..
   Поэтому  он  только  вздохнул  и   сказал:   "Собирайся.   Возьми   самое
необходимое. И побыстрее, пожалуйста, у нас  очень  мало  времени".  Варвара
попыталась спорить, говоря, что она ни от кого не собирается бегать, что  ей
некогда бегать и  прятаться,  что  ей  нужно  работать,  писать  продолжение
статьи, что теперь, после публикации, беспокоиться не о чем, потому, что все
отныне в надежных руках полковника Терехова  и  Господа  Бога,  и  что  она,
наконец, никуда не хочет ехать. Дорогин в ответ лишь посмотрел  на  часы,  и
Варвара поняла, что спорить бесполезно.
   Она спустилась вниз и вышла из дома, сохраняя все  то  же  недовольное  и
дерзкое выражение лица. Это выражение сменилось испугом, когда  она  села  в
машину и увидела сплошь покрытое бурой коркой  высохшей  крови  водительское
сиденье. "Пристегнись", - коротко приказал ей Дорогин,  и  началась  бешеная
гонка по городу, во время которой Варвара несколько раз вспомнила о том, что
ее  спутник  когда-то  был  профессиональным  каскадером.   Оказалось,   что
смертельные трюки в кино выглядят гораздо интереснее и привлекательнее,  чем
в реальной жизни, и  теперь,  когда  эта  карусель  давно  осталась  позади,
Варвару все еще слегка подташнивало. В памяти у  нее  сохранилось  немногое.
Она помнила путаницу каких-то улиц и проходных дворов, в которых никогда  не
была и даже не подозревала об их существовании,  хотя  они  располагались  в
двух шагах от ее дома. Дорогин бросал машину  в  узкие  щели  между  домами,
обшарпанные стены со страшной скоростью неслись в паре сантиметров от  окна,
внезапно вспучиваясь какими-то уродливыми выступами и пристройками.  Варвара
зажмуривала глаза, ожидая страшного удара, ослепительной вспышки и  темноты,
но машина в самый последний миг уклонялась от  столкновения,  порой  задевая
серые  кирпичи  крылом,  и  устремлялась  в  очередной  мрачный  проход,  на
сумасшедшей скорости несясь  прямо  в  тупик,  который  заканчивался  глухой
стеной; потом слева или справа  распахивалась  арка,  и  Дорогин  сворачивал
туда, заставляя автомобиль опасно крениться и визжать покрышками.
   Варвара запомнила какой-то проспект (кажется, Новый  Арбат,  хотя  теперь
она даже в этом не была уверена),  по  которому  они  неслись,  нарушая  все
мыслимые и немыслимые правила дорожного движения. Потом в  ее  воспоминаниях
был провал, а после этого провала помнилась какая-то железнодорожная  ветка,
через которую Муму переполз наискосок, безжалостно  убивая  подвеску  своего
автомобиля и громко скрежеща днищем по рельсам. На последнем  рельсе  машина
застряла, казалось, намертво, и Варвара совсем испугалась,  увидев  страшный
оскал своего спутника и его превратившиеся в темные щелочки глаза. Он сдавал
назад и снова бросал машину вперед,  штурмуя  препятствие,  и  они  все-таки
проскочили, а через секунду после этого у них за  спиной  с  диким  ревом  и
лязгом прошел грузовой состав, которого Варвара до сих пор даже  не  видела.
Это стало последней каплей. Варвара зажмурила глаза и не открывала их до тех
пор, пока Дорогин не сказал, что опасность миновала.
   - Слушай, - сказала Белкина, - а ведь Тамара тебя убьет.
   - Боюсь, ей для этого придется стать в очередь,  -  откликнулся  Муму.  -
Благодаря тебе желающих меня убить  в  последнее  время  развелось  чересчур
много. На всех меня может просто не хватить..
   - Я ведь уже извинилась, - обиделась Варвара.
   - Я же не упрекаю тебя, - мягко сказал Дорогин. -  Я  просто  констатирую
факт.
   - Неутешительный факт, - вздохнула Белкина. - А куда мы все-таки едем?
   - Помнишь студию, которая выпускала порнофильмы? Ну, ту, что сгорела этим
летом?
   - Такое не забудешь, - сказала Варвара, зябко передернув плечами.
   - Вот туда мы и едем.
   - Куда?!
   - На Медвежьи Озера. Там тебя никто не станет искать.
 
Глава 17 
 
   Отопление еще не включили, и  в  квартире  было  довольно  прохладно,  но
Петрович потел так обильно, словно сидел на верхней полке в финской бане. Он
уже дважды принял душ, но это не помогало. Он и не  надеялся,  что  поможет:
никакая вода и никакое мыло не могли смыть то, что его  беспокоило.  Причина
беспокойства находилась  не  снаружи,  а  внутри  него,  и  он  мог  лишь  в
бессильной ярости расхаживать по квартире, то и дело возвращаясь в  кабинет,
где на столе, на самом видном месте, лежала эта паршивая желтая газетенка со
статьей Белкиной.
   Петрович  очень  внимательно  прочел  статью  и  должным  образом  изучил
прилагавшиеся к ней фотографии. Ничего не скажешь, статья была состряпана на
очень высоком профессиональном уровне. О, это  Белкина  умела!  На  газетной
странице в точно выверенных пропорциях были перемешаны факты и  эмоции,  так
что статья не могла оставить равнодушным никого. За обычную газетную  "утку"
эта информация сойти не могла тоже: фотографии и ссылки на специалистов  как
дважды два доказывали правдивость изложенной информации.
   Вспомнив о специалистах, Петрович издал сдержанное рычание.  Специалисты!
Эта писака ухитрилась из сотен специалистов выбрать  единственного,  который
мог ей помочь, - Яхонтова. Теперь Петрович понимал, почему старик повел себя
так странно, увидев сервиз. Ювелира подвело воспитание - другого  объяснения
его дикой выходке Мамонтов не видел. Старик знал, что сервиз украден,  знал,
видимо, и имя похитителя, и обстоятельства, при которых произошла кража. Все
это ему рассказала Белкина. Вот он и решил вернуть народу его достояние,  не
придумав ничего лучшего, чем угрожать Петровичу своей  берданкой...  Но  нет
худа без добра. Теперь, по  крайней  мере,  Яхонтов  не  сможет  подтвердить
писанину Белкиной.
   "А, -  подумал  Петрович  с  досадой,  -  кой  черт  не  сможет!  Яхонтов
подтвердил информацию Белкиной самим фактом своей смерти. Ни одна сволочь не
поверит, что убили его из-за чего-то другого. Слишком точно все совпадает по
времени'."
   Да, Белкина настоящий профессионал. Теперь нужно сделать  так,  чтобы  ее
профессионализм вместе с нею  самой  так  и  остался  в  прошедшем  времени.
Белкину необходимо убрать, пока она не вылила на  головы  публики  очередной
ушат помоев. Продолжение, видите ли, следует! Как будто того,  что  она  уже
успела накатать, недостаточно! Тварь! Ах, какая же она тварь! И  что  теперь
делать - брать ее квартиру штурмом? Посылать туда снайпера? Но ведь  это  не
решит проблему. Вернее, решит ее не до конца, Останутся  собранные  Белкиной
материалы, останутся файлы,  записанные  на  жестком  диске  ее  компьютера.
Снайперу до них не добраться, а их просто необходимо уничтожить.  Ведь  там,
чем черт ни шутит, среди других имен может значиться и мое имя.  Кто  знает,
как далеко могла продвинуться в своем расследовании эта чокнутая?  Она  ведь
из тех, кому все время надо больше всех, у нее шило  в  заднице,  и  она  не
остановится, пока не распутает все до конца, не разложит по  полочкам  и  не
поднесет читателю на блюдечке: нате, жрите! И  они  с  удовольствием  сожрут
любое дерьмо, и среди тех, кто  будет  жрать,  непременно  окажется  парочка
сволочей в погонах, которые скажут:  ба,  вот  так  удача!  А  мы-то  голову
ломали! Срочно выслать группу захвата!"
   Петрович поймал себя на том,  что  громко  хрустит  сцепленными  в  замок
пальцами, скрипнул  зубами  и  спрятал  руки  в  карманы.  Кулаки  лежали  в
карманах, как два булыжника, и пользы от них сейчас было, как от булыжников.
"К дьяволу, - сказал он себе. - Ко всем чертям в пекло! Ломать руки и бегать
по квартире должен не я, а эта сучка.  Никакие  замки  и  никакие  менты  ее
теперь не спасут. Она - мелочь, ее  судьба  уже  решена.  Конечно,  придется
потратиться,  нанять  настоящего  специалиста,  но   Белкину   можно   смело
сбрасывать со счетов. После того, что она  сделала,  ей  не  жить.  Как  это
произойдет, что это будет - пуля, взрыв, нож или удавка, - дело  десятое,  и
думать сейчас нужно не об этом. Думать нужно о том, что делать с сервизом."
   Собственно, думать об этом было нечего. Сервиз лежал  в  надежном  месте,
спрятанный под слоем мелкой картошки. Об этом месте  не  знал  никто,  кроме
самого Петровича и  охранника,  который  вместе  с  ним  ездил  к  Яхонтову.
"Охранник болтать не станет, да и  хозяин  дома  -  человек  проверенный,  и
проверяла  его   не   какая-нибудь   занюханная   служба   безопасности,   а
зона-матушка. В ней, родимой, каждый виден на просвет, как стеклянный.  А  у
Антона еще и фамилия такая, прозрачная, - Хрусталев. Хрусталев - он  и  есть
Хрусталев. До блатного,  конечно,  не  дотягивает,  в  зоне  таких  мужиками
кличут, но нет в нем ни гнильцы, ни  червоточинки.  Этот  не  выдаст,  будет
молчать как могила. Правда, дружок у него..."
   Петрович снова поморщился, вспомнив о Сером. Борис и Самсон со вчерашнего
дня не подавали признаков  жизни,  хотя  он  строго  приказал  им  ежедневно
докладывать о ходе поисков. Неужели Серый их замочил? Туда им и  дорога.  Но
вот что с самим Серым? Степашка, этот трусливый  подкаблучник,  сказал,  что
Самсон выстрелил в Серого пять раз, а Борис пырнул его ножом. И после  всего
этого дела пошли так, что сам Степашка бросил корешей и рванул в  город.  Он
клялся и божился, что именно так они договорились: он должен был  остановить
Серого и сразу же уехать, оставив его наедине с Самсоном и Борисом, которые,
замочив клиента, собирались вернуться в Москву на его тачке. Петровичу в это
как-то не очень верилось, но он отложил разбирательство  до  лучших  времен.
Если Степашка бросил товарищей в беде, его нужно будет  наказать  так,  чтоб
другим неповадно было. Но не сейчас, попозже...
   Петрович вернулся в кабинет, раздраженно смахнул со стола газету  и  снял
телефонную  трубку.  В  справочной  ему  дали  номер   приемного   отделения
расположенной  в  Клину  районной  больницы,   и   через   несколько   минут
неторопливая сестра на  другом  конце  провода  сообщила,  что  интересующий
Петровича больной поступил вчера в двадцать три ноль пять и  был  помещен  в
палату интенсивной терапии - говоря попросту в реанимацию.
   "Реанимация-это еще куда ни шло, - подумал Петрович, вешая трубку. - Даст
Бог, этот козел подохнет  сам,  без  посторонней  помощи.  А  если  даже  не
подохнет, то в ближайшее время проблем с ним все равно не будет. Пусть  себе
загорает под капельницей, бычара, а мы тем временем закончим наши дела с его
приятельницей..."
   Тут он вспомнил про генерала таможенной службы, с которым, можно сказать,
уже достиг договоренности по поводу сервиза, и его  снова  охватила  ярость.
Прочтя писанину Белкиной, генерал сразу  сообразит,  с  какой  стороны  дует
ветер, и ни за что не возьмет на себя такую ответственность.  Петрович  знал
про генерала кое-что не слишком лестное, но для того, чтобы толкнуть его  на
настоящее преступление, этого компромата было недостаточно. Значит, придется
искать другие пути, понял Петрович. И вообще,  с  вывозом  сервиза,  похоже,
придется повременить. Пусть  сначала  уляжется  поднятая  Белкиной  пыль.  В
ближайшие несколько недель все таможенники на всех  границах  будут  скрести
каждую медную вещь напильником, рассчитывая обнаружить под тонким слоем меди
червонное золото. Тут  не  помогут  никакие  протекции,  потому  что  всегда
найдется честный  дурак,  готовый  упереться  рогом  и  идти  напролом  ради
соблюдения так называемой законности. Ну и черт с ними. В самом  деле,  куда
спешить?
   Он  снова  позвонил  в  Клин,  узнал   в   справочной   номер   морга   и
поинтересовался, не гостят ли там Самсон и Борис. Фамилии  своих  бойцов  он
вспомнил с трудом, а когда  ему  сообщили,  что  такие  постояльцы  в  морге
имеются, решил, что теперь  эти  фамилии  можно  с  чистой  совестью  забыть
начисто.
   Он  покосился  на  пол,  где  лежала  газета  со  статьей   Белкиной,   и
презрительно хмыкнул. Подумаешь, статья!
   Про него лично в ней ни слова. Все, кто мог пролить на это дело свет, уже
умерли или вот-вот умрут. Яхонтов сгорел в своем доме,  Перельмана  задушили
Самсон  и  Борис,  которые,  в  свою  очередь,  отдыхают   в   морге.   Даже
непредсказуемый и опасный Серый, нейтрализован - на время, а может  быть,  и
навсегда. Осталась только Белкина, но и она долго не протянет. Нужно  просто
обрезать ей телефон, лишив ее способа связаться с внешним миром, и тогда  ей
волей-неволей придется выйти за дверь - хотя бы для  того,  чтобы  позвонить
ремонтникам из соседней квартиры. А как только  она  отопрет  замки,  о  ней
можно будет забыть.
   Петрович пощупал лоб. Лоб был  сухим,  из  чего  следовало,  что  приступ
неконтролируемой ярости прошел словно бы сам собой. На  самом-то  деле  один
Петрович  знал,  чего  ему  стоило  в  очередной  раз  справиться  со  своим
темпераментом.
   Он сходил на кухню, вскипятил воду  и  собственноручно  заварил  огромную
порцию  по-тюремному  крепкого  чая.  Для  этого  он   высыпал   в   большую
керамическую кружку чуть ли не полпачки цейлонского, залил  его  кипятком  и
накрыл чашку блюдцем. Дожидаясь, пока  чай  будет  готов,  Мамонтов  выкурил
сигарету. Он стоял у кухонного окна, разглядывая поредевшие  кроны  деревьев
внизу, и думал о том, что первый же настоящий дождь собьет остатки листвы на
землю, и тогда только и останется, что ждать зимы. Петрович не любил позднюю
осень с ее грязью и слякотью, да и зиму не очень-то жаловал. Он любил  весну
начиная со второй половины апреля, лето и самое начало  осени.  В  этом  его
пристрастии к теплому времени года было что-то от  отношения,  свойственного
дворникам, солдатам и зекам. Петрович знал об этом и не переживал  по  этому
поводу, поскольку в свое время отведал всего понемножку.
   Он потушил  в  пепельнице  окурок  и  вернулся  к  столу.  Снял  с  чашки
запотевшее блюдце, помешал темно-коричневый  настой  ложечкой,  чтобы  осели
чаинки. Не присаживаясь, поднес чашку к губам, подул.
   В  кабинете   раздался   телефонный   звонок.   Петрович   вздрогнул   от
неожиданности, по инерции хватанул кипятка, обжегся, зашипел  и  с  грохотом
поставил, почти бросил чашку на стол, расплескав часть ее содержимого.
   - Вашу м-мать! - выругался он и поспешил в кабинет.
   Звонил Чижик, и по его голосу Петрович  понял,  что  успокаиваться  рано:
неприятности продолжаются. Чижик говорил  торопливо,  задыхаясь,  как  после
быстрого бега.
   - У нас проблемы, Петрович, - выпалил он первым делом.
   - Об этом не трудно догадаться, - проворчал Мамонтов. - Если бы ты  нашел
на улице чемодан с баксами, ты бы не стал звонить. Что там у вас стряслось?
   - Петрович, эта баба от нас ушла.
   - Что?!
   Мамонтов не мог поверить своим  ушам.  В  голове  метались  беспорядочные
мысли. Что значит - ушла? Как ушла? Это же не  спецназовец,  это  же  просто
баба...
   - Ушла, Петрович. Не сама ушла конечно, увезли ее...
   - Менты, что ли?
   - Да какие менты! Похоже, это тот самый крендель, которым вчера  Борис  и
Самсон интересовались. Просиди,  как  только  он  на  горизонте  засветится,
звякнуть им на мобильник. Ну как он приехал, я им сразу позвонил. А  они  не
отвечают, козлы...
   - Погоди, - сказал Петрович и присел на стул, чувствуя, что ноги  вот-вот
откажутся его держать. - Что ты мне гонишь? Этого просто не может быть.
   - Ну как же не может, - обиженно сказал  Чижик,  -  когда  я  его  своими
глазами видел! Посадил бабу в машину и увез.
   - Путаешь, - сказал Петрович, уже понимая, что Чижик ничего не путает.  -
Я же только что звонил в больницу. Мне сказали, что он в реанимации...
   - В психиатрии он, а не в реанимации, - непочтительно перебил его  Чижик.
- Да и оттуда, видать, сбежал. Как он машину водит - это же что-то с чем-то!
Я такого даже в кино не видел. Таскал он нас по городу, таскал, пока Каланча
на всем скаку в витрину не вломился. Хорошо, в  булочной  обед  был,  не  то
натворили бы дел... Так и проехали юзом от самой витрины до  прилавка  через
весь торговый зал. Кассу, блин, своротили... Я оттуда  подорвал,  чтобы  вам
позвонить, а Каланчу гибе.., де.., в общем, мусора повязали.  Он  им  сейчас
втирает, что у него рулевое отказало вместе с  тормозами,  а  у  самого  под
мышкой ствол, а в кармане пакетик  с  кокой.  В  общем,  гавкнулся  Каланча.
Мне-то чего теперь делать?
   - Вешайся,  кретин,  -  сказал  Петрович.  -  Недоумки,  лоханы,  пальцем
деланные! Подвели под монастырь, животные!
   Он с грохотом обрушил трубку на рычаги  и  крепко  потер  ладонями  щеки.
Оснований подозревать Чижика во лжи у него не было. Значит, Серый жив  и  до
сих пор сохранил способность активно путаться под ногами. До чего же  живуч,
мерзавец! Живуч, быстр и непредсказуем. Никогда  не  знаешь,  чего  от  него
ожидать. А что, если Самсон и Борис умерли не  сразу?  Что,  если  он  успел
поговорить с ними по душам и вытянуть из них имя Петровича? Это  было  очень
возможно. Сам Петрович, оказавшись на месте Серого, поступил бы именно так.
   Он вернулся на кухню и стал  большими  медленными  глотками  пить  слегка
остывший чифирь, чтобы сосредоточиться  и  не  пороть  горячку.  Он  пытался
поставить себя на место Серого, чтобы предугадать следующий ход  противника.
Теперь речь шла не о деньгах, а о личной безопасности Петровича, и он не мог
передоверить это дело кому-то  из  своих  подчиненных.  Хватит,  надоверялся
уже...
   Итак, сказал он себе, предположим, он знает, кого искать. Если  Самсон  и
Борис сказали ему, где меня можно найти, то он явится прямо  сюда.  Если  не
сказали, то разыскать  меня  он  может  только  через  Хрусталева:  это  наш
единственный общий знакомый. Как бы, кстати, заодно с  моим  адресом  он  не
нашел у Антона и сервиз... Но это вряд ли.  Вообще-то  на  его  месте  я  бы
просто стуканул ментам. Западло, конечно, но цель оправдывает средства. Я бы
обязательно стуканул. Только сначала он где-нибудь скинет  эту  бабу.  Может
быть, он ее уже скинул, и тогда времени у меня совсем не остается.
   Нужно  гнать  на  Медвежьи,  понял  он.   Забрать   сервиз   и   спрятать
по-настоящему. Сейф в банке арендовать? Не влезет он в  сейф,  самоварище-то
наверняка не влезет... Да хоть в землю зарыть, лишь бы не  нашли!  А  самому
рвануть за бугор, полежать на солнышке пару месяцев.  Нанять  спецов,  чтобы
убрали эту парочку, - ив  отпуск.  Заодно  можно  будет  начать  потихонечку
искать покупателя  для  сервиза.  Фаберже  нынче  в  большой  цене,  и  надо
хорошенько  осмотреться  на  месте,  чтобы  не  продешевить.  Только   нужно
шевелиться по-быстрому, пока этот  псих  не  нагрянул  прямо  сюда  с  ротой
ОМОНа...
   Он снова взял телефонную трубку, набрал номер  и  повелительно  бросил  в
микрофон:
   - Машину.
 
*** 
 
   Дорогин проехал мимо дома Антона Хрусталева, не  снижая  скорости,  потом
свернул в переулок и только после этого  остановил  машину,  загнав  ее  под
раскидистый куст не то бузины, не то сирени, - в ботанике он был  не  силен.
Несколько последних серовато-желтых листьев, кружась  и  танцуя  в  воздухе,
слетели с ветвей и опустились на капот.
   Ему очень хотелось откинуться на спинку сиденья, закрыть глаза и хотя  бы
немного посидеть расслабленно и неподвижно, отдыхая после безумной гонки. Он
непременно так и поступил бы, но повязка на боку набрякла  кровью  до  такой
степени,  что  обрела  собственный  вес,  словно  в  нее  завернули  парочку
свинцовых блямб. Было очень трудно с уверенностью сказать, когда  количество
снова перейдет в качество, свалив обескровленное  тело  с  ног,  но  Дорогин
подозревал, что  это  неприятное  событие  не  заставит  себя  долго  ждать.
Сказать, что он сбежал из больницы рано, значило ничего не сказать. Это было
ясно хотя бы по тому, что Дорогин сейчас больше  всего  на  свете  хотел  бы
снова оказаться на мягкой постели в больничной палате, с капельницей в  вене
и под присмотром сердитой и неприступной Тамары. Как это было бы здорово!  И
ни забот ни хлопот...
   Он открыл дверцу машины, спустил на