,  небрежно,  по-мужски
сунула ее в  угол  густо  накрашенных  губ  и  принялась  чиркать  колесиком
зажигалки. Онемевшие от ярости пальцы слушались ее плохо, зажигалка никак не
желала срабатывать. Варвара раздраженно брякнула ее на стол  и  выжидательно
уставилась на редактора.
   Якубовский длинно вздохнул, вынул свою зажигалку и дал Варваре прикурить.
После этого он поднялся, кряхтя, обошел стол, позвенел ключами, открыл сейф,
вынул оттуда початую бутылку коньяка и сделал в сторону Варвары приглашающий
жест бутылочным горлышком. Белкина сидела к нему спиной, прямая, как  палка,
и курила глубокими нервными затяжками, так что жест Якова Павловича  остался
незамеченным. Тогда Якубовский энергично встряхнул бутылку, заставив  коньяк
аппетитно булькнуть.
   - Не буду я с вами пить, - не  поворачивая  головы,  непримиримо  сказала
Варвара. - Вы меня не  любите,  я  вас  ненавижу  -  чего  добро  понапрасну
переводить?
   - Так уж и понапрасну, - миролюбиво сказал Яков Павлович.
   - Конечно! - с вызовом ответила Варвара. - Я вам не алкаш. Я,  во-первых,
женщина, а во-вторых, журналист. Как женщина я могу выпить с симпатичным мне
мужчиной, чтобы легче было затащить его в койку и чтобы он при этом поверил,
будто не я его, а он меня снял. А как журналист я пью либо с теми, кто  дает
мне информацию, либо с теми, кто ее у меня покупает и печатает.  Спать  я  с
вами не собираюсь - не в коня корм, печатать вы меня не хотите... Какого  же
дьявола я потащусь через полгорода домой в пьяном виде? Еще  в  вытрезвитель
заберут.
   - Ну вот, - со  вздохом  сказал  Якубовский,  ставя  на  стол  бутылку  и
блюдечко с подсохшим лимоном. - Опять ты за свое...  Пойми,  Варвара,  я  не
могу это напечатать. Просто  не  могу.  Физически.  При  всем  моем  к  тебе
уважении - не могу! И потом, это уже просто неактуально. Три месяца  прошло,
про Гаспарова твоего все давно забыли, даже дело о его смерти, насколько мне
известно, закрыто. Информация о перестрелке прошла по всем  СМИ,  так  какой
смысл махать кулаками после драки?
   Он наполнил рюмки и осторожно, боясь расплескать, подвинул  одну  из  них
Варваре. Белкина покосилась  на  коньяк,  как  мышь  на  укрепленный  внутри
мышеловки кусочек сыра.
   - Никто из этих ваших СМИ не докопался  до  правды,  -  сказала  она  уже
гораздо  более  спокойным  тоном.  -  Да,  занимался  бизнесом,  ну,   убит,
похоронен... А что касается следствия, то оно закрылось вовсе не потому, что
все выяснилось, а просто потому, что спросить стало некого.  По-вашему,  это
нормально, что Супонев, правая рука Гаспарова, повесился в камере?  Думаете,
его совесть замучила? Лично мне кажется, что  в  роли  совести  на  сей  раз
выступил кто-то из конкурентов или деловых партнеров Гаспарова. Кто-то, кому
очень не хотелось, чтобы его имя было названо. И я уверена, что смогу  найти
этого человека.
   - Чепуха какая, - сказал Якубовский, поднимая рюмку. - Давай лучше выпьем
и забудем об этой истории.
   - Да не хочу я ни о  чем  забывать!  С  какой  это  радости?  Чего  ради,
спрашивается?
   - Ради меня, например, - негромко  произнес  Яков  Павлович.  -  Материал
отменный, Варвара, но публиковать его нельзя. Несвоевременно это, понимаешь?
Несвоевременно и очень опасно  для  нас  обоих.  Пожалей  старика.  Ни  одна
сенсация не стоит того, что может с нами обоими  случиться.  Ты  молодая,  у
тебя впереди этих сенсаций еще будет воз и  маленькая  тележка...  Ну  их  к
дьяволу, этих порнократов. Пусть себе давят друг друга до полного  взаимного
уничтожения, нам-то зачем в эту бойню соваться? А, Варвара? Ну, я тебя очень
прошу.
   Варвара  зябко  повела  плечами,  резким  жестом  ввинтила  в  пепельницу
выкуренную всего лишь до половины сигарету и взяла рюмку.
   - Я давно ждала, что вы это скажете, -  нехотя  проговорила  она.  -  Три
месяца вы меня за нос водите, дорогой  мой  Яков  Павлович,  и  вот  наконец
соизволили высказаться напрямую. Да и то - ну что  вы  мне  сказали?  Ничего
вразумительного. Одни эмоции. А  мы  с  вами  журналисты  и  работаем  не  с
эмоциями, а с голыми фактами, которым  придаем  ту  или  иную  эмоциональную
окраску по собственному усмотрению. Ну что мне с вами делать?
   - Послушаться, - предложил Якубовский. - Хотя бы для разнообразия.
   - Почему это я должна вас слушаться? - вяло  возмутилась  Варвара,  вертя
перед глазами рюмку с коньяком.
   - По трем причинам. Я твой начальник - это раз. Я  вдвое  старше  тебя  и
желаю тебе только добра - это два. И наконец, я лучше  тебя  информирован  и
точно знаю, что из твоей затеи не выйдет ничего хорошего, кроме плохого. Это
три. По-моему, достаточно. И учти, что информация, о которой  я  только  что
упомянул, абсолютно для тебя бесполезна и очень вредна для здоровья.
   - Бесполезной информации не бывает, - еще более вяло возразила Белкина.
   - Бывает, - заверил ее Якубовский. - Еще как бывает! У меня же она есть.
   - Интересный образец так называемой логики,  -  заметила  Варвара.  -  По
форме сильно напоминает пресловутую женскую логику, изобретенную  некоторыми
самодовольными самцами исключительно в целях самоутверждения, а  по  сути  -
казуистическая белиберда.
   - Хорошо  сказано,  -  похвалил  Якубовский  и  залпом  выпил  коньяк.  -
Грамотно.  Слушай,  что  ты  делаешь  в  журналистике?   В   тебе   погибает
профессиональный спичрайтер. Если ты станешь писать речи для политиков,  это
будут  гениальные  произведения.  Звучать  они  будут  сверхубедительно,   а
главное, никакой электорат не поймет в них ни слова.
   Варвара фыркнула и тоже выпила.
   - Вот именно, - сказала она, подвигая к Якубовскому пустую рюмку.  -  Вот
это и есть главный вопрос: что я делаю в журналистике? Писать мне не дают, а
кушать, между тем, хочется постоянно. Я вам не какой-нибудь худосочный мешок
с костями, -  она  потянулась  и  провела  ладонями  сверху  вниз  по  своим
напоминающим виолончель формам, - мне нужно держать себя в  порядке,  а  для
этого нужно не только регулярно питаться, но еще и одеваться, и краситься...
А вы меня коньяком поите, как будто я за этим на работу прихожу. Я  работать
сюда прихожу. Точнее, зарабатывать.
   Яков Павлович вздохнул, закряхтел, по локоть запустил  руки  в  выдвижной
ящик своего обширного  стола  и  начал  копаться  там,  совершая  стесненные
движения плечами и время от времени нагибаясь, чтобы одним глазом  заглянуть
под крышку.
   Варвара наблюдала за этими знакомыми манипуляциями с растущим  интересом.
"Неужели даст? - думала она. - Точно, даст. Интересно, сколько?  И  с  какой
радости? Я уже месяц  не  сдавала  ему  ничего,  кроме  заметок  для  отдела
происшествий. За что же он собирается мне заплатить? Дура ты,  Белкина.  Как
это за что? За молчание! Неужели его все-таки подмазали и все эти  слезливые
причитания  -  просто  способ  оставить  себе  побольше,  а  мне  отстегнуть
поменьше? Ладно, посмотрим,  в  какую  сумму  вы  оцениваете  мое  молчание,
уважаемый господин Якубовский. Продаваться нам не привыкать, но  дешево  нас
не купишь..."
   Яков Павлович со стуком задвинул ящик, вынул из-под стола руки и  положил
их перед собой, сцепив ладони в замок. Из этого замка торчала тощая стопочка
зеленых бумажек. Варвара поймала себя на  том,  что  деньги  притягивают  ее
глаза, как сильный магнит, заставила себя отвести взгляд от ладоней главного
редактора и с нарочито равнодушным видом закурила очередную сигарету.
   - Триста, - сказал Якубовский, кладя деньги на стол.
   - Странная сумма, - откликнулась Варвара, заставляя себя не  смотреть  на
деньги, в которых, как всегда, остро нуждалась. - Для милостыни многовато, а
для отступного слишком мало.
   -  Цинизм  -  оружие  слабых,  -  ввернул  Яков  Павлович  вычитанную   в
незапамятные времена цитату.
   - А я и есть слабая, - сказала Варвара. - Я слабая женщина, а меня  здесь
затирают, унижают и оскорбляют.  На,  сиротка,  денежку...  Мне  подачки  не
нужны, я умею зарабатывать себе на хлеб.
   - На хлеб, - фыркнул Якубовский.
   - Знаешь, сколько хлеба можно съесть на триста долларов? Ни в одно платье
не влезешь. И потом, кто здесь говорит о подачках? Это аванс.  У  меня  есть
для тебя работа.
   - Ушам своим не верю, - сказала Варвара. - Да неужто?  А  что  произошло?
Чью-нибудь кошку переехал самосвал?
   - Мне нужна  статья  о  Басманове,  -  не  обращая  внимания  на  сарказм
подчиненной, сказал главный редактор. - Хорошая статья, развернутая. Как  ты
умеешь.
   - О  Басманове?  -  Варвара  недовольно  поморщилась.  -  Это  который  с
чайником?  Да  что  же  тут  разворачивать?  Ну,  эмигрант   первой   волны,
белогвардеец... Ну, удачно женился, хорошо вложил деньги жены, разбогател.
   Коллекционер произведений искусства, одна из самых богатых  коллекций  во
Франции. Ну, помер благополучно и завещал своей исторической  родине  чайник
работы Фаберже... Между прочим, бред какой-то: Фаберже и вдруг чайник. Сроду
Фаберже никаких  чайников  не  делал.  Скоро  утюги  работы  Челлини  начнут
всплывать. С бриллиантами и изумрудами... И вообще,  о  чем  тут  писать?  С
момента оглашения завещания прошло два месяца, и  за  два  месяца  нам  этим
чайником все уши прожужжали. Меня лично от этого чайника уже тошнит, что  уж
говорить о ни в чем не повинных читателях?
   - Ты все сказала?
   - выждав несколько секунд, спросил Якубовский. -  Лично  мне  показалось,
что ты хотела поработать. Я даю тебе задание.  Задание  звучит  так:  в  эту
субботу в министерстве культуры состоится торжественная  церемония  передачи
дара господина Басманова российской стороне.  Приедут  французы,  все  будет
очень официально и торжественно, с  речами  и  банкетом.  На  банкет  нашего
брата, конечно, не пустят...
   - А вот это вопрос спорный, - негромко пробормотала Варвара.
   - Тем более, - согласился редактор. - В твоих способностях я  никогда  не
сомневался. Так вот, все, что я тебе сейчас сказал, изложено в пресс-релизе,
разосланном министерством культуры. То  есть  на  эту  церемонию  из  нашего
брата-журналиста не придет только ленивый да  еще,  может  быть,  смертельно
больной. Телевидение, радио и  вообще  все  на  свете...  В  такой  ситуации
слепить из этого дерьма конфетку сможешь только ты, Варвара.
   - Сомнительно, - сказала Белкина. - Но за  комплимент  спасибо.  Разрешаю
налить мне еще двадцать граммов. Чем черт не шутит: вдруг  вы  мне  все-таки
понравитесь?
   - Уволь, - с улыбкой сказал Якубовский, наполняя рюмки. - Ты что,  смерти
моей хочешь?
   - По-моему, смерть в моей постели для мужчины вашего  возраста  не  менее
почетна, чем на поле боя, - лукаво сказала Варвара.
   - Так оно и есть, - согласился редактор. - Но  я  человек  мирный..,  уже
давно, - добавил он, немного подумав. - Давай вернемся к нашим  баранам.  До
субботы еще четыре дня. Если заняться  делом  вплотную,  можно  как  следует
подготовиться. Мне видятся  в  этой  теме  кое-какие  перспективы.  Вот  ты,
например, только что возмущалась: какое отношение Фаберже имеет  к  кухонной
утвари и, в частности, к этому чайнику? Резонный вопрос, между  прочим.  Так
почему бы тебе не попытаться найти на него ответ? Вопросов тут много. Что за
чайник? Почему чайник, а не.., вот же черт!., не утюг? Откуда? Каким образом
попал во  Францию  и,  в  частности,  в  коллекцию  этого  белогвардейца?  В
пресс-релизе было упомянуто, что чайник восстановлен в первоначальном  виде.
Что это значит? Что, к нему ручки какие-нибудь припаивали, носик? Тогда  где
его настоящий, родной носик? Золото не ржавеет, и значит, потерянная  деталь
до сих пор лежит в чьем-то комоде. Это  же  настоящий  детектив!  И  никакой
порнографии...
   - Ну да, - насмешливо подхватила  Белкина.  -  После  выхода  статьи  всю
Россию непременно охватит  эпидемия  кладоискательства.  Граждане  поголовно
отправятся рыться на чердаках и свалках в надежде отыскать золотую ручку  от
чайника...
   - А почему бы и нет? Пусть себе роются. А вдруг действительно  найдут?  И
ты не ленись, поройся в архивах, поспрашивай  знающих  людей.  Чем  черт  не
шутит? Вдруг действительно что-то интересное нащупаешь?  Читатель  устал  от
бандитских некрологов, а тут прямо  приключенческий  роман:  золото,  война,
революция, эмиграция, потерянное и возвращенное сокровище...
   - Заказ ясен,  -  сказала  Варвара.  -  Этакая  романтическая  сказка  со
счастливым концом. Господи, чем только не приходится заниматься из-за денег!
   Она решительно сгребла со стола купюры и поднялась, на мгновение сверкнув
белозубой улыбкой. Главный редактор улыбнулся в ответ, подумав  о  том,  что
головная боль,  оказывается,  бывает  порой  удивительно  красивой.  Варвара
Белкина была его постоянной головной болью, но газета держалась на плаву  во
многом благодаря ей.
   Когда  журналистка  ушла,  на  ходу  убирая  деньги  в  сумочку  и   явно
прикидывая, на что их потратить, Якубовский вздохнул и снова  наполнил  свою
рюмку. Вопрос о Гаспарове был снят - на время, а  может  быть,  и  навсегда.
Право же, за это стоило выпить.
 
*** 
 
   Сергей загнал машину в гостеприимно распахнутые ворота  гаража,  выключил
двигатель и некоторое время неподвижно сидел за рулем, привыкая к тому,  что
он снова дома и никуда не  должен  торопиться.  Стоило  на  секунду  закрыть
глаза,  как  перед  ним  сразу  же  возникала   дорога:   нагретый   неярким
сентябрьским солнцем асфальт, пестрящий несущимися навстречу белыми полосами
разметки, бесконечные просторы убранных полей, отдыхающих в ожидании  нового
посева, подернутые голубоватой дымкой очертания гор на горизонте, а потом  и
сами горы -  старые,  выветренные,  крошащиеся,  сначала  пологие,  а  потом
становящиеся  все  выше  и  круче,  -  и  горные  серпантины,   где   справа
возвышается,  уходя  в  самое  небо,  испещренная  поперечными  бороздами  и
трещинами отвесная стена, а слева зияет пропасть, на дне которой  курчавится
темная зелень деревьев, белеют  торчащие  из  нее  верхушки  скал  и  тускло
блестит на солнце серо-стальная змейка неглубокой  прозрачной  реки.  Тамара
жутко  боялась  серпантинов  и,  когда  дорога,  нырнув  в  тоннель,   круто
поворачивала и пропасть вдруг оказывалась не слева, а справа,  в  нескольких
сантиметрах  от  бешено  вращающихся  колес,   крепко   зажмуривала   глаза,
вцеплялась обеими руками в дверную ручку и  сидела  так  до  тех  пор,  пока
Сергей со смехом не  сообщал  ей,  что  опасность  миновала  и  обрыв  снова
перекочевал на левую сторону шоссе.
   Время от времени  на  склонах  возникали  небольшие  селения  или  просто
отдельные домики - белые стены, красная  черепица,  кудрявая  зелень  садов.
Сергей никак не мог взять в толк, откуда здесь,  в  этих  отвесных  каменных
горах, берется вода. В конце концов он не утерпел и пристал с расспросами  к
хозяйке придорожной закусочной. Оказалось, что в  большинстве  случаев  воду
привозят снизу, из долин, в автомобильных цистернах. Тогда Дорогин  перестал
понимать другое: что заставляет людей здесь жить? Найти ответ на этот вопрос
ему так и не удалось: помешал языковой барьер, а возможно, и что-нибудь еще.
   А потом дорога пошла под  уклон,  страшное  ущелье  осталось  позади,  на
склонах стали встречаться уничтоженные страшными летними пожарами  оливковые
рощи. Сергей сотни  раз  встречал  в  художественной  литературе  выражение:
"дуплистые стволы олив", но лишь теперь, когда он своими глазами увидел  эти
светло-серые, словно сплетенные из толстых веревок, пронизанные десятками  и
сотнями разнокалиберных отверстий деревья, до него окончательно дошел  смысл
этой заезженной фразы. Склоны спускались к дороге искусственными  террасами,
и на этих террасах росли сады и оливковые  рощи.  А  еще  через  пару  часов
впереди и внизу вдруг распахнулось море.  Они  вышли  из  машины  и  увидели
далеко внизу, прямо у себя под  ногами,  игрушечный  городок  и  похожую  на
иллюстрацию к детской сказке каменную крепость на  мысу...  До  города  было
рукой подать, но спуск по серпантину занял почти час.
   Бархатный сезон на Адриатике тоже был похож на сказку: теплое  прозрачное
море, ласковое солнце, которое не  обжигает,  галечные  пляжи,  ярко-голубое
небо и непроглядные южные ночи, под покровом которых было так хорошо  любить
друг друга. Волны лизали подножия древних крепостей и  обломки  рухнувших  в
море  циклопических  стен,  пронизанных  узкими  бойницами,  а  по  ночам  к
набережной  приплывали  привлеченные  ярким  электрическим  светом  рыбы   и
тыкались  в  серо-желтые  камни  парапета  своими  удивленными   лупоглазыми
мордами.  Мальчишки  ловили  маленьких  каракатиц,  стоя  на   камнях.   Они
забрасывали в воду леску, к концу которой вместо крючка был  привязан  кусок
белого хлеба, и глупое головоногое вцеплялось в добычу своими щупальцами, не
выпуская ее даже тогда, когда его рывком вытаскивали из  воды  и  бросали  в
плетеную корзину. Сияя разноцветными огнями,  на  берегу  вертелось  чертово
колесо, и просто невозможно было поверить, что в этом сказочном  краю  могут
быть какие-то проблемы, о которых так много говорили по телевизору люди,  ни
разу не ступавшие на этот зажатый между отвесными горами  и  ласковым  морем
каменистый берег.
   Но бархатный сезон кончился, как рано или поздно кончается все на  свете,
в том числе и отпуска  медицинских  работников.  С  моря  потянуло  холодным
ветром, цвет воды изменился, стал каким-то жестким, неприветливым,  и  волны
больше не шептали, накатываясь на галечный пляж, а  зло  бились  о  него  со
звуком, напоминающим пощечину.  В  один  из  таких  дней,  сидя  на  террасе
открытого кафе и наблюдая за волнами, Сергей  совершенно  случайно  заметил,
что Тамара украдкой разглядывает под столом карманный  календарик  и  хмурит
тонкие брови, подсчитывая, сколько дней осталось ей  до  выхода  на  работу.
"Соскучилась?" - спросил он, и Тамара молча кивнула, а потом дотронулась  до
его запястья и благодарно пожала его своими прохладными  длинными  пальцами.
"Пора", - понял Сергей, и на следующее утро  покрышки  их  автомобиля  опять
запели свою монотонную гулкую песню, с каждым оборотом колес  унося  их  все
дальше от сказочного побережья.
   Дорогин открыл глаза, с хрустом потянулся, уперевшись сжатыми кулаками  в
крышу салона, и с улыбкой дотронулся пальцем  до  изогнутого  желтого  клюва
рыбы-попугая, чье пустотелое чучело болталось  под  зеркалом  заднего  вида.
Рыба  была  совсем  небольшая,  чуть  побольше  детского  кулачка,  и  очень
забавляла Тамару удивленным  выражением  своей  птичьей  физиономии.  Так  и
казалось, что она вот-вот взмахнет несуществующими крыльями, разинет клюв  и
скрипучим голосом  испорченной  электронной  игрушки  произнесет:  "Попка  -
дурак!" или еще что-нибудь столь же содержательное.
   От  легкого   прикосновения   Сергея   чучело   закачалось,   неторопливо
поворачиваясь вокруг своей оси, словно осматривалось на новом месте.  Взгляд
стеклянных глаз показался Дорогину изумленным, как будто рыба никак не могла
понять, куда это ее занесло.
   "Где ж тебе понять, - подумал Сергей,  неторопливо  вытряхивая  из  пачки
сигарету и закуривая. Вылезать из машины не хотелось - точнее,  было  просто
лень. Мерно тикал двигатель, остывая после двухдневной гонки, тихо булькала,
стекая обратно в радиатор, охлаждающая жидкость, в гараже  было  сумрачно  и
тихо. Чучело рыбы-попугая раскачивалось на прозрачной  леске,  как  маятник,
постепенно укорачивая  взмахи.  Когда  оно  совсем  остановилось,  застыв  в
неподвижности и уставившись на Сергея правым глазом, Дорогин  снова  толкнул
его пальцем, заставив возобновить движение. - Где тебе что-нибудь понять,  -
мысленно обратился он к рыбе, - когда в голове у тебя ничего нет, кроме пары
кубических сантиметров воздуха? А если бы и было там что-то,  так  много  ли
тебе от этого пользы? Я, например, уже давным-давно перестал понимать что бы
то ни было, хотя назвать меня пустоголовым чуче