думала женщина.
   Многое из того, что она оставила  на  работе,  когда  ушла  из  больницы,
пропало. Не нашлось и вазы для цветов - пришлось  делать  импровизированную.
Из большой двухлитровой пластиковой бутылки для минералки. Острый  скальпель
срезал верх бутылки, и получилась ваза, очень похожая на стеклянную.  Тамара
пристроила ее на подоконник так, чтобы цветы были заметны с улицы.
   "Красивые, очень красивые!? - еще раз подумала она, прикасаясь пальцами к
розам.
   И  тут  же  отдернула  руку.  Лепестки  показались  ей  скользкими.   Она
приблизила лицо к цветам и понюхала.
   "Запах у них странный... Розы бывают или  благоухающими,  или  не  пахнут
вовсе. А эти... - Тамара задумалась. - У них  такой  запах,  словно  нюхаешь
застоявшуюся на солнце воду, в которую набросали травы."
   В лепестках угадывались тонкие прожилки, очень похожие на вены.
   "Федор Иванович странный человек. Никогда бы  не  подумала,  что  у  него
могут быть друзья, подобные братьям, которых я застала в кабинете. Абсолютно
разные люди, и непонятно, что их объединяет. Первый раз  вижу,  чтобы  кровь
привозили на анализ люди, не имеющие никакого отношения к медицине, прямо  в
шприце, завернутом в полиэтилен. Да, после того как  доктор  Рычагов  погиб,
многое изменилось в нашей больнице. И все же  я  счастлива,  что  вернулась.
Нельзя жить без дела."
   На Вырезубовых  Солодкина  тоже  произвела  неотразимое  впечатление,  но
своеобразное. На всех людей они  смотрели  под  определенным  углом  зрения,
оценивая не только красоту, но и вкусовые качества.
   - Ух, классная баба! Бедра какие! - облизывая  губы,  произнес  Григорий,
топчась у машины. - Хотя я люблю больше молоденьких, с худыми коленками.
   - Извращенец, - сказал Илья, глупо хмыкнув,  но  тоже  облизал  губы,  на
которых появился белый налет, словно их обсыпали мукой или сахарной пудрой.
   - Пухлые бабы лучше, но коленки у них должны быть худые, - тоном  знатока
произнес Григорий, похлопывая себя по плотной ляжке.
   - Кому что нравится. На вкус и цвет товарища нет. Я, брат, думаю, что  мы
с тобой в одну дуду дудим.
   - Конечно в одну, когда мама рядом. А когда ее нет, ты - в свою дуду, я -
в свою. Мы бы с тобой, не будь мамы, вдвоем не ужились бы.
   Братья любили друг друга безумно, но и ссорились поэтому.  Они,  как  все
любящие, были словно две одинаково заряженные частицы,  которые  отталкивают
друг друга.
   - Знаешь, что я думаю? - ковыряясь в носу, произнес Илья.
   - И что же ты думаешь?
   - Хорошо было бы эту бабу завалить. Поиздеваться над ней как следует... А
вообще, брат, - Илья запрокинул голову,  его  кадык  судорожно  дернулся,  -
медики, они все проверенные. Там уж точно никакой заразы нет.  А  вообще,  я
хочу...
   - Знаю я, чего ты хочешь. Печеночки небось хочешь?
   - Представляешь, какая печенка у этой бабы?
   - Нет, не представляю, - сказал Илья.
   - Ты научись дослушивать до конца.
   - Я только маму до конца могу  выслушивать,  а  тебя  не  люблю  слушать,
потому что ты вечно  какую-нибудь  околесицу  городишь.  Так  что  ты  хотел
сказать? - смилостивившись, произнес Григорий.
   - Я бы негра завалил.
   - Кого?
   - Негра какого-нибудь.
   - Да, черных мы с тобой, брат, еще никогда не пробовали. Но говорят,  они
вонючие.
   - Кто говорит?
   - Все говорят.
   - Не верю, пока сам не попробую.
   - Они все грязные.
   - Грязного помыть можно, - сказал Илья, - можно даже с мылом и  мочалкой.
А вообще, какая разница? Все равно же кожу сдирать и обжаривать.
   - Это точно.
   К больнице подъехал ?фольксваген гольф?.  Пришлые  люди  машин  здесь  не
ставили,  стоял  запрещающий  знак  с  табличкой:  ?Только  для   служебного
транспорта?. Из машины вышел мужчина, он был примерно такого же роста, как и
Вырезубовы, но одет намного элегантнее. Хотя вроде бы ничего особого на  нем
не было: джинсы, рубашка, добротные туфли. Его облик абсолютно не вязался  с
обликом небольшой машины. Такому  бы  на  джипе  ездить,  на  ?кадиллаке?  -
обстоятельный мужик, одним словом. Каждое движение его было выверенным, а во
взгляде читалось осознание собственного достоинства. Такому палец в  рот  не
клади, вмиг оттяпает руку до локтя.
   Братья поморщились, оглядывая этого человека.
   - Чую я, - произнес  Григорий,  переминаясь  с  ноги  на  ногу,  неспешно
отворяя дверь микроавтобуса, - это не врач. Мент, наверное.
   - Не мент, он с бородой. Менты с бородами не ходят. На артиста  похож,  -
сказал Илья.
   - Много ты артистов знаешь?
   - Много не много, но кое-кого видел. Этот из их племени.
   Сергей Дорогин  покосился  на  микроавтобус  с  броской  надписью  ?Живые
цветы?, которого никогда здесь раньше не  видел,  затем  глянул  на  братьев
Вырезубовых. Владельцев остальных машин он хорошо знал, а  вот  микроавтобус
видел впервые. Таким же взглядом он удостоил и самих братьев Вырезубовых. Те
не растерялись, не замешкались и ответили на взгляд Сергея  Дорогина  такими
же оценивающими взглядами, словно предлагали померяться силой,  но  с  одним
условием - он один, а их двое.
   Сергей Дорогин пружинистым шагом пересек площадку, подойдя  к  служебному
входу. Легко взбежал на крыльцо, посмотрел на окна,  словно  оттуда  за  ним
кто-то мог наблюдать. Братья тоже взглянули на окна больницы. За стеклом  на
втором этаже они увидели свои розы и женщину, о которой только что говорили,
- Тамару Солодкину. Она махала рукой и улыбалась.
   - Она ему улыбается, сука, - сказал Григорий.
   - Да, ему, - подтвердил догадку брата Илья, - уж не нам с тобой,  -  Илья
зло ударил ногой в колесо машины, микроавтобус  даже  качнулся.  -  Мы  что,
хуже?
   - Мы лучше, - сказал Григорий, легко запрыгивая в кабину автобуса.
   Илья сел за руль. Женщина все еще стояла у окна. Илья не спешил запускать
двигатель. Братья молча сидели в кабине, Григорий нервно барабанил  пальцами
по панели и смотрел на окно. Он увидел то, что и ожидал: в кабинете появился
Дорогин, женщина обняла его.
   - Фу, гадость какая! - приоткрыв дверцу, сплюнул на площадку Григорий.
   Илья резко повернул ключ в замке зажигания, чуть не согнув его в  штопор,
и  мотор  загудел.  Микроавтобус  пронесся   буквально   в   сантиметре   от
?фольксвагена?.
   - Тише, а то зацепишь, потом разбирайся. Мы сюда, сам знаешь,  по  какому
делу приехали.
   - Мне уже все равно, - сказал Илья,  -  больная  она  или  здоровая.  Вот
сейчас приедем, и я ее трахну.
   - Ну, это еще как сказать. Наверное, мама сейчас  в  оранжерее  работает,
завтра цветы в город повезем. Небось  уже  намечает,  какие  срезать,  какие
оставить до следующего раза.
   - А давай, когда она уснет, спустимся в подвал и трахнем ее?
   - Я без справки не буду, мне здоровье дороже сомнительного  удовольствия.
Да и мама, если узнает, что мы без ее ведома вот так... Не простит.
   - Вечно ты мамы боишься.
   - Можно подумать, ты не боишься!
   - Тоже боюсь, - признался Илья. - А баба в больнице  классная!  Я  бы  ее
даже  не  трахал,  я  бы  ее  медленно  убивал.  А  она  бы  выла,  плакала,
просилась... - мечтательно и сладко проговорил Илья.
   - Не по Сеньке шапка, - уже во второй раз сплюнул Григорий.
   - Это почему же не по Сеньке?
   - Потому что не по Сеньке. Потому что ты Илья, а не Сенька.
   - Пошел ты, брат!
   Братья немного повздорили, но быстро помирились. Разговор опять  вернулся
к неграм.
   - Как ты думаешь, Гриша, почему негров черножопыми называют? У них же  не
только жопа черная.
   - Жопа чернее всего.
   - Надо будет посмотреть. Давай изловим негра, притащим в подвал и отведем
душу по полной программе? Погоняем его, как обезьяну по джунглям.  Будем  на
него с копьями охотиться, а?
   - Дело говоришь, брат, - Григорий воодушевился. - Я одного  вспомнил,  он
цветы помогал носить у хохла, что у Киевского  вокзала  торгует.  И  другого
вспомнил. Каждый день на Белорусском большой  букет  роз  покупает,  но  тот
солидный, в костюме и с портфелем. Может, у него ресторан какой-нибудь?
   - Ага, ресторан... Бордель у него какой-нибудь. Ты видел, чтобы  негры  в
ресторане хозяевами были? Братва не подпустит, - рассудительно сказал Илья и
тут же добавил:
   - А вот официантами негры бывают.
   - В Америке, - расхохотался Григорий.
   - Нет, я  одного  в  ?Макдональдсе?  видел,  хотя,  может,  он  и  мулат.
Представляешь, проститутки нарожали русских негров.
   - Нет, не негров.
   - От негров же дети.
   - Так эти же дети - не негры, а мулаты.
   - А мне по хрену, - сказал Илья, - задница черная, губы  пухлые,  значит,
негр.
   - Да-да, ты хорошо придумал, на негра поохотиться. У меня теперь эта идея
из головы не выходит.
   - Знаешь, что плохо? - сказал Илья.
   - Что?
   - В темноте негра не увидишь, - Илья задумался, наморщил лоб.
   - Точно, не увидишь. Но это если он голый. Хотя в прибор ночного  видения
и негр, и китаец - все едино, лишь бы теплый был.
   Братья  домой  не  спешили,  потому   что   мысли   о   возможных   новых
гастрономических впечатлениях всецело заняли их сознание. Они  мечтали  так,
как ребенок мечтает о новой игрушке, а охотник - о новой, невиданной дотоле,
экзотической добыче. Их фантазии, казалось, нет границ.  Братья  изощрялись,
пытаясь обойти друг друга в изобретательности.
   Микроавтобус еле тащился по шоссе, и водители машин, следовавших за ними,
теряли терпение, сигналили, чтобы им уступили дорогу. Но братья ни  на  кого
не обращали внимания, они привыкли, что в  жизни  никто,  кроме  матери,  не
имеет права им приказывать, только они да она решают, что  можно  делать,  а
что - нет. Временами Илья даже забывал, что сидит за рулем,  отпускал  руки,
жестикулировал.

Глава 10

   Наталья Евдокимовна Вырезубова ни на секунду не забывала, что у нее  есть
сыновья, она вечно боялась, как бы мальчишек не испортили.  Пожилая  женщина
строго посмотрела на часы и посчитала, что братья должны  уже  вернуться.  А
то, что у них  могли  появиться  какие-то  свои  дела,  она  даже  мысли  не
допускала.
   "Вконец бабы их испортили. Нужно строго-настрого приказать, чтобы  только
мужиков в дом таскали. Правду люди говорят, женщины до добра не доводят."
   Себя, как ни странно, Наталья Евдокимовна к  женщинам  не  относила.  Она
себя считала лишь матерью, всю свою жизнь положившую на детей.
   - Пойду-ка посмотрю, как  сучка  себя  ведет.  А  то  мои  сыновья  такие
несмышленые - могли люк плохо закрыть или веревки  слабо  завязать.  Того  и
смотри выберется, а потом бегай, лови.
   Женщина уменьшила огонь  под  большой  кастрюлей,  из-под  которой  валил
густой пар, и уже через  минуту  с  топором  в  руке  неторопливо  прошла  к
оранжерее. Сытые собаки проводили хозяйку ленивыми,  осоловелыми  взглядами.
Есть им не хотелось, нажрались на сутки вперед. Им в этой жизни  уже  вообще
ничего не хотелось, лишь бы полежать в  теньке  да  переварить  человеческое
мясо. Время от времени псы сыто вздрагивали.
   Хлопнула металлическая окантовка стеклянной двери, и Наталья  Евдокимовна
показалась среди роз. Женщина окинула придирчивым взглядом  розарий,  но  не
нашла к чему придраться. Все кусты досмотрены, подрезаны,  политы,  ни  один
цветок не перестоял. Она проверила  землю  под  кустами,  растирая  грунт  в
пальцах. Тот немного пачкал подушечки - значит, влажный.
   "Скажу  мальчикам,  чтобы  еще  на  ночь  полили.  Вода-то  в  бочке  уже
согрелась."
   Наталья Евдокимовна остановилась возле люка, сдвинула деревянные поддоны,
взялась за кольцо. Она легко подняла тяжелую крышку и глянула вниз. Но глаза
после яркого солнечного света не могли различить, что же делается внизу. Уже
после четвертой ступеньки лестница тонула во мраке, ни одного звука снизу не
доносилось.
   - Эй, сучка, ты там живая?
   Подземелье ответило гулким эхом. Свет  включался  внизу.  За  свою  жизнь
Наталья Евдокимовна не опасалась. Она привыкла к тому, что жертвы запуганы и
даже не помышляют о спасении и сопротивлении.  Да  и  выросла  Вырезубова  в
тайге, в Сибири, не боялась ни медведей,  ни  другого  дикого  зверя,  а  уж
безоружного человека и подавно.
   Она даже не подумала вернуться в дом за ружьем, топор в руке был гарантом
ее неуязвимости.  Если  бы  пришлось,  женщина  спокойно,  с  первого  удара
раскроила бы череп и здоровому мужику. Выигрывает тот, кто не боится нанести
первый удар, а большинство людей первый удар наносят нерешительно.
   - Молчишь? - хмыкнула женщина. - Может, ты уже сдохла?
   Ступеньки заскрежетали под уверенной поступью. Она спускалась по лестнице
быстро, правой рукой придерживалась за перила, левой  рукой  сжимала  топор,
чуть приподняв его, держа лезвие на уровне груди.  Перед  собой  она  видела
метра на два. Появись кто, тут же получил бы топором в лоб.
   До пола оставалось пять ступенек.
   - Эй, ты где? А ну, подай голос! - как  к  собаке  обратилась  женщина  к
пленнице и, прищурившись, огляделась в темноте.
   Ей почудилось, что в углу, возле толстой трубы, что-то  белеет.  Полумрак
всегда обманчив. Правая нога уже была занесена для того, чтобы сделать шаг.
   Рита Кижеватова сидела на корточках под ступеньками.  Человек  в  здравом
рассудке никогда не сумел бы освободиться от  веревок,  завязанных  братьями
Вырезубовыми. Узлы они затягивали намертво, только острый нож  мог  избавить
пленника от пут. Но Рита была не в  себе.  Она  практически  не  чувствовала
боли. Битых два часа девушка как заведенная  перетирала  капроновый  шнур  о
шершавый сварной шов. Веревка уже давно прорезала кожу, из-под нее  сочилась
кровь, но девушка не обращала на это внимания. И если  бы  веревка  в  конце
концов не развалилась, то она бы даже не заметила, как перетерла себе кость.
   За два часа она сумела избавиться от веревок на руках и на ногах, даже не
задумавшись о том, что получает шанс спастись. Она действовала как  автомат.
Какие-то  смутные  образы  появлялись  в  ее  мозгу.  Наверное,   такие   же
расплывчатые образы возникают в голове бешеного пса, посаженного на цепь или
в клетку, когда он грызет железные прутья, крошит  клыки  о  звенья  каленой
цепи. И только бешеному псу дано освободиться от оков.
   Девушка даже не пошевелилась, когда вверху открылся люк,  не  вздрогнула,
когда  услышала  голос  Натальи  Евдокимовны.  Она  сидела   под   лестницей
неподвижно, сжатая, как пружина, выставив перед собой  руки.  Она  выжидала,
как выжидает зверь, сидящий в засаде.
   Когда ноги в теплых домашних тапках возникли на ступеньке перед ней, Рита
схватила Вырезубову за щиколотки и изо всех сил дернула на себя. Сумасшедшие
люди всегда  сильны,  невероятно  сильны.  Наталья  Евдокимовна  не  ожидала
нападения, ногу ей сжали, словно тисками. Она качнулась вперед и рухнула  на
металлическую лестницу. Рита не сразу разжала пальцы.
   Топор со звоном отскочил от бетонной стены и резанул упавшую  женщину  по
предплечью. Но Наталья Евдокимовна  уже  не  почувствовала  этого,  она  при
падении сильно ударилась головой о железную ступеньку и  потеряла  сознание.
Рита разжала пальцы так же резко, как и свела их на щиколотке. Мать  братьев
Вырезубовых осталась лежать головой вниз на крутой  металлической  лестнице,
топор поблескивал возле ее плеча, на котором ширилось кровавое пятно.
   Девушка в изодранной рубашке на четвереньках  быстро  взбежала  к  самому
люку и замерла, зажмурившись от яркого света. Солнце  девушку  парализовало,
она совсем забыла о том, что где-то есть  солнце,  что  существуют  цветы  с
пьяным сладким ароматом. Она сидела как изваяние и  абсолютно  не  думала  о
том, что внизу лежит женщина, которая шла к ней с топором в  руке,  возможно
для того, чтобы лишить жизни, солнца, цветов и всего остального. На какое-то
мгновение в мозгу Риты Кижеватовой наступило некоторое просветление,  и  она
осознала, что происходит.
   - Я была  пленницей,  -  громко  сказала  она,  испугавшись  собственного
голоса. - Цветочки, цветочки, я была пленницей, а теперь  я  свободна,  могу
идти, куда мне захочется.
   Она оглушительно расхохоталась, так оглушительно, что  даже  задребезжали
стекла в розарии. А два  ротвейлера  вскочили,  завертев  головами.  Им  еще
никогда не приходилось слышать  такого  странного  смеха,  в  нем  абсолютно
отсутствовал страх.
   Сквозняк подхватил стеклянную дверь, и она отворилась. Словно  увлекаемая
ветром, как подхваченная им пушинка, Рита двинулась к выходу. Она шла легко,
шла, словно не касаясь земли,  словно  на  нее  не  распространялось  земное
тяготение.
   Псы зарычали, когда девушка появилась во дворе. Она взглянула на собак  с
радостной улыбкой.
   - Песики, песики! - пробормотала она и двинулась прямо на них.
   Псы, уже готовые броситься на нее, сбить с ног, перегрызть горло, замерли
в недоумении. Они привыкли, что  их  все  боятся,  от  них  убегают,  а  это
существо двигалось прямо на них, ласково приговаривая:
   - Песики, песики...
   По  небу  пролетела  птица.  Рита  остановилась,  запрокинула  голову   и
проводила  птицу  взглядом.  Взмахнула  рукой,  словно  хотела  ее  поймать,
прикоснуться к мягким перьям. А затем присела на корточки и  поманила  псов.
Те стояли в нерешительности, а затем легли на траву и заурчали, как  котята.
Рита погладила вначале Графа, затем  Барона.  А  потом  встала  и,  даже  не
оборачиваясь, двинулась к воротам. Она долго возилась с засовом, который  не
хотел слушаться ее слабых пальцев. Кровь  сочилась  из  запястий,  капала  с
локтей, но Рита на это не обращала никакого внимания.
   Ворота распахнулись, и она вышла во двор. Рита ни секунды не мешкала,  не
рассуждала о том, в какую сторону пойти, была дорога,  и  она  шла  по  ней.
Ветер развевал расстегнутую рубашку. Затем она увидела  цветок  на  обочине,
свернула к нему, сорвала, спустилась с откоса  и  пошла  прямо  через  поле,
раздвигая руками колосящуюся рожь. Она двигалась к кладбищу. У кладбищенской
ограды остановилась, потрогала ее рукой.
   - Теплая, - сказала девушка, прикоснувшись к нагретым солнцем кирпичам, и
пошла по узкой тропинке вдоль ограды.
   Тропинка вывела ее на  проселочную  дорогу.  Сколько  она  шла,  Рита  не
помнила. Кижеватова видела, как по шоссе мчатся автомобили, и ей  захотелось
посмотреть на яркие и блестящие автомобили вблизи.
   Рита заспешила к шоссе. Солнце уже садилось, когда Кижеватова  взобралась
на крутой откос. Вышла на середину  асфальта  и  долго  стояла  там.  Машины
сигналили ей, водители вертели пальцами возле висков. А  девушка  стояла  на
месте, лизала окровавленную руку и улыбалась. Затем села на теплый, согретый
солнцем асфальт, по-турецки сложила ноги и принялась махать руками.
   Рита поднялась так же внезапно, как села,  взялась  за  края  рубашки  и,
подняв ее над головой, словно парус, пошла, стараясь ступать точно по осевой
линии. Водитель легковой машины, увидев на дороге голую  до  пояса  девушку,
резко нажал на тормоза.
   Высунулся в окно. . - Эй, - окликнул он ее, но только лишь  встретился  с
Ритой взглядом, сразу понял, что перед ним сумасшедшая. - Ты что, из ?дурки?
сбежала?
   - Да, - простодушно отозвалась Кижеватова и,  напевая  что-то  веселое  и
незнакомое водителю, спокойно прошла мимо машины.
   У мужчины мурашки побежали по спине. Впервые ему приходилось  так  близко
встречаться с сумасшедшей. Он нерешительно тронул автомобиль с места  и  раз
пять бросил взгляд в зеркальце заднего вида.
   "Наркоманка, наверное. Накурятся, наширяются, а потом ходят, чисто зомби.
Еще под колеса сунется, а потом кого-то посадят. Надо бы на посту ГАИ о  ней
сказать. Хотя нет... Скажешь, приедут, а она уже  с  дороги  ушла.  А  потом
объяснительные пиши.? Милицию водитель не любил.
   А кто ее любит?
   Но водитель как в воду  глядел,  его  слова  сбылись  скоро.  Милицейский
?уазик? несся по шоссе. Сержант, сидевший за рулем, не обращал  внимание  на
знаки. Его не интересовала та скорость, которая тут была разрешена, он ездил
лишь по собственному разумению. ?