се  картонные
коробки и принялся опрыскивать цветы. Капельки воды поблескивали на бутонах,
на листьях, на колючих стеблях.
   Григорий, склонив голову  к  левому  плечу,  пару  минут  любовался  этой
картиной. Картонные ящики чем-то неуловимо напоминали  гробы,  а  вот  цветы
были прекрасны.
   - Ну хватит, - поторопил брата Илья, - это уже не цветы, - сказал он.
   - А что это? - спросил Григорий.
   - Это деньги. Можешь умножить двести  восемьдесят  стеблей  на  стоимость
одного цветка и получишь выручку. Минус, естественно,  накладные  расходы  -
бензин и торговцы.
   Цветы братья продавали в нескольких точках, причем у  них  было  заведено
брать деньги за цветы сразу, продавая розы немного  дешевле,  чем  остальные
поставщики. Поэтому с братьями с удовольствием имели дело, считали их людьми
основательными и порядочными. Конкуренты же влезать в  конфликт  с  братьями
Вырезубовыми  не  рисковали,  слишком  уж  мрачными,  угрюмыми  и   грозными
выглядели близнецы. Да и их мать, Наталья Евдокимовна Вырезубова, тоже слыла
женщиной крутой. Как-никак она родилась и  выросла  в  Сибири,  в  маленьком
таежном поселке. И если что, то могла, как говорится, показать зубы, да  еще
так обложить матом, что любой грузчик позавидовал бы.
   В ее комнате на стене висела двустволка, старая, еще  довоенная.  Наталья
Евдокимовна раз в две недели сама чистила ружье,  быстро  разбирая  и  умело
складывая. Оружие содержалось в идеальном порядке, а? уж пользоваться она им
умела. Братья иногда подшучивали, говоря:
   - Наша мать и медведя-шатуна в случае чего завалить может.
   Стреляла Наталья Евдокимовна отменно. Не многие столичные охотники  могли
бы с ней потягаться.
   Мать вышла на крыльцо, вытерла руки  о  чистый  передник,  посмотрела  на
сыновей.
   - Пустыми не возвращайтесь, - жестко и в то же время призывно  произнесла
она.
   - Да, да, мама. Сами понимаем, пора бы уже.
   - Вот-вот, пора бы уже. Мяса совсем в доме нет, да и  живоглотов  кормить
нечем, скоро нас за ноги грызть начнут.
   - Мама, мы все поняли, - сказал Илья, забираясь в кабину фургона.
   Григорий  поспешил  открыть  огромные  железные  ворота.  Те  со  скрипом
распахнулись, звякнула цепь. Собаки выглянули на улицу,  но  без  разрешения
хозяев они  боялись  переступать  невидимую  черту,  отделявшую  участок  от
внешнего мира. Они стояли,  выжидательно  поглядывая  на  Григория,  который
медленно закрывал ворота.
   - Что, на волю захотели, ненасытные? Собаки зарычали вполне дружелюбно.
   - А ну, пошли отсюда!
   Собаки покорно развернулись и побежали  одна  за  другой,  как  волки  по
зимнему полю, ступая точно след в след.
   - Давай быстрее! - сказал Илья, распахивая дверцу.  Григорий  забрался  в
кабину.
   - Трогай, - сказал он, опуская стекло. Кабина наполнилась ветром, запахом
поля, листвы деревьев, недавно  обмытой  дождем.  Она  вся  сияла  чистотой:
никаких лишних наклеек, всяких наворотов, глупых  и  ненужных,  и  выглядела
абсолютно новой, словно машина недавно  сошла  с  заводского  конвейера.  На
повороте немного тряхнуло.
   - Не гони, цветы - товар нежный.
   - Знаю, - аккуратно объезжая выбоины и ухабы, говорил Илья.
   Он вел машину так, словно в фургоне лежали не цветы, а тонкая хрустальная
посуда. Когда фургон выбрался на автостраду, на Волоколамку, машина побежала
быстрее.. Стекла пришлось приподнять.
   Первую партию цветов братья Вырезубовы отдали  торговцам  у  Белорусского
вокзала. Цветы были прекрасны, и торговцы даже не стали привычно  спорить  о
том, чтобы  Вырезубовы  немного  уступили  в  цене.  Деньги  были  получены,
пересчитаны и спрятаны в карман.  Следующая  точка  находилась  у  Киевского
вокзала. Там пришлось немного задержаться, и братья уже  начали  нервничать.
Закурили, ожидая, когда появится хозяин цветочного киоска.
   Он появился неожиданно, схватил Григория за плечо.
   - Здорово, братья!
   Вырезубовы посмотрели на него, смерили взглядом.
   - И здоровее видели.
   - Ладно...
   Торговец был то ли украинец, то ли азербайджанец, то ли молдаванин. В его
жилах текла  такая  гремучая  смесь,  что  сразу  определить  национальность
невозможно. Белая рубаха была расстегнута до пупа, черные с проседью  волосы
торчали из выреза, как трава на поляне, окруженной тающим снегом, грязным  и
несвежим. Спина  торговца  была  мокрой  от  пота,  такие  же  темные  пятна
расползлись под мышками. Торговец вытирал лоб несвежим платком.
   - Вы меня, братья, извините, налоговая  инспекция  наехала.  Такие  уроды
попались, договориться с ними никак не мог. Я им и то  и  се,  и  коньяк,  и
водку - не хотят брать!  Говорят,  давай  живыми  деньгами.  Пришлось  дать.
Поэтому, чтобы с вами рассчитаться, ?налички? не хватало, пришлось отскочить
домой. Я же знаю, вы в долг не оставите.
   - Правильно решил, не оставим. Но за  то,  что  мы  ждали,  накинешь  сто
рублей.
   - Сто рублей - пожалуйста. После налоговой инспекции,  после  этих  собак
мне и тысяча мелочевкой покажется! - он запустил руку в оттопыренный брючный
карман и вытащил на свет  божий  пачку  мятых,  влажных  от  пота  денег.  -
Считайте.
   Он отдал деньги Григорию, затем сунул пальцы в рот, громко свистнул.  Тут
же  появились  две   женщины,   тоже,   как   и   торговец,   неопределенной
национальности.
   - Ты, Фатима, возьми эту коробку, а ты, Вера - ту. Женщины бережно  взяли
коробки с розами и понесли к киоску, до которого было метров пятьдесят.
   - Куда ты своего прежнего грузчика дел?
   - Черт его знает. Бомжара, одним словом. Они  подолгу  не  задерживаются.
Пару дней он у меня покрутился и исчез. Небось приглянулся тебе?
   - Не у каждого московского торговца негр в услужении.
   - Он не негр, а эфиоп.
   - Имя еще у него чудное - Абеба.
   - Имя это или кликуха, не знаю. Был эфиоп и  исчез.  Лишь  бы  деньги  не
исчезали. Остальное пережить можно.
   Григорий пересчитывал купюры. Когда сумма сошлась,  остальные  деньги  он
отодвинул на сиденье к торговцу.
   - Это что, еще столько осталось?
   - Осталось, мы люди честные, - сказал Илья, выдергивая  из  рук  торговца
самую хрустящую сотку.
   - Это хорошо, - торговец небрежно затолкал деньги в карман.  На  поясе  у
него висел кожаный кошелек, в котором позвякивали монеты.
   - Чего деньги в карман прячешь, а, Тарас?
   - В кармане надежнее. Кошелек срезать могут, а карман не отрежут. Я бабки
бедром чувствую, они к ноге прилипают.
   - Ты бы помылся, что ли.
   - Вечером помоюсь. Запыхался я, как бегемот. Завтра привезете цветы?
   - Завтра - нет, - сказал Григорий, - еще бутоны маленькие. А  послезавтра
- точно.
   - Сколько штук?
   - Сколько возьмешь?
   - Четыреста возьму. Ваши розы лучше голландских, они живые. А  те  словно
из тряпок сделаны. Братья довольно осклабились.
   - Розы у нас что надо. На следующий год орхидеи разводить попробуем.
   - С ними возни! Хотя берут. Дорогие цветы.
   - Вот и я говорю, -  пробурчал  Григорий,  -  дорогие.  Мы  и  с  колбами
договоримся, будем тебе сразу в колбах привозить.
   - Э, до следующего года еще дожить надо. Может, путч, может, что,  может,
кто окочурится...
   - Цветы всегда нужны, - сказал Илья, - и на похороны, и на свадьбу, и  на
день рождения. На кладбище никто без цветов не ходит.
   - Это точно! Товар хоть и живой, хоть и скоропортящийся,  но  ходовой,  -
Тарас, как медведь, развернулся, махнул  на  прощание  рукой  и  двинулся  к
киоску.
   - Гнусный тип, - обращаясь к брату, произнес Григорий, - да еще провонял,
как рабочая лошадь.
   - Что поделаешь, ему же крутиться  приходится.  Мы  ведь  тоже  крутимся,
работаем с утра до вечера.
   - Это точно.
   Братья заговорщически переглянулись. Впереди было самое важное дело,  то,
без чего они не могли жить. Как для  наркомана  приобретение  дозы  является
важнейшей и необходимой частью ритуала, так и для  семьи  Вырезубовых  поиск
жертвы и доставка ее домой являлись тем же самым.
   - А теперь  за  дело,  -  сказал  Григорий,  скользя  взглядом  по  толпе
прохожих.
   - За дело, - процедил сквозь зубы Илья и облизнулся.

***

   Фургончик с яркими аляповатыми надписями на темно-синих бортах вздрогнул,
начал медленно сдавать задом. Надписи на бортах  -  ?Живые  цветы?  медленно
скрылись за мутным стеклом оранжереи. Илья, широко  расставив  ноги,  правой
рукой подавал сигналы брату, сидевшему за рулем.
   - Давай потихоньку! Еще на метр, еще чуть-чуть... Стоп! Стоп!  -  громко,
перекрывая гул двигателя, закричал он.
   Фургон послушно замер. Илья принялся снимать  навесной  замок  на  задней
стенке, затем широко распахнул дверцы. Из машины пахнуло цветочным ароматом,
густым, словно вытащили пробку  из  бутылки  с  розовым  маслом  и  плеснули
содержимым на пол.
   Илья втянул цветочный аромат, ноздри хищно затрепетали.
   - Давай быстрее! -  крикнул  он.  В  ответ  хлопнула  дверь,  и  Григорий
спрыгнул на землю, подошел к брату и заглянул в фургон.
   - Как думаешь, не сдох он там?
   - Ты что, живехонек!
   - Ну-ну, - сказал Илья и принялся вытаскивать из фургона цветы.
   Григорий ему помогал. Когда цветы были убраны, Григорий вытащил из  пачки
сигарету и предложил брату. Но тот отрицательно затряс головой.
   - Некогда!
   - Не спеши, куда он с подводной лодки денется, давай покурим.
   В машине, у передней стенки, на досках лежал связанный  мужчина,  руки  и
ноги его стягивали белые веревки. Рот был  наглухо  заклеен  липкой  лентой.
Тело вздрогнуло.
   - Видишь, я же говорил, что не сдохнет, - сказал Илья Вырезубов.
   - Ну и хорошо. Недолго ему кукарекать. Давай вытащим наружу.
   Илья забрался в машину, Григорий остался внизу.
   - Ну что, в  штаны  от  страха  наделал?  -  спросил  Илья,  ткнув  ногой
связанного мужчину в бок.  Тот  таращил  глаза,  тряс  головой.  -  Нет,  не
развязать! - проносилась в мозгу одна и та же мысль. -  Если  бы  руки  были
передо мной, а рот не закрывала эта вонючая липкая лента, я  бы  зубами  его
разгрыз."
   Опять послышались смех и гулкие шаги, в железном проеме  подземной  двери
возникли две фигуры. Вернулись братья Вырезубовы. Теперь они  были  одеты  в
камуфляж: жилеты с многочисленными карманами, высокие  шнурованные  ботинки.
Пленник не сразу сообразил, что за диковинные приспособления на их  головах,
то ли фонари, то ли телекамеры, то ли маски для подводного плавания. И  лишь
через минуту до него дошло, что это приборы ночного видения, в которых  пока
нет надобности, тускнеющий на глазах вечерний свет все еще  лился  в  подвал
сквозь открытый люк.
   За открытым проемом большой металлической  двери  чувствовалось  огромное
пространство, оно то втягивало в себя  воздух,  то  выдыхало  назад.  Нос  у
пленника не был заклеен, и запахи он  различал.  Когда  воздух  шел  сверху,
пахло  цветами,  пьяно  и  густо,  но  к  этому  благородному   запаху   роз
примешивался еще один - тошнотворный, сладкий, к которому пленник  никак  не
мог подобрать определение. Ему казалось, этот запах он слышит  и  улавливает
впервые в жизни.
   - Дыши, дыши, - буркнул Илья, переступая через связанное тело и взбираясь
по ступенькам наверх.
   Когда же воздух шел из глубин подземелья, пахло сырым бетоном, плесенью и
застоявшейся грязной водой. С грохотом люк захлопнулся. Заскрежетал засов, а
затем захрустел ключ. Подземелье погрузилось в  кромешную  тьму,  ни  единой
щели, даже маленькой, как лезвие бритвы, не было видно.
   -  Зажигай,  Гриша,  -  послышался  голос  Ильи.  Хлопнула  металлическая
крышечка, щелкнул выключатель. По всему подземелью вспыхнули  желтые  лампы.
Пленник повернул голову. Ему показалось, что перед ним бесконечный  тоннель,
ряд лампочек, как очередь трассирующих пуль, уходил в бесконечность,  и  где
находится последний из огоньков, понять было решительно невозможно.
   Григорий вытащил нож, подышал на лезвие. Затем дважды протер его  рукавом
камуфляжной куртки и  полюбовался  зеркальным  блеском.  Нож  был  страшный,
широкий, с зазубренным лезвием, с широкой двойной канавкой для стока крови.
   Тело пленника сжалось, как сжимается пиявка  от  прикосновения  зажженной
спички.
   - Что, теперь-то уж наделал в штаны?  Нагадил  небось?  Пока  тебя  никто
убивать не станет.
   Илья  нагнулся  и  одним  движением  разрезал  связанные  ноги.   Толстый
капроновый шнур распался на короткие обрезки.
   - Чего лежишь? Вставай! - Григорий ткнул мужчину ногой под ребра.
   Пленник вздрогнул, попытался подняться, но смог  лишь  сесть.  Он  ощущал
затекшие ноги. От страха  они  сделались  ватными.  Коли  их  сейчас  шилом,
вилкой, боли он не почувствует.
   - У него ноги затекли, туговато ты их, Гриша, стянул, -  сказал  Илья.  -
Правильно я говорю?
   Мужчина закивал.  Его  темные  волосы  растрепались,  глаза  моргали,  их
наполняли слезы и страх. Но слезы пока еще держались в глазницах.
   - Сдери пластырь.
   - Сейчас, - Илья нагнулся, подцепил край липкой ленты и с хрустом,  резко
рванул. На губах пленника тут же выступила кровь, и он принялся сперва жадно
хватать воздух, а затем языком слизнул кровь.
   Вид  крови  на  губах  мужчины  возбудил  братьев.  Они  тоже   принялись
облизываться, как голодные псы.
   - Мужики, ребята, вы что!?
   - Ничего, - сказал Илья, - игра у нас такая, забава.
   - У вас? - переспросил мужчина.
   - У нас: у него, у меня и у нашей мамы, - ответил Григорий.
   - Я вам дам денег, я отдам вам машину!
   - На хрен она нам нужна, у нас свои есть.
   - Я квартиру вам отдам!
   - Это ты, брат, брось. Пусть она останется твоим наследникам.
   - Вы хотите меня убить?
   - Это уж как получится.
   - Как у тебя получится, - уточнил Григорий и хлопнул брата по плечу.
   Илья расхохотался.
   Перепуганный пленник засучил ногами, отодвигаясь к стене.
   - Ноги-то у него уже отошли, - рассмеялся Илья, глядя в обезумевшие глаза
мужчины. - И вдруг рявкнул:
   - Встать, козел!
   Мужчина вскочил,  как  вскакивает  новобранец,  которого  вырвал  из  сна
властным окриком дембель. Мужчина растерянно тряс головой.
   - Имя, фамилия! - рявкнул  Григорий,  поигрывая  лезвием  широкого  ножа.
Пленник как завороженный смотрел на сверкающий  металл.  Острие  проносилось
так близко у глаз, что еще бы сантиметр, и  жало  коснулось  бы  расширенных
зрачков.
   Мужчина зажмурился.
   - Имя! - вновь долетел до него зверский окрик. И в это время  Илья  ногой
ударил пленника в живот, переломив мужчину надвое.
   - Если будешь молчать, в следующий раз ударю, а нож убирать не стану,  ты
сам на него глазом напорешься, понял?
   - Да! - зашипел мужчина. - Валентин Горелов меня зовут.
   - Год рождения?
   - Шестьдесят второй, пятнадцатого ноября.
   -  А  выглядишь  моложе.  Хорошо  сохранился.  Тебя  мама,  наверное,  до
совершеннолетия в холодильнике держала. Ничего, тут стареют за  пару  часов.
Бегаешь хорошо?
   - Да, хорошо!
   - Надеюсь, не лучше нас, а, Илья?
   - Посмотрим, как он бегает, - в руках  Ильи  оказался  метровый  стальной
прут, черный, совсем не тронутый ржавчиной. Один конец прута был загнут, как
ручка каминной кочерги, второй остро отточен. Еще один такой же прут стоял у
стены острием вверх.
   - Ты сейчас, Валентин Горелов, пойдешь туда,  -  Илья  острием  железного
прута указал в глубь бесконечного тоннеля. -  Там  хватает  и  поворотов,  и
коридорчиков, и тупиков. Походи минут пять, сориентируйся, а потом  мы  тебе
объясним, что делать.
   Мужчина стоял не шевелясь, испуганно моргая.
   - Ребята, мужики, простите меня!
   - За что тебя прощать? Ты еще ничего плохого  сделать  не  успел.  А  вот
когда сделаешь, мы тебя простим, правда, Гриша?
   - Точно.
   - Отпустите! - уже не помышляя о сопротивлении, упал на  колени  Валентин
Горелов.
   - Встать, сволочь! - рявкнул Григорий, и конец прута уперся  Валентину  в
щеку.
   Мужчина, боясь наткнуться на острый, как жало, прут, неуверенно  выпрямил
колени.
   - Туда, - ласковым голосом проворковал Илья. - Иди, милый человек, иди от
греха подальше, - и он приветливо улыбнулся.
   Пошатываясь, Валентин Горелов двинулся по тоннелю.
   - Что ж ты не попросил,  чтобы  мы  тебе  руки  развязали?  Или  тебе  со
связанными руками удобней убегать от смерти?
   - Развяжите руки, - именно попросил Валентин. Он говорил так, как больной
обращается к врачу, прося снять повязку.
   - Вот это другое дело, наконец-то ты по-человечески заговорил.
   Нож, сверкнув лезвием, выпорхнул из пластикового чехла. Пленник испуганно
отшатнулся.
   - Подойди, - тихо сказал Вырезубов, - и повернись задом.
   Валентин выполнил приказ уже чисто  автоматически,  не  думая.  Вырезубов
ударил ножом, рассекая тугой узел. Обрезки капронового шнура упали на бетон.
Валентин почувствовал, как кровь  хлынула  к  затекшим,  пережатым  пальцам,
запульсировала в подушечках. Он поднял руки над  головой,  тряхнул  кистями.
Ему почудилось, что мясо отделилось от костей. Он попытался сжать пальцы, но
кулаки до конца не сжимались.
   - Иди, иди, родной.
   - Мужики...
   - Пошел, сука! - топнув ногой, крикнул Григорий.
   И Валентин побежал. Он смотрел на лампы, расположенные метрах в пяти друг
от друга. Те мелькали над ним, как над поездом, несущимся в  тоннеле.  Шаги,
гулким эхом дробясь о стены, разносились по  бетонному  коридору.  Валентину
казалось, что за ним бежит  взвод  солдат,  обутых  в  тяжелые,  подкованные
сапоги. У него перехватило дыхание, закололо в селезенке, но тоннель все  не
кончался. А хохот сзади становился громче, настырнее,  он  настигал,  толкал
вперед - он гнал, как удары кнута.
   Горелов обернулся, увидел две маленькие фигурки в темном проеме. И в этот
момент ударился о шершавую бетонную стену, над которой горела не забранная в
абажур последняя лампа. Прямо  над  головой  он  заметил  две  металлические
ржавые скобы. Ухватился за нижнюю и, скользя подошвами  по  шершавой  мокрой
стене, попытался подтянуться,  чтобы  ухватиться  за  вторую  скобу.  Пальцы
разжались. Горелов упал, но тут же вскочил и с разбегу бросился на стену.
   На этот раз  он  коснулся  второй  скобы,  мокрой,  грязной.  На  пальцах
осталась слизь и ржавчина. Он сходил с ума, понимая,  что  стоит  подняться,
вскарабкаться повыше, и на какое-то время окажешься в  безопасности.  Черный
провал колодца над головой манил его,  казался  более  желанным,  чем  свет,
потому что  вместе  со  светом  к  нему  несся  хохот  братьев,  умноженный,
усиленный подземными лабиринтами.
   В лицо Валентину пахнуло  свежим  воздухом.  Он  жадно  втянул  его,  как
пловец, вынырнувший на поверхность с большой глубины, пошарил  рукой  слева,
перехватился за перекладину и пошарил справа. Он никак не мог найти опору, и
только когда, обессиленный, выпрямил руки, отстранившись  от  стены,  ощутил
спиной шершавый липкий бетон - второй край  провала.  Площадка  была  где-то
рядом,  тонула  в  темноте.  Горелов  чувствовал,  у  него  не  хватит   сил
перебраться на нее, он повиснет над дном колодца.
   До его ушей донеслись неторопливые шаги. Сердце бешено забилось в  груди,
ударяясь о ребра.
   - Как ты думаешь, - спокойно говорил Илья, -  этот  мудак  уже  залез  на
второй ярус?
   - Думаю, нет. Висит, как тот толстяк болтался, февральский, помнишь?
   - Конечно помню. Печенка у него оказалась знатная,  большая  и  не  очень
жирная. Раз висит - дернем его за ноги и сковырнем.
   Валентин заскрежетал зубами и сделал немыслимое: разжал пальцы и  тут  же
практически перекувырнулся в воздухе. Подобного сальто ему никогда прежде  в
жизни делать не приходилось. Но жажда жизни придавала силы  и  ловкости,  он
ухитрился зацепиться за край бетонной площадки, уперся  в  нее  подбородком.
Горелов висел лишь на кончиках пальцев и чувствовал,  как  опора  ускользает
из-под них - совсем понемногу, по миллиметрику.
   Шаги приближались, и  этот  звук  подстегнул  его  на  отчаянное  усилие.
Горелов со второй попытки забросил ногу на  площадку  и  выкатился  на  нее.
З