ду бить он не мог.
   - Мы уже читали и писали, когда вас, русских, еще и в  проекте  не  было,
когда твои предки с дубинами за мамонтами бегали.
   - Чего ж вы такие бедные?  -  оскалил  желтые,  давно  не  чищенные  зубы
Василий. - Чего ж ты тогда Пушкиным прикидываешься, а не каким-нибудь  вашим
поэтом?
   - Потому что Пушкин эфиопом был, - добавил убийственный аргумент Абеба, -
русские такими умными не бывают.
   - Козел  ты  черномазый!  -  не  дождавшись  оскорбления  в  свой  адрес,
спровоцировал конфликт Василий и на всякий случай сжал в руке ботинок, чтобы
было чем защищаться.
   Абеба тяжело вздохнул, поняв, что бить Василия у него не поднимется рука.
Одно дело - обзывать, ругаться, а другое дело - поднять  руку  на  человека,
приютившего тебя в трудную годину.
   - Плохо ты историю знаешь, - сказал Абеба, - или ее у вас плохо  в  школе
преподают.
   В снисходительном тоне бомж Вася почувствовал превосходство и сразу нашел
этому объяснение.
   "Небось дружок ему деньжат сегодня подкинет. Если не загуляет  Абеба,  то
можно будет сегодня с ним выпить."
   - Извини, друг, - после мучительных раздумий сказал  Василий,  протягивая
руку эфиопу, - извини, что черномазым тебя называл,  ты  не  виноват.  Ты  -
почти белый. Но вот  с  тем,  что  эфиопы  древнее  русских,  я  никогда  не
соглашусь. Русские - самый древний народ в мире.
   Когда Василий произносил эти слова, когда ветер трепал его седую  бороду,
он окончательно сделался похож на Льва Николаевича  Толстого,  хоть  в  кино
снимай. Будто покойный граф встал из  могилы,  приехал  в  Москву  и,  забыв
исчезнуть с третьими петухами, сел на набережной постирать носки и поспорить
о древности русского народа с Александром Сергеевичем.
   - Мир, дружба, - напыщенно произнес Вася, пожимая руку Абебе.
   В глазах читалась одна просьба: не забыть о русском друге, когда появятся
деньги.
   - Хочешь, я бутылку поймаю? - сочувственно предложил эфиоп.
   - Нет, не надо, вода холодная. Вы, африканцы, к холоду не привыкшие.
   Бомжи собрали нехитрые пожитки и побрели вдоль парапета,  высматривая  на
тротуаре бычок подлиннее.
   - Раньше лучше было, - говорил Василий, - наши,  отечественные,  сигареты
сами по себе не тлели. Бросит человек бычок, он и погас.  Во-первых,  пожара
не  случится,  а  во-вторых,  докурить  можно.  А  эти,  американские,  одно
расстройство, до фильтра сгорают.
   - Они селитрой табак пропитывают, - с видом знатока сообщил Абеба.
   Наконец удалось отыскать два довольно больших бычка, которые  не  сотлели
лишь потому, что их загасили о  парапет.  Фильтры  были  перепачканы  губной
помадой.
   - Словно бабу целуешь, - блаженно прикрыв глаза и выпуская дым колечками,
сообщил Василий.
   - Баба бабе рознь, - сообщил Абеба. - Кто знает,  до  меня  бычок  курила
молодая телка или старая корова?
   - Молодая, - расчувствовался Василий. - Ты, Абеба, когда последний раз  с
бабой спал?
   - Сегодня во сне, - ответил эфиоп.
   - А мне даже не снятся, - глухо сообщил Васька. - Белая она у  тебя  была
или черная?
   - Шоколадная. Белая женщина интересна лишь вначале, пока в новинку.  Свою
иметь - оно всегда лучше.
   - А вот мне, когда молодой был, всегда хотелось негритянку  Трахнуть.  Но
тогда в Советском Союзе одни мужики-негры попадались.
   Бычки докурили до самых фильтров, и  на  губах  бомжей  осталось  немного
помады.
   - Пойдем, я знаю, где харчи достать можно, -  Василий  хлопнул  Абебу  по
плечу и подмигнул.
   Друзья по несчастью обошли девятиэтажный  довоенный  дом  и  оказались  у
сетчатой ограды, укрывавшей короб вытяжного вентилятора.  Воздуховод  сквозь
стену уходил в гастроном, рядом с сеткой стояла стопка ящиков  -  картонных,
деревянных, с пестрыми  надписями.  Бомжи  быстро  перебрали  их,  наковыряв
раздавленных и приклеившихся к стенкам фруктов. Набралось  три  с  половиной
помидора, с десяток слив и даже одна наполовину сгнившая груша.
   - Фрукты, они, конечно, не мясо, но, наверное, ты в своих джунглях только
ими и питался?
   Абеба понял,  что  Васе  бессмысленно  что-либо  объяснять  про  реальную
эфиопскую жизнь.
   "Для Васи все, что в Африке, - это джунгли, обезьяны и негры."
   - Да, привык, - решил поддержать приятеля Абеба.
   - А бабы у вас как, с  голыми  сиськами  ходят  и  только  зад  повязками
прикрывают?
   - Ходят, - соврал Абеба.
   - Хорошо у вас... А главное, зимы не бывает. Если бы не  зима,  все  люди
бомжами бы заделались.
   - Заделались бы, - соглашался Абеба. Василий тут  же  сделал  собственный
вывод:
   - Вот почему вы, негры, так плохо живете: все у вас бомжи, никто работать
не хочет. Я вот, сколько живу, ни  разу  не  видел,  чтобы  негр  на  заводе
работал.
   Аргумент был убийственный, и Абеба понял, если он еще с часок поговорит с
Васей, то ссоры опять не миновать. Не  станешь  же  сдерживать  себя  каждую
секунду!
   - Пойду я, - сказал эфиоп.
   - К вечеру тебя ждать? - с надеждой в голосе поинтересовался Василий.
   - Думаю, что к ночи  приду.  Мне  еще  один  приятель,  инвалид,  деньжат
подкинет, погудим, - и  тут  же  Абеба  не  удержался,  чтобы  не  подколоть
Василия:
   - Девочку тебе привести?
   - Лучше бутылку. А еще лучше - бутылку и девочку.
   Абеба отошел совсем недалеко, лишь только бы потерять из виду Василия.  А
затем залез в кусты, где, как знал, стоит парковая лавка.  Днем  она  всегда
была свободна, а по вечерам на ней сидели  компании  подростков.  Вся  земля
вокруг лавки была усыпана пивными пробками и  короткими,  даже  не  сделаешь
затяжки, окурками. Отсюда,  с  лавки,  виднелось  электронное  табло  часов,
укрепленных на торце заводского корпуса.
   Абеба смахнул с лавки грязь и песок,  принесенные  рэперскими  подошвами,
улегся на скамейку, прикрыл  глаза  и  стал  вспоминать  родину,  казавшуюся
нереально далекой как в пространстве,  так  и  во  времени.  Иногда  он  уже
начинал забывать, как  что  выглядело.  Хуже  всего  вспоминались  эфиопские
женщины, вместо них почему-то всплывали странные образы, навеянные фантазией
Василия: негритянки в набедренных повязках с голыми сиськами.
   "Надо будет найти себе женщину?, - с тоской подумал Абеба.
   И понял, что сейчас ему уже все равно, какого цвета будет  женская  кожа.
Для него нет разницы: эфиопка,  негритянка,  белая.  Сам  он  перестал  быть
прежним Абебой, он уже не африканец  и  не  русский  -  получилась  странная
смесь.
   "Дорогин объявился, -  Абебе  не  давала  покоя  предстоящая  встреча.  -
Интересный мужик. Всего пару слов сказал мне насчет Пушкина, а эти слова так
круто мою жизнь повернули. Это благодаря ему я стал не только бомжом, а  еще
одним памятником поэту в  Москве  -  живым,  ходячим  памятником?,  -  Абеба
обрадовался, что нашел для себя определение.
   Он лежал с закрытыми глазами, вслушивался в шелест листвы кустов,  грелся
на солнце и пытался обмануть себя, пытался  вообразить,  что  стоит  открыть
глаза, как увидишь над собой пальмы, платаны, магнолии. Увидишь не синеватое
русское небо, а чуть голубое,  словно  выгоревшее  на  жарком  солнце,  небо
родины.
   "Никогда я уже не вернусь домой, - подумал Абеба. - Там я никто, один  из
многих, а здесь я большой человек, я - Александр Сергеевич Пушкин!"
   Люди,  отвыкшие  от  телевизоров,  умеют  занять  свой  ум.   Они   ведут
неторопливый разговор сами с собой.
   Абеба поднялся со скамейки в половине третьего. У него в  кармане  штанов
имелся неприкосновенный запас, неприкосновенный в том смысле, что никогда не
использовался для пропоя: четыре жетона на  метро.  Абеба  опасался  открыто
ходить по городу, рабы галичан стояли во многих людных местах.
   Лучшим способом бегства было метро, это Абеба уже не раз испытал.  Народу
много, переходы, станции, эскалаторы... Однажды братья его чуть не  поймали,
но спас заветный жетон,  которого  у  галичан,  разъезжавших  на  машине,  в
кармане не оказалось. Юркнул эфиоп сквозь турникет и затерялся в толпе.
   На встречу с Дорогиным Абеба отправился на электричке подземки. Он ехал в
странном одеянии, нечто вроде плаща без рукавов. Отыскал его  Абеба  полгода
тому назад возле мусорного  контейнера  -  кто-то  из  сердобольных  жильцов
выставил ненужные шмотки в черном полиэтиленовом мешке. Надевал  Абеба  плащ
лишь по торжественным случаям, когда появлялся в пушкинских  местах  просить
милостыню. Тогда его наряд дополняли  черный  высокий  цилиндр,  который  он
собственноручно склеил из картона и глянцевой бумаги, и пара  белых  дамских
перчаток. Белизну постоянно приходилось подновлять, вытирая побелку со  стен
подъездов.  Цилиндр,  тулья  которого  складывалась  благодаря  пружине   из
вязальной проволоки, Абеба держал в руке под плащом. Перчатки решил  сегодня
не надевать, хотя ему и хотелось предстать перед  Дорогиным  во  всем  своем
великолепии.
   На станции ?Киевская? он покинул вагон, распрямил плечи и  посмотрелся  в
большое зеркало, укрепленное перед въездом в тоннель.
   - Ай да Пушкин, ай да сукин сын! - проговорил эфиоп и распушил  кончиками
пальцев бакенбарды. Публика косилась на него, слышался шепот:
   - Пушкин!
   - Сумасшедший...
   - Конечно, тут свихнешься, столько раз за день по  телевизору  долдонить,
что да юбилея осталось...
   - Интересно, он морду ваксой намазал или в самом деле черный?
   К таким разговорам Абеба привык, и они его не смущали.
   Он дождался, когда эскалатор заберет толпу, приехавшую  на  поезде,  и  в
гордом одиночестве вознесся к выходу из метро. Абеба встал возле  стеклянной
двери и принялся жестами привлекать внимание ?афганца?. Тот  заметил  эфиопа
не сразу: охмурял очередную жертву. Абеба рискнул высунуть голову наружу, на
всякий случай в кулаке сжимал жетон для турникета.
   - Абеба! - радостно воскликнул ?афганец?, хватаясь за ободья колес.
   - Тут тихо, спокойно? - Абеба испуганно оглядывался. Дорогина он пока  не
видел.
   - Я тебе деньжат припас, - ?афганец? полез за сигаретной пачкой.
   Наконец Абеба убедился, что ему пока ничего не угрожает. Омоновцы маячили
в  другом  конце  перехода,  хорошо  различимые   благодаря   униформе.   Из
нововведений в переходе имелась  лишь  занавеска  с  надписью  ?Строительные
работы?.
   Оператор припал к окуляру. Белкина придерживала край занавески, чтобы тот
не закрывал обзор. Сама она наблюдала за встречей ?афганца? и эфиопа  сквозь
щель.
   - Николай, если ты мне испортишь эти  кадры,  то  я  тебя  убью!  Снимай,
снимай, нам нельзя пропустить момент, когда появится Муму.
   - Какой еще Муму? - переспросил оператор, не отрываясь от окуляра.
   - Мужик, с  которым  они  встретиться  должны..,  кличка  у  него  такая.
Бородач.
   - Ни фига себе, зверинец ты тут развела! Эфиоп под Пушкина косит, инвалид
провинциалок охмуряет, а тут еще тургеневский Муму появится, хотя, по-моему,
его звали Герасимом.
   -  Твое  дело  снимать,  за  все  остальное  я  отвечаю.  Дорогин  возник
неожиданно, даже Белкина  не  успела  заметить,  откуда  он  пришел.  Сперва
увидела Тамару, та стояла к ней спиной, закрывая оператору сектор обзора,  и
потом уж Сергея. Николай не растерялся, выпрямился, поставил камеру на плечо
и продолжал съемки.
   - Муму - который с бородой? - коротко спрашивал Николай.
   - Он самый. Ты его и эфиопа снимай.
   Абеба, уже получивший от Морозова деньги,  сделался  сентиментальным.  Он
бросился навстречу Дорогину и принялся трясти руку, не рискуя обнять.  Абеба
никогда не забывал, что он бомж, а значит, его  объятия  приятны  далеко  не
каждому.
   Абеба выхватил из-под плаща цилиндр, расправил и стал в  картинную  позу.
Любопытного  народу  прибывало.  Тут,  у  входа  в  метро,  достаточно  было
остановиться десятку человек, чтобы перекрыть движение.
   Инвалид Морозов мгновенно из главного действующего персонажа  превратился
во второстепенного.
   - Кто хочет сфотографироваться на память  с  Александром  Сергеевичем?  -
басил ?афганец?, подкатывая к Абебе. - Мужик, у тебя фотоаппарат, сними нас!
   Вспыхнул блиц.
   - Фотку не забудь принести, - крикнул ?афганец?, - в двух экземплярах.
   Омоновцы,  заметив,  что  возле  входа  происходит   странное   движение,
направились туда.
   - Гляди-ка, эфиоп появился, - удивился омоновец.
   - И не боится же, сука! - сказал второй милиционер. - Сейчас его повяжу и
галичанам сдам.
   - Не суйся, - предупредил напарник,  -  народу  сейчас  много,  толпу  он
завел, симпатии не на нашей стороне.
   - Хрен с ним! Но галичанам  сообщить  надо,  это  их  проблемы,  пусть  и
расхлебывают, - омоновец направился к телефонному аппарату.
   - Абеба, тобой  телевидение  интересуется,  хотят  в  передаче  снять,  -
говорил Дорогин.
   - Кто? - насторожился эфиоп.
   - Журналистка одна, Варвара Белкина, если знаешь такую.
   - Она, что ли, Белкина? - эфиоп уставился на Тамару,  с  которой  Дорогин
забыл его познакомить.
   - Нет, не она. Я договориться с тобой хотел, заплатят тебе что-то,  опять
же, реклама... После того как передачу по телевидению покажут,  тебе  деньги
посыплются в цилиндр, только успевай выгребать...
   - Думаю...
   Галичане приехали быстро.
   - Ну, Петро, мы сейчас этого урода уроем, если только не убежал!
   - Убежал - догоним!
   Прыгая через две ступеньки, галичане сбежали в подземный переход.  Следом
за ними торопились трое надсмотрщиков, которые готовы были растерзать  Абебу
за те унижения, которые им пришлось из-за него пережить.
   - Это тот самый мужик, -  прошептал  галичанину  на  ухо  надсмотрщик,  -
который нас положил!
   - Тем лучше для  вас  и  тем  хуже  для  него,  -  процедил  сквозь  зубы
галичанин.

Глава 16

   Первым угрозу заметил ?афганец? Морозов. Но было уже поздно.  Надсмотрщик
стоял  у  него  за  спиной  и  тянулся  рукой,  чтобы  схватить   за   плечо
юродствующего Абебу. Все, что смог  сделать  в  этой  ситуации  Морозов,  он
сделал: крутанул ободья колес назад, свалив  надсмотрщика  на  землю.  Абеба
было рванулся к стеклянным дверям, но ничего из этой  затеи  не  получилось,
сам виноват: собрал толпу, об нее же и ударился.
   Галичане уже сбили Абебу с ног и, подхватив под мышки, хотели пробиться к
лестнице.
   - Снимай, снимай! - шипела Варвара.  Николай,  как  мог,  тянулся  вверх.
Головы любопытных мешали обзору.
   - Ах вы, уроды! - крикнул Дорогин, но ударить галичанина не успел,  сзади
на него  набросились  двое  надсмотрщиков.  В  давке  опрокинули  инвалидную
коляску вместе с Морозовым.
   И, чтобы дезориентировать толпу, один из надсмотрщиков кричал:
   - Так их! Так их! Будут знать, как инвалида обижать, как  у  него  деньги
отбирать!
   Абеба понимал, что  пощады  ждать  не  приходится,  единственный  шанс  -
попытаться вырваться и тут же юркнуть в  метро.  Пытаясь  выдраться  из  рук
галичан, он не разжимал кулак, в котором хранил жетон.
   - А ну, пусти его, подонок! - Дорогин изловчился и, хотя его  держали  за
руки, ударил-таки ногой старшего галичанина в пах.
   - По шее его, по шее! - завопил надсмотрщик, занося руку.
   Тамара, не помня себя от злости, толкнула бандита в плечо.
   - Пустите его!
   Но тот лишь отмахнулся, походя ударив женщину по лицу. Вот этого  ему  не
следовало делать. В момент озверевший Дорогин вырвался из рук державших его,
сбил с ног одного противника и уже дрался со вторым. Эфиоп извивался, норовя
укусить галичанина за шею.
   Оператор, уже забыв об осторожности,  выбрался  из  укрытия  и,  завладев
стулом одной из цветочниц, у которой дерущиеся рассыпали  и  потоптали  весь
товар, снимал сверху.
   Самой здравомыслящий из всех оказалась Белкина. Она, пробыв  в  подземном
коридоре около часа, уже  понимала:  омоновцы  ни  Дорогину,  ни  эфиопу  не
помогут, следовало притащить сюда милицию с вокзала, которая не в курсе дел,
творящихся в переходе.
   - Слышь, придется нам вмешиваться, -  сказал  один  омоновец  второму,  -
потому что потом нас в бездействии обвинят.
   - Кого спасать будем?
   - Ты же сам видел, - усмехнулся омоновец, - они инвалида обидели,  хотели
деньги забрать! Вот мы сейчас нигера и завалим!
   - Осторожнее, - предупредил второй омоновец, - симпатии толпы не на нашей
стороне.
   - Мне чхать на толпу, милицию нигде  не  любят!  И  тут  омоновец  увидел
телеоператора,  который  балансировал  на  стуле,  захваченном  у   торговки
цветами.  Он  изо  всех  сил  тянулся  вверх,  чтобы  запечатлеть  то,   что
происходило в гуще толпы.
   - Вот урод! Останови его!
   Оператор хоть и смотрел в окуляр, но был  он  парень  стреляный  -  сразу
почувствовал приближение милиции. И тут же объектив нацелился  на  омоновца.
Классический кадр - страшное, искаженное  оптикой,  приближенное  к  зрителю
лицо милиционера, похожее на звериную морду. И затем всепоглощающая  рука  -
словно тень луны, находящая на солнце в день  полного  солнечного  затмения.
Микрофон работал и записал не вполне  корректную  фразу  омоновца.  Оператор
качнулся, но камеру из рук не выпустил. Он оказался на  земле,  на  коленях,
прижимая камеру к груди. И тут же, ловко юркнув среди людских ног,  оказался
по другую сторону толпы. И снова омоновец увидел ненавистный огонек  камеры,
извещавший о том, что запись идет.  Оператор,  пьяновато  улыбаясь,  снимал,
подняв камеру на вытянутых руках, отщелкнув экранчик и развернув его к себе.
   А драка тем временем набирала обороты. Один омоновец сумел-таки пробиться
сквозь толпу и выхватил баллончик со слезоточивым газом. Он понимал:  первые
секунды решат все, если ему  удастся  обезвредить  человека  три,  то  тогда
победа  на  его  стороне.  К  тому  же  галичане  и  надсмотрщики   являлись
союзниками.
   Второй милиционер уже не рисковал приближаться к оператору. Омоновец  был
плечистый, крупный, и ему  было  не  так  легко  пробираться  сквозь  людей.
Оператор же прыгал, как кузнечик.
   Омоновец принялся по рации вызывать подкрепление.
   Абеба вырывался, как мог, и стражу порядка никак не  удавалось  направить
баллончик ему в лицо.  Несколько  раз  он  все-таки  нажал  на  головку,  но
досталось галичанам.
   Дорогин не рисковал нападать на милиционера, все-таки это статья, он лишь
отпихивал его плечом.
   Оставив баллончик, милиционер взялся за дубинку. Он махал ей, как  рыцарь
машет мечом, уже не обращая внимания, куда пришелся удар. Вот этого ему и не
надо было делать. Толпа озверела. Его напарник  понял,  что  дела  плохи,  и
поэтому отошел к киоскам. Стараясь не попадаться людям на  глаза,  прикрывая
рацию, он вызывал подкрепление, в душе чертыхаясь  и  проклиная  сегодняшний
день, Дорогина, ?афганца? и телевидение.
   Омоновцу удалось схватить Абебу за плечо и рвануть на себя. Но милиционер
не рассчитал: в его руках остался лишь странный плащ  без  рукавов.  Сам  же
эфиоп рванулся к стеклянной двери метро, памятуя о  спасительном  жетоне,  с
которым он не расставался вот уже  полдня.  Но  и  транспортная  милиция  не
дремала, двери оказались перекрыты. Дежурные опасались, что свалка  и  давка
могут перекинуться на станцию.
   Омоновец подкрепление вызвал, но первой все-таки успела Белкина.  Топоча,
в подземный переход вбежали пять милиционеров, которых  журналистка  подняла
на ноги на вокзале. Долго не разбирались, главное было остановить  драку,  а
там уже смотреть, кто прав, а кто виноват.
   Замелькали дубинки. Варвара с ужасом смотрела, что происходит.
   - Лишь бы камеру не разбили!  -  причитала  она,  то  и  дело  выхватывая
взглядом среди толпы огонек камеры. Оператор продолжал вести съемку.
   Народ, разбегался, но до центра свалки милиционерам еще оставалось метров
пять.
   Один из галичан, сбитый с ног, поднялся на колени и  вытащил  из  кармана
нож с выкидным лезвием. Нажимать на кнопку он  не  спешил,  выжидал  удобный
момент. Не поднимаясь с колен, он, расталкивая людей, подбирался  поближе  к
Муму. Пару  раз  его  бросало  на  землю,  но  он  был  очень  силен,  вновь
поднимался. Он уже наметил цель, двигался к ней, и е