и  несколько
озадачен сообщением Самсона. Самсон воспрянул духом:  гроза,  к  которой  он
готовился, прошла стороной, да и двести пятьдесят  долларов,  приготовленные
для Белкиной, теперь были, можно сказать, в безопасности.
   Петрович действительно  был  доволен:  события,  о  которых  доложил  ему
Самсон, доказывали, что журналистка занялась каким-то новым  расследованием,
не имеющим  никакого  отношения  к  его  собственной  деятельности  на  ниве
отечественной порнографии.  Причем  расследование  это,  судя  по  последним
событиям, было весьма любопытным  и  результативным.  Утомленный  длительным
бездействием  Мамонтов  решил  разобраться  в  ситуации:  а  вдруг   Белкина
раскопала что-то, на чем можно погреть  руки?  А  если  для  этого  придется
кого-то потеснить, то Андрею Петровичу Мамонтову это не впервой...
   Через несколько минут Самсону позвонил Борис.
   - Заводи, -  скороговоркой  скомандовал  он.  -  Как  выедешь  на  улицу,
сворачивай налево. Только быстро, этот крендель уже садится в машину.
   Самсон подобрал напарника в сотне метров от выезда из двора.  Он  в  двух
словах передал Борису распоряжение Петровича,  прибавив  от  себя,  что  им,
похоже, удалось реабилитироваться. Борис в ответ  только  кивнул  головой  и
махнул рукой вдоль улицы.
   - Газу, - коротко скомандовал он. - Если не будешь  телиться,  догоним  в
два счета. У него желтый "запор". Старый, ушастый. Гони, Самсон!
   Самсон  удивленно  покрутил  головой  и  дал  газу.  Киллер  на   ушастом
"запорожце" - это ж надо! Телогрейка и древняя  непрестижная  машина  как-то
плохо вязались с  попыткой  убрать  известную  журналистку.  Это  было,  как
говорится, "не в уровень". Судя по всему, тип, который так  удачно  подвалил
крутого приятеля Белкиной, действовал на свой страх и риск, а это  означало,
что с ним можно не церемониться. Когда серьезный человек посылает одного  из
своих бойцов на мокрое дело, он должен позаботиться хотя бы о том,  чтобы  у
бойца был приличный транспорт, на  котором  в  случае  чего  можно  уйти  от
погони. Да и оружие в наше время не  проблема,  а  этот  тип  пришел  мочить
журналистку какой-то железякой... А раз за этим человеком никто не стоит,  с
ним можно беседовать, не опасаясь последствий.
   Они быстро нагнали желтый "запорожец"  и  сели  ему  на  хвост.  Водитель
"запорожца" явно не был  профессиональным  киллером:  он  даже  и  не  думал
петлять по городу, заметая следы и проверяя, нет ли за ним погони, а  просто
как ни в чем не бывало гнал по прямой, словно возвращался из  гостей  или  с
дачи, где занимался уборкой картофеля. Он не заметил слежки даже после того,
как свернул  с  оживленной  магистрали  на  тихую  улочку,  где,  кроме  его
"запорожца" и "жигулей" преследователей, не было ни одной движущейся машины.
Самсон даже немного заволновался, решив, что либо они погнались  не  за  той
машиной, либо водитель "запорожца" далеко  не  так  прост,  как  кажется,  и
старательно заманивает их в ловушку. Вот как заедет в  темный  двор  да  как
вынет из-под сиденья автомат - тут, как говорится, и сказочке конец...
   "Запорожец", не включая указателей поворота, нырнул в темный двор. Самсон
стиснул зубы и свернул следом. Это было рискованно, но Петрович платил им  с
Борисом именно за риск. Умнее было бы немного подождать на улице, но за  это
время  желтый  "запорожец"  мог  проехать  квартал  насквозь,  выскочить  на
параллельную улицу и безнадежно  потеряться  в  путанице  московских  дорог.
Поэтому Самсон лишь немного притормозил, переключился на вторую  передачу  и
вполз во двор следом за машиной Перельмана.
   Человек, за которым они следили, как раз выходил из машины. Телогрейки на
нем больше не было, так же как и  трикотажной  маски.  Самсон  с  удивлением
заметил, что на его переносице поблескивают очки, и  расслабился:  очкариков
он всерьез не воспринимал. Перельман был прав, полагая, что очки  превращают
их обладателя почти что в человека-невидимку,  от  которого  никто  не  ждет
никаких неприятностей.
   Самсон медленно проехал мимо  "запорожца"  и,  как  только  его  водитель
скрылся в подъезде, ударил по тормозам. Они выскочили из салона,  перебежали
узкую подъездную дорожку и тихо вошли  в  подъезд  как  раз  вовремя,  чтобы
услышать, как  наверху  звенят  ключи  и  щелкает  отпираемый  замок.  Борис
бесшумными прыжками взлетел по лестнице и, вытянув шею, посмотрел вверх.
   Наверху хлопнула дверь. Борис  удовлетворенно  кивнул  оставшемуся  внизу
Самсону и махнул рукой: пошли. Самсон с сомнением почесал в  затылке,  но  в
конце концов тоже кивнул и стал подниматься по  лестнице.  Борис  был  прав,
время терять не стоило. Похоже, они имели дело  со  стопроцентным  лохом,  с
дилетантом, которого шустрая журналистка просто довела до  ручки.  Возможно,
она мимоходом раскопала какой-то его мелкий грешок, а может быть, просто  не
захотела лезть к нему в постель. Самсон очень сомневался в том, что за  этим
нападением стоит что-то серьезное, но ему и в голову не приходило ослушаться
отданного Петровичем прямого приказа.
   Шедший впереди Борис остановился и указал на нужную дверь. Самсон коротко
мотнул головой, предлагая напарнику отойти в сторонку  и  не  торчать  перед
дверным глазком. Борис шагнул вправо и прижался  к  стене  рядом  с  дверью.
Самсон снова почесал в затылке, прикидывая, что  сказать  хозяину  квартиры,
решил, что это не так уж важно,  и  ткнул  толстым  указательным  пальцем  в
кнопку дверного звонка.
 
*** 
 
   Перельман вздрогнул всем телом. "Неужели за мной? -  подумал  он.  -  Так
быстро?"
   Стараясь не шуметь, он повернулся к  двери  лицом  и  прильнул  глазом  к
окуляру глазка. Он увидел искаженное выпуклой  линзой  абсолютно  незнакомое
лицо, на котором застыло туповатое сердитое выражение. Лицо было круглое как
блин, с маленькими темными глазами и со здоровенным синяком на левой  скуле.
Немного ниже лица виднелся воротник темной рубашки,  но  не  синевато-серой,
как у милиционера, а  скорее  темно-коричневой.  В  общем,  на  руководителя
группы захвата этот тип был совсем не похож, хотя кто  знает,  на  кого  они
похожи, эти руководители групп захвата? Сериалы про ментов  -  это  одно,  а
настоящие менты - это совсем другое,  хотя  те  же  сериалы  вовсю  пытаются
убедить зрителя, что менты - это не особая раса и даже не национальность,  а
точно такие же люди, как и все остальные...
   Звонок повторился - нетерпеливый,  резкий.  Пошел  ты  к  черту,  подумал
Перельман. Нет меня, и весь разговор. Хотя свет  в  прихожей  горит,  и  это
отлично видно и через глазок, и через  кухонное  окно.  И  соседи  наверняка
слышали, как я хлопнул дверью... И потом, всю жизнь в квартире все равно  не
просидишь. Да и не дадут отсидеться, просто вышибут дверь,  да  еще  и  бока
намнут, чтобы не умничал...
   - Кто там? - осторожно спросил он.
   - Конь  в  пальто!  -  грубо  ответил  стоявший  на  лестничной  площадке
круглолицый человек. - Где тебя носит, хозяин? У соседей снизу в  хате  воды
по колено, вот-вот потолок рухнет, а он где-то гуляет!  Открывай,  сантехник
я!
   - С-сантехник? -  переспросил  Перельман.  Это  уже  напоминало  какой-то
водевиль. Он сам полдня изображал сантехника И вот,  пожалуйста...  Вряд  ли
милиция стала бы работать так топорно, повторяя его собственный незатейливый
прием.  Так  что  скорее  всего  это  действительно  сантехник...  -  А  что
случилось?
   - Твою  мать!  -  прорычал  сантехник.  -  Весь  стояк  залило,  вот  что
случилось! Над тобой сухо, а под тобой мокро до первого этажа. Трубу у  тебя
прорвало, вот что случилось! Открывай, пока  я  ментов  не  вызвал!  Позовем
слесаря, взломаем дверь, тогда тебе мало не покажется!
   Перельман совсем растерялся. В квартире было тихо, вода нигде не  шумела,
но, с другой стороны, мало ли в каком месте  могло  прорвать  старую  ржавую
трубу? Он хотел сходить и проверить все самолично, но его остановила  угроза
сантехника вызвать милицию. Его упорное нежелание  открыть  дверь  работнику
аварийной службы покажется участковому подозрительным.., или не покажется?
   "Сантехник" опять надавил на кнопку звонка и на сей раз не  стал  убирать
палец. Непрерывное  электрическое  дребезжание  давило  Перельману  на  уши,
сверлило невыспавшийся перевозбужденный мозг, не давало думать.  Сейчас  ему
хотелось только одного: сделать так, чтобы это дребезжание прекратилось.
   Он повернул барабанчик замка,  приоткрыл  дверь,  и  в  то  же  мгновение
Самсон,   который   на   самом   деле   был   вовсе   не    штангистом,    а
боксером-разрядником, нанес ему  свой  коронный  удар  в  подбородок.  Перед
глазами у Михаила Александровича полыхнуло полотнище  ослепительного  белого
пламени, челюсти лязгнули. Он отлетел к противоположной  стене,  ударился  о
нее лопатками, приложился затылком и обрушился на пол, потеряв сознание.
   Первым, что он ощутил, придя в себя,  была  тупая  боль  в  затылке.  Еще
ничего не понимая и не помня,  что  с  ним  произошло,  Перельман  попытался
потрогать затылок и с изумлением обнаружил, что не может  пошевелить  рукой.
Вторая рука тоже отказывалась работать, хотя он чувствовал, как  напрягаются
мышцы, пытаясь преодолеть сопротивление непонятной силы, которая  удерживала
на месте его конечности.
   - Смотри-ка, - услышал он смутно знакомый голос, - очухался.
   Перельман напрягся и вспомнил, кому принадлежал  этот  голос.  Он  слышал
его, когда беседовал сквозь дверь с "сантехником". Потом он открыл дверь,  и
тут что-то произошло - что-то неожиданное  и,  судя  по  результатам,  очень
скверное.
   Ощущение большой беды окатило его, как ведро ледяной воды, разом вымыв из
головы обморочную муть. Он даже вздрогнул, будто на него и  впрямь  плеснули
водой. Происходило что-то непонятное и жуткое. Оставалось  только  выяснить,
что именно.
   Для этого было необходимо открыть глаза, но Михаил Александрович  немного
помедлил, прежде чем сделать это. Честно говоря, открывать глаза было просто
страшно.  На  ум  невольно  пришло  сравнение  с  дверью,  которую  он   так
опрометчиво распахнул, впустив в дом неприятности.
   Где-то совсем рядом послышался металлический  щелчок,  вжикнуло  колесико
зажигалки, и потянуло табачным дымом. Перельман собрался с  духом  и  открыл
глаза.
   То, что он увидел, превзошло самые худшие  его  ожидания.  Отвратительнее
всего было то, что увиденное нисколько не проясняло ситуацию.
   Он лежал животом на большом обеденном столе в собственной гостиной.  Край
стола упирался ему в живот, руки были вытянуты вперед, как у  ныряльщика,  и
стянуты веревкой, другой конец которой  исчезал  под  противоположным  краем
стола и был, по всей видимости, привязан к ножке. Веревка показалась Михаилу
Александровичу знакомой, и в следующее мгновение  он  узнал  бельевой  шнур,
который был натянут у него в ванной.
   Своих ног Перельман не видел, и ему потребовалось некоторое время,  чтобы
понять, что они широко расставлены в стороны и по одной примотаны  к  ножкам
стола - по всей видимости,  все  тем  же  бельевым  шнуром.  Ягодицы  слегка
замерзли, и Михаил Александрович с новым испугом понял, что  ниже  пояса  на
нем  ничего  нет.  Ему  мигом  вспомнились  его  собственные  размышления  о
прогрессивных методах ведения допроса,  которыми  он  развлекался,  сидя  на
подоконнике в подъезде Белкиной. Это было страшно и непонятно: кто-то словно
читал его мысли, с изуверской  последовательностью  претворяя  их  в  жизнь.
Сначала эта старая байка про сантехника, а теперь эта  унизительная  поза...
Но кто этот человек и зачем ему это нужно?!
   Он с трудом повернул зажатую между  вытянутыми  вперед  руками  голову  и
посмотрел через плечо в ту сторону, где недавно слышал щелчок зажигалки.  Он
увидел "сантехника", который сидел в его любимом кресле, развалившись в  нем
как хозяин и закинув ногу на ногу. "Кто вы такой?" - хотел  спросить  Михаил
Александрович, но вместо вопроса послышалось лишь нечленораздельное мычание.
Только теперь до Перельмана дошло, что рот у него заклеен - вероятнее всего,
клейкой лентой, которую он сам купил на прошлой неделе,  чтобы  заклеить  на
зиму окна, и которая валялась на подоконнике на самом видном месте.
   - С добрым утром, - сказал "сантехник". - Ты извини, мужик, что  мы  тебе
пасть залепили. Орать ты, конечно, не станешь, это не в твоих интересах,  но
береженого Бог бережет. Вдруг ты псих или просто не успеешь въехать,  что  к
чему... Ты не бойся, мы не менты. Мы - свои ребята, и ты нам сейчас ответишь
на парочку вопросов  -  честно,  без  гнилого  базара,  как  своим  корешам.
Говорить будем коротко и ясно, чисто по делу, понял? А если не понял, то  мы
тебя для  ясности  поимеем  по  разику.  Попка  у  тебя  крепенькая,  как  у
гимнасточки, так что кайф будет полный. Мне, братан, на зоне понимающие люди
объяснили, что пидора поиметь не в падлу.
   Перельман замычал.
   - Что, ты не пидор? - очень натурально удивился  "сантехник".  -  Ну  так
ведь это недолго поправить. Зато на зоне тебе проще будет. Тебя  там  примут
как родного, приласкают, обогреют... Тебе понравится,  поверь.  Ну  что,  мы
договоримся или сначала поиграем?
   Перельман стиснул зубы и ничего не ответил. Он понимал одно:  "сантехник"
и его невидимый приятель - или приятели?  -  не  имеют  к  милиции  никакого
отношения. Это были бандиты, и они не собирались шутить.  Сопротивляться  он
не мог, а плакать и просить  пощады  было  бесполезно:  что  захотят,  то  и
сделают, и наверняка изнасилование - не самое  страшное  из  того,  что  они
могут сотворить с беззащитной жертвой.
   - Молчит, падло, - удивленно сказал Самсон и посмотрел на  Бориса.  Борис
стоял  позади  распятого  в  унизительной  позе  Перельмана   и,   поигрывая
никелированной "зиппо", оценивающе разглядывал голый зад хозяина квартиры. -
Ну, кто первый?
   - Не знаю, - лениво сказал Борис. - Как-то мне... А вдруг он заразный?
   - А ты его продезинфицируй, - весело предложил Самсон.
   - Это мысль, - обрадовался Борис и со щелчком откинул крышечку зажигалки.
   Перельман услышал  этот  щелчок  и  почувствовал  слабое  тепло  в  самой
интимной части своего организма.
   Инстинктивно он попытался сдвинуть ноги, чтобы хоть как-то защититься, но
добился только того, что ножки старого стола протестующе  скрипнули.  Старый
стол был сработан на совесть.
   По мере того как  Борис  подносил  зажигалку  ближе,  тепло  усиливалось,
постепенно  переходя  в  жар,  в  жжение,   в   невыносимую   боль.   Михаил
Александрович  услышал  слабое  потрескивание,  и  его   ноздрей   коснулась
удушливая вонь паленых волос. Он рванулся изо всех сил и  отчаянно  замычал,
вертя головой из стороны в сторону. По его щекам струились  слезы,  из  носа
текло, но он этого не замечал. Им овладел животный ужас.  Воображение  вышло
из-под контроля и, набирая  обороты,  пошло  рисовать  ему  яркие  картинки,
иллюстрировавшие  предстоящие  пытки:  огонь,  железо,   ранящие   угловатые
предметы,  грубо  проталкиваемые   внутрь   беззащитного   организма   чужой
равнодушной рукой... Ожидание пыток было во сто крат страшнее реальной боли,
и Перельман чувствовал, что теряет рассудок.
   Потом боль прекратилась. Самсон лениво поднялся с кресла, подошел к столу
и, наклонившись, заглянул Перельману в лицо.
   - Ну, так как, - спросил он, - будем говорить или продолжим наши игры?
   Перельман кивнул так  энергично,  что  ударился  разбитым  подбородком  о
крышку стола. Он не обратил внимания на эту новую  боль,  купаясь  в  волнах
огромного облегчения. Все было предельно просто.  Избежать  предстоящих  мук
ничего не стоило, нужно было только говорить правду. Говорить правду  -  это
так легко! Не надо ничего  выдумывать,  не  надо  следить  за  своим  лицом,
изворачиваться, лгать и бояться  разоблачения.  Нужно  просто  открыть  рот,
расслабиться, дать себе волю, и правда выльется из тебя сама,  как  вода  из
перевернутого  кувшина.   Михаил   Александрович   понимал,   что   инстинкт
самосохранения окончательно подавил в нем разум, но не  мог  ничего  с  этим
поделать. Он знал, что этот инстинкт хорош для мыши или зайца. Он заставляет
их прятаться и убегать, чтобы не быть съеденными. Но отношения между  людьми
гораздо сложнее, чем между кошкой и мышью, и здесь древние  инстинкты  очень
часто подводят, оборачиваясь против тех, кто слепо ими  руководствуется.  Он
знал это,  но  его  воля  была  сломлена,  и  сил  сопротивляться  инстинкту
самосохранения просто не осталось.
   Самсон  рывком  освободил  его  рот   от   пластыря   и   сунул   Михаилу
Александровичу в самое лицо любовно отполированное узкое лезвие ножа.
   - Учти, козел, - без тени прежнего ленивого благодушия предупредил он,  -
вякнешь хоть раз - заткну пасть no-новой и больше разговаривать с  тобой  не
стану. Для начала отчекрыжу вот этой хреновиной твои висюльки, потом расклею
твой хавальник, засуну их туда и снова заклею. Понял?
   - По.., понял, - с трудом выдавил из себя Перельман.
   - Вот и молодец. Тогда давай рассказывай. Только не финти. Я же вижу, что
ты уже спекся. Не надо идти на попятную и наживать  новые  неприятности.  Мы
ведь на тебя только чуть-чуть нажали, а можем нажать и посильнее - так,  что
дерьмо из ушей полезет. Лучше давай  не  будем  ссориться.  Ты  зачем  хотел
журналистку замочить? Давай  излагай  по  порядку,  и  чтобы  без  наводящих
вопросов.
   Перельман предпринял последнюю попытку сопротивления.
   - Я не понимаю, о чем вы говорите, - дрожащим голосом пробормотал  он.  -
Какая жу...
   Договорить ему не  дали.  По-прежнему  стоявший  позади  него  Борис  без
предупреждения ударил его носком ботинка прямо в то место,  которое  сегодня
уже подверглось жестокому обращению со стороны Белкиной. Перельман  замычал,
извиваясь на столе и пытаясь сдержать крик. К  горлу  вдруг  подкатил  тугой
комок, рот наполнился горечью, и Михаила Александровича стошнило  желудочным
соком, благо он ничего не ел уже целые сутки.
   - Ну и свинья же ты, мужик, - сказал ему Самсон. - Тебя же предупреждали!
Вот и лежи теперь мордой в собственной блевотине, урод... А попробуешь опять
нам лапшу на уши вешать - зуб даю, сделаю, что обещал. Говори, животное!
   Рассказ Перельмана  был  коротким,  но  весьма  содержательным.  Пока  он
говорил, Борис сходил в прихожую и принес оттуда клетчатую сумку с сервизом.
Он раздернул "молнию", запустил в сумку руку, покопался там и извлек чашку -
ту самую, с которой Михаил Александрович когда-то пытался  счистить  толстую
пленку окисла. Слушая сбивчивый  рассказ  Перельмана,  он  продемонстрировал
Самсону сверкающее чистым солнечным блеском пятно на боку чашки. Самсон взял
у него чашку, повертел перед  глазами,  зачем-то  перевернул  и  внимательно
осмотрел донышко, словно рассчитывая обнаружить там клеймо с  пробой.  Потом
он потянул из-за пазухи висевшую у него на шее золотую цепь и приложил ее  к
отчищенному Перельманом пятну, сравнивая цвет и блеск металла.
   - Хрен его  знает,  -  сказал  он  Борису,  когда  Перельман  замолчал  и
обессиленно улегся щекой в кисло воняющую лужу собственной рвоты. -  Похоже,
что не врет, но я в этих делах мало что понимаю.
   Борис вынул из сумки еще одну чашку, осмотрел со всех сторон и взвесил на
ладони.
   - Тяжеловата для меди, - сказал он. -  Давай  решать,  братан.  Есть  два
варианта: либо мы сейчас звоним Петровичу и докладываем ему  все  как  есть,
либо тихо линяем и становимся богатыми.
   Самсон криво ухмыльнулся.
   - Ты мне брат, - с почти  комичной  серьезностью  сказал  он,  -  поэтому
добазаримся так: ты этого не говорил, я этого не слышал.  Богатыми-то  мы  с
этой хреновиной, может, и станем, но ненадолго.  Потратить  богатство  мы  с
тобой точно не успеем. Петрович нас из-под земли достанет, у него  ручищи  -
ого-го!
   Борис вздохнул. Мечта о  неожиданно  свалившемся  с  неба  богатстве  уже
успела отравить его мозг своими