о театра.
   После второго куплета ?афганец? оборвал песнопение и вновь выгреб  деньги
из шапки.
   - Ты долго еще здесь сидеть собрался, герой Игорь Морозов?
   - Меня друзья заберут.
   - Знаю я о твоих дружках, галичанах.
   - А тебе дело? Они меня кормят, поят, кров дали.
   - Ради кого стараешься? Ради уродов, которые все твои деньги забирают?
   - Зачем они мне, деньги. Мне стакан водки  и  крыша  над  головой  дороже
любых денег. Тут посидишь, с народом пообщаешься, и на душе легче,  раны  не
так болят. Сижу и вижу, щедрый русский народ, последнюю  рубашку  снимет,  а
калеке поможет. Без галичан мне этого места не видать как своих.., ног.
   Галичане появились неожиданно. Они были в кожанках, спортивных  штанах  с
лампасами,  в  дорогих  кроссовках,  черноволосые,  небритые,   длинноносые,
высокие и широкоплечие.
   Белкина даже отступила на пару шагов и зашептала:
   - Сергей, пошли! Иначе до юбилея Пушкина, точно, не доживем.
   - Погоди, - через плечо бросил Сергей.? Галичане привыкли, что  стоит  им
лишь бросить на кого-то недружелюбный взгляд, и человек тут  же  испаряется,
как будто его и не было. А этот стоит себе, и выражение  лица  спокойное,  и
взгляд не прячет.
   - Ты чего к инвалиду прицепился?
   - За жизнь разговариваю.
   - Дал ему денег и проваливай. Исполнил гражданский долг и ступай с богом.
   Разговаривать более резко бандиты побаивались, черт знает кто перед ними,
может, мент переодетый, может, опер какой, а может, дружок афганца,  ветеран
отмороженный, спецназовец, которому человека убить - как за угол сходить.  И
справка у него из ?дурки? вполне может оказаться в кармане.
   - Чего тебе надо? Иди отсюда.
   Сергей посмотрел на галичан, один из которых,  запустив  руку  за  пазуху
?афганцу?,  выгребал  деньги,  перекладывал  их   в   спортивную   сумку   с
адидасовским трилистником. Сергей почувствовал: с ними разговор не сложится,
во всяком случае сейчас.
   Когда все деньги перекочевали в спортивную сумку, один из галичан  достал
початую бутылку водки и отдал ?афганцу?.
   - Горло промочи.
   Тот закрутил бутылку винтом и, картинно подняв ее  над  широко  раскрытым
ртом, вылил содержимое в глотку. Водка исчезла даже без бульканья.  Спиртное
помогло, голос ?афганца? тут же окреп и с новой силой зазвучал под бетонными
перекрытиями подземелья.
   - Проваливай, проваливай, - один из галичан уже наступал  на  Дорогина  и
оттеснял его поближе к входу в метро.
   - Полегче, - сказал Сергей.
   Взгляд галичанина остановился на Белкиной.
   - Забирай свою бабу, и оба катитесь отсюда. Не ищи  приключений  на  свою
задницу. Баба у тебя хорошая, не охота ее портить.
   Если бы Дорогин был один, он, возможно, ввязался бы в драку прямо сейчас.
Но то, что вместе с ним пришла сюда и Варвара, делало его более  осторожным.
Да и народу вокруг  собралось  много,  а  во  время  драки  могло  произойти
непредвиденное: мог появиться нож, кастет, пистолет.
   Сергей заприметил, что карман спортивных штанов галичанина оттопыривался:
рисковать чужими жизнями не хотелось.
   - Мы еще поговорим, - процедил Муму сквозь зубы.
   - Сомневаюсь, - услышал он.
   Когда Дорогин и Белкина уже двинулись к выходу, то Сергей заприметил двух
омоновцев,  стоявших  на  площадке.  Рослые  парни,  вооруженные  дубинками,
баллончиками со слезоточивьм газом, нагло улыбались, даже не  думая  прятать
улыбки. Сразу было понятно, омоновцы куплены, и если начнется драка, то  они
окажутся на стороне галичан.  А  потом,  очутившись  в  участке,  ничего  не
докажешь, протокол составят не в твою пользу.
   Дорогин с Белкиной поднялись на ступеньки, и Сергей  оглянулся.  Один  из
галичан уже стоял рядом с омоновцами и здоровался с  каждым  персонально  за
руку. После приветствия рука омоновца тут же исчезла  в  сумке.  Так  деньги
сердобольных москвичей и гостей столицы  сначала  перекочевывали  в  грязную
шапку, оттуда - за пазуху потному герою афганской войны, из-за  пазухи  -  в
спортивную сумку, из сумки - в кулак галичанина, а из кулака галичанина -  в
карман омоновца.
   - Круговорот финансов в природе, - усмехнулся Дорогин. - Тоже благодатная
для газеты тема.
   - Никого этим не удивишь, все  и  так  это  знают,  видят,  но  почему-то
продолжают подавать инвалидам. Что сделаешь, - усмехнулась Варвара,  -  люди
не ему помочь хотят, а от судьбы откупаются. Мол, дам пятерку, десятку,  Бог
меня и помилует, останусь с ногами.
   Когда Муму и Белкина садились  в  машину,  омоновцы  лениво  выгоняли  из
перехода бомжей и попрошаек - всех, кто с  ними  не  делился,  и  всех,  кто
составлял конкуренцию герою афганской войны, отсасывая  деньги  у  прохожих.
Этот процесс омоновцы между  собой  цинично  называли  ?зачисткой  вверенной
территории?.
   Игорь Морозов остался один, и народ к нему потянулся вновь.
   - Мы через час тебя навестим. Сиди здесь, и чтобы никуда. - - услышал  он
жесткое предупреждение, которое не сулило  ничего  хорошего  тому,  кто  его
ослушается.
   Галичане сели в новенькую ?хонду? и уехали  на  Савеловский  вокзал,  где
работал еще один герой афганской войны, однорукий и одноногий. За ним  нужен
был глаз да глаз, он в запале грубил прохожим, оскорблял их, называя трусами
и предателями родины, отсиживавшимся в тылу, когда он сам ?живот  за  родину
отдавал?. А потом в расстроенных чувствах цеплял кого-нибудь из сердобольных
прохожих костылем за ногу, совал горсть смятых денег и просил:
   - Отец, отец, уважь инвалида, принеси бутылочку водки, я за твое здоровье
выпью и друзей помяну заодно. Сегодня день у меня важный, в этот день  мы  в
окружение попали...
   Судя по рассказам ветерана, в окружение его рота попадала два раза в день
почитай круглый год. А если перечислить  друзей,  которых  он  поминал,  как
пономарь, читающий заупокойные записки, набиралась не рота, а целый полк. Он
перечислял тех, с кем учился в школе, даже не смущаясь тем, что  выкрикивает
женские фамилии. А затем в  ход  шел  список  однокурсников  профтехучилища,
которое он не успел закончить и из которого за неуспеваемость и прогулы  был
позорно изгнан.
   После второго списка шли фамилии сокамерников и тюремных  надзирателей  и
лишь после них тех солдат, с кем на самом деле довелось служить на афганском
аэродроме, на котором моджахедов никто не видел от начала войны до самого ее
конца. Руку же и ногу  ?афганец?  потерял  по  собственной  дурости,  пьяным
раскручивая боевую гранату.
   Морозов же в присмотре не нуждался. Лишнего не  пил,  он  ловил  кайф  от
общения с людьми,  упиваясь  тем,  что  может  раскрутить  их  на  деньги  и
сочувствие. Второе Морозов ценил больше.
   - Варвара, теперь ты будешь только мешать.  Белкина  обиделась  и  надула
губы.
   - До этого я тебе не мешала, почему же вдруг стала обузой?
   - Варвара, скажи честно, ты драться  умеешь?  Ты  сможешь  заломить  руку
одному из галичан, если они бросятся на нас с ножами?
   Белкиной хотелось сказать ?да?, но это прозвучало бы смешно.
   - Они не станут бросаться на женщину. Дорогин хихикнул.
   - Конечно,  рыцари  плаща  и  кинжала,  робины  гуды  долбаные!  Им  тебя
прирезать ничего не стоит!
   - По-моему, ты прав, - пришлось согласиться Белкиной.
   - Так что я тебя сейчас завезу домой, и занимайся своими делами.
   - Конечно, женщине ты предлагаешь заниматься только  кухней,  церковью  и
детьми. ?Киндер, кирхе, кюхе?, - как говаривал, не помню  уже  кто,  Бисмарк
или Геринг.., один черт.
   - Не знаю, как насчет кухни в  комплексном  понятии,  а  кофе  ты  варить
умеешь. Но в церковь ты уж точно не пойдешь, если тебе не дадут  в  редакции
задание. И детей у тебя, насколько я знаю, нет.
   - В церковь не  хожу,  это  верно.  Исповедуюсь  в  своих  грехах  сугубо
публично, через газету. Черт  с  тобой,  Сергей,  отдохну  сегодня  вечером.
Поехали хоть кофе попьем. Как я понимаю, до вечера у тебя время есть?
   - Мне этот ?афганец? чем-то симпатичен,  -  сказал  Дорогин,  выезжая  на
улицу.
   - Мне тоже. Артист, ему бы в кино сниматься.
   - Нет, перед камерой он так не сможет. У него от сердца идет, от души, не
лицедействует, а живет. Он себя всего выплескивает в криках, в песнях. Я так
не умею. Я немногословен, ибо человек действия.
   - Самородок, - отозвалась Белкина.
   - Ты, Варвара, мне его чем-то напоминаешь. Любишь на людей страх нагонять
и слезу из них вышибаешь  на  ровном  месте.  За  это  и  ты,  и  он  деньги
получаете.
   - Каждый живет, как может. Главное, не воровать, -  усмехнулась  Белкина,
закуривая очередную сигарету.
   - Это уж точно, кто на что учился, - сказал Сергей.
   - А ты на кого учился?
   - Тому, что я умею, нигде не учат.
   - Не хотелось бы мне тебя одного отпускать.
   - Ты-то мне чем поможешь?
   - Может, с  милицией  связаться?  У  меня  знакомых  пруд  пруди,  они  с
удовольствием помогут.
   - Видел я уже твою милицию в переходе, двух дуболомов-взяточников.
   - Кстати, если хочешь, я позвоню, и их возьмут за задницу.
   - Зачем? Эти двое - прикормленные, придут  другие,  зверствовать  начнут,
ставки увеличат.
   - Ты  прав,  -  вздохнула  Белкина,  -  звонком  жизнь  не  изменишь,  по
знакомству порядок не наведешь. Порядок или есть в стране, или его нет.
   Кофе они попили в маленьком барчике. Белкиной не хотелось дома  разводить
грязную посуду.
   - Я уж сама дойду,  -  Белкина  с  ходу  отклонила  предложение  Дорогина
отвезти ее домой. - В  машине  неинтересно  кататься,  скоро  пешком  ходить
отучусь. Да и забуду, как город с тротуара выглядит.
   Дорогин некоторое время ехал рядом, пока наконец Варвара не  махнула  ему
рукой.
   - Выбери кого-нибудь помоложе и попокладистей, - крикнула журналистка,  -
а то мне всех мужиков распугаешь.
   Сергей махнул на прощание ей ладонью и подумал, что у него еще есть время
прокатиться там, где мог побираться Абеба. Первое - конечно Тверская, где  у
памятника Пушкину мог и лицедействовать  эфиоп,  собирая  дань  с  любителей
классической  русской  поэзии.  Также  Абеба  мог  оказаться  на  любом   из
московских вокзалов или у Большого театра.
   Но у памятника Пушкину тусовалась лишь стая гомиков,  к  которым  Дорогин
относился прохладно, не то чтобы ненавидел, но старался держаться  подальше,
словно о них можно испачкаться. Даже подходить и расспрашивать, не видели ли
те эфиопа, изображающего из себя Пушкина, не хотелось.  Муму  несколько  раз
прошелся вдоль скамеек, разглядывая людей.
   Гомики его взгляды восприняли на свой счет. Они почувствовали в  прохожем
настоящего мужчину и потому  начали  строить  глазки,  подмигивать,  вертеть
задницами, улыбаться, демонстрировать  достоинства  и  недостатки.  Дорогина
чуть не стошнило, когда к нему подошел молодой парень с выбеленными волосами
в обтягивающих по-женски стройные  бедра  джинсах  и  в  свободной  шелковой
рубашке.  Несколько  раз  взмахнув  накрашенными  ресницами,  парень  игриво
вскинул руку, оттопырил мизинец, качнул бедрами и вкрадчиво поинтересовался:
   - Мужчина, вы не меня ищите?
   "Мужчина? в устах этого гомика прозвучало так чувственно, что Дорогин, не
удержавшись, плюнул себе под ноги.
   - К счастью, не тебя.
   - Зря, - гомик вертел узкие очки на пальцах, его ногти были  отполированы
до блеска, а на руках не виднелось ни единого волоска.
   "Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей...?  -  вспомнилась
Дорогину пушкинская фраза. -  Но  к  этому  пидору  она  не  имеет  никакого
отношения?, - тут же решил Муму.
   Гомик, почувствовав враждебность, отступив на шаг, проговорил:
   - Если не нравится, ты в наш садик не ходи.
   - Я не к тебе пришел, а к Пушкину.
   - Он тоже из наших, голубых кровей, между прочим. Замечание  про  голубую
кровь спутало мысли Дорогину, и он сразу не нашелся что ответить.

Глава 6

   Наверное, после смерти  -  уже  в  загробной  жизни,  -  для  того  чтобы
определить, повезло человеку или нет, существуют свои критерии.  Но  в  этой
жизни везение встречается лишь двух  видов  -  абсолютное  и  относительное.
Абсолютное везение - это когда человек родился в  состоятельной  семье,  всю
жизнь прожил в центре большого города, без особых усилий  со  своей  стороны
получил отличное образование. Его  ни  разу  не  избили  хулиганы  в  темной
подворотне, прожил он в любви с женой и детьми, а умер своей смертью.
   Относительное   же   везение   -   если   человек   родился    в    семье
родителей-алкоголиков в рабочем районе захолустного провинциального городка,
настолько отдаленного от очагов цивилизации, что иногда  по  целому  году  в
школе, где он учился, не могли подыскать учителя  иностранного  языка.  Если
половина тех ребят, с кем он  учился,  закончив  школу,  угодила  в  тюрьму,
половина спилась и погибла в пьяных драках, а ему все-таки удалось выжить, -
вот что такое относительное везение.  Это  когда  знаешь,  что  сейчас  тебе
плохо, но могло быть еще хуже.
   Рита Кижеватова считала, что в этой жизни ей  все-таки  повезло.  Она  не
любила абстрактных рассуждений и поэтому не задумывалась, абсолютное  выпало
на ее долю везение или же относительное. Наверное,  все-таки  относительное,
потому что завидовать ей никто не собирался.
   Ни матери, ни отца она не помнила, хотя и смутно подозревала, что без  их
участия на свет не появилась бы. Вся ее  жизнь  до  двух  лет  была  покрыта
завесой тайны. Но наверное, ничего хорошего в ней  не  было.  Это  только  в
романтических романах да в индийских  фильмах  выясняется,  что  сирота,  на
поверку, принадлежит к графскому роду или, на худой конец, родилась в  семье
богатых коммерсантов, а потом ее выкрали цыгане. В сегодняшней же  России  о
ребенке, очутившемся в детском доме, можно с уверенностью сказать,  что  ему
повезло. Почему? Да потому, что могло оказаться и хуже.
   Риту нашли на вокзале в небольшом городе Серпухове. Двухлетний ребенок не
плакал, не искал маму, сидел прямо на бетонном полу  и  сосредоточенно  грыз
зажатую  в  кулачке  сырую  немытую  свеклу.  Сколько  она  там   просидела,
неизвестно. То ли мать специально оставила, то ли просто-напросто  забыла  о
существовании чада, выяснить так и не удалось. Никто не заявил в  милицию  о
пропаже ребенка, никто не стал разыскивать ни через год, ни через два  после
той ночи, когда девочку на вокзале обнаружил патруль милиции.
   Ни документов, ни даже записки при девочке не нашлось. Единственное,  что
она внятно смогла объяснить, так это то, что зовут ее Рита.
   Рита так Рита, - решили в отделении милиции, составляя протокол. Вот так,
с одним лишь именем, даже без фамилии и отчества Рита попала в детский  дом,
директор которого,  отставной  полковник,  особой  фантазией  не  отличался.
Любитель военных мемуаров и книг о героях Великой  Отечественной  войны,  он
присвоил Рите  первую  попавшуюся  фамилию,  которая  всплыла  в  памяти.  А
поскольку  накануне  он  читал  книгу  о  Брестской  крепости,  то   фамилия
Кижеватова - героя защитника цитадели над  Бугом  -  оказалась  вписанной  в
свидетельство о рождении девочки-найденыша. Отчество директор детского  дома
произвел ей от своего собственного имени - Петровна.
   Так и росла, училась, перебиваясь с двойки на  тройку,  Рита  Кижеватова.
Правда, так ее называли редко, лишь в официальных  документах.  Для  подруг,
для друзей по несчастью и для учителей она всегда оставалась  Лисой.  Кличку
Рита получила за ярко-рыжие,  словно  они  были  сделаны  из  тонкой  медной
проволоки, густые волосы да острый, любопытный носик.
   Детдомовские привычки и законы она усвоила с  легкостью  и  следовала  им
неукоснительно. Эти привычки и правила  поведения  мало  чем  отличались  от
тюремных: не верь, не бойся, не проси - вот все,  что  нужно  запомнить  для
жизни.
   Трудность заключается в том, чтобы следовать этим неписаным  законам.  Не
верь, если тебе пообещают что-то хорошее, не бойся,  если  тебя  пугают,  не
проси, если тебе что-то понадобилось. Сильный в любом случае даст, лишь если
этого захочет, у слабого всегда можно забрать. Бояться - глупо: сильнейший в
любом случае тебя обидит, а слабый и не  подумает  нападать  первым.  Верить
тоже нельзя: язык придуман для того,  чтобы  обманывать,  а  слова  -  чтобы
скрывать мысли. Только так и можно выжить в этом мире, поняв, что ты  совсем
одна и рассчитывать тебе не на кого. Все остальное - иллюзии и  заблуждения,
за которые рано или поздно приходится дорого платить -  слезами,  кровью,  а
может, самой жизнью.
   Рита, смирившаяся с кличкой Лиса и привыкшая к ней с  самых  ранних  лет,
выросла реалисткой. Она  не  мечтала  о  том,  что,  окончив  школу,  станет
актрисой или певицей, знаменитым врачом  или  писательницей.  Свое  место  в
жизни она знала. Да,  можно  рваться  наверх,  карабкаться  по  вертикальной
стене, срывая ногти, но мало кому удается  добраться  наверх.  Даже  если  и
удастся вскарабкаться, то не следует  забывать,  что  чем  выше  залез,  тем
больнее падать. Вылез с самого дна - туда же и упадешь, лучше с этого дна  и
не подниматься.
   Цену себе Рита знала. Красивой не назовешь, но смазливая; умной  -  тоже,
но за словом в карман не полезет. Уже начиная лет с девяти  она  чувствовала
на себе похотливые взгляды мужчин, словно те раздевали ее на ходу. И ей  это
нравилось.
   Первым ее наставником в сексе был сантехник, работавший в  детском  доме,
молчаливый, угрюмый парень в вечно грязной спецовке. От него Рита  научилась
самому главному - делать не то, что приятно ей  самой,  а  то,  что  приятно
партнеру.  Она  абсолютно  не  расстроилась,  когда   директор,   заподозрив
сантехника  в  связи  с  воспитанницей,  уволил  того  с  формулировкой  ?по
собственному желанию?. К кому относилось слово ?собственное?,  к  сантехнику
или к директору, было не понять.
   Пятнадцать лет - возраст такой,  что  девушка,  познавшая  секс,  уже  не
станет останавливаться, чтобы сделать перерыв. Она уже знает  притягательную
силу  собственного  тела,  власть  томного  взгляда.  Еще  троим   мужчинам,
сотрудникам детского дома, пришлось  расстаться  с  работой,  предварительно
научив кое-чему Риту.
   Директор вздохнул с облегчением, когда Рита наконец закончила школу  и  с
паспортом в кармане перебралась в общежитие небольшой фабрики,  занимавшейся
пошивом нижнего женского белья. Рита недолго  сидела  за  швейной  машинкой.
Работа понадобилась ей лишь для того, чтобы оформить заграничный паспорт.
   Зарабатывать проституцией в небольшом  городке  она  не  собиралась:  там
людей с большими деньгами, способных заплатить  за  ночь  хотя  бы  полсотни
долларов, было не так  уж  много.  В  Москву  соваться  опасно,  там,  чтобы
работать без прикрытия, нечего и думать. Вначале изобьют,  а  не  поумнеешь,
так  лицо  бритвой  изрежут  или  кислотой  плеснут.  А  то  и  прикончат  в
каком-нибудь лесопарке.
   Рита Кижеватова прекрасно понимала, на что шла, когда отдавала  документы
в фирму,  занимающуюся  якобы  устройством  русских  девушек  на  работу  за
границей.  Она  не  верила  рекламному  проспекту,   обещавшему   работу   в
русскоязычных семьях по уходу за детьми. Если бы отбирали нянь, то  человеку
без диплома  о  получении  педагогического  образования  дали  бы  от  ворот
поворот. А у нее даже не поинтересовались, имеет ли она аттестат  о  среднем
образовании.   Двое    крепких    парней,    представившихся    менеджерами,
интересовались лишь  формами  ее  тела  и  справкой  из  кожновене-рического
диспансера.
   Рита  обладала  редким  здоровьем,  такое  иногда  случается  с   людьми,
выжившими в экстремальных условиях. К ней не приставала никакая зараза -  ни
грипп,  ни  простуда,  ни  гонорея,  ни  даже  сифилис.  В  группе,  которую
сформировала фирма, не нашлось ни одной дуры, которая поверила бы в то,  что
в Турции есть русскоговорящие семьи, которым  необходим  уход  за  ребенком.
Поэтому никто из девушек и не  возражал,  когда  по  приезде  в  Стамбул  их
определи