братья вытерли насухо пол огромной тряпкой,  которой  можно  было
накрыть  машину,  прополоскали  ее  и  повесили  сушиться   на   алюминиевую
проволоку, натянутую за оранжереей, у душевой кабины.
   Небо уже светлело, но до восхода еще оставалось время. Илья похлопал себя
по животу растопыренной пятерней.
   - Жрать захотелось.
   - Тес! - Григорий приложил палец к губам. - Кушать, а  не  жрать!  Забыл?
Мама тебя всю жизнь правильно и культурно говорить учила! Пойдем.
   Братья направились в кухню. Уже остывшая кастрюля с рагу из человеческого
мяса стояла на газовой плите. Братья Вырезубовы крупно порезали хлеб,  взяли
ложки и, став рядом с плитой, дружно принялись жрать, черпая съестное  прямо
из кастрюли.  Они  насыщались  до  тех  пор,  пока  ложки  не  заскребли  об
эмалированное дно. Хлебом вымакали остатки, кастрюлю поставили в умывальник,
залили водой. Затем, довольные жизнью и собой, сели на табуретки.
   - От пуза нажрались.
   - Наелись, - уточнил Григорий, ковыряясь остро отточенной  спичкой  между
частыми зубами. - Вот мерзость! - проговорил он, вытаскивая изо  рта  черный
волос. - Это не мой, не твой и не мамин, видишь, какой кучерявый? - Григорий
демонстрировал короткий волос брату.
   Тот, сытый, смотрел на волос абсолютно  равнодушно  и  время  от  времени
срыгивал, не забывая при этом прикрывать рот ладонью, как учила мама.
   - Маме не говори, что волос в рагу нашел, а то расстроится.
   - Да, она у нас чистюля. Как он  сюда  попал,  не  понимаю?  Наверное,  в
воздухе носился...