рауном  сдуру
взобрались на рассвете на Скиддоу, - нет, меня душит страшная, смертельная
болезнь, от которой ломит все тело, а в груди и животе  клокочет  огненная
мокрота.
     Встаю, на ощупь пробираюсь к окну.  Под  дверью,  ведущей  в  комнату
Хента, - тусклая полоска света. Видно, он заснул, не  погасив  лампы.  Мне
следовало поступить так же, но теперь уже нет смысла:  прямоугольник  окна
чуть светлее заполнившего комнату мрака.
     Воздух свеж и пахнет дождем. Над крышами  Рима  пляшут  молнии,  и  я
понимаю, что меня разбудил гром. Нигде ни огонька.  Высунувшись  из  окна,
вижу лестницу над площадью, мокрую от  дождя,  и  среди  молний  -  черные
силуэты  башен  Тринита-дель-Монти.  С  лестницы  дует   холодный   ветер.
Возвращаюсь к кровати и, набросив на  плечи  одеяло,  подтаскиваю  к  окну
стул. Усаживаюсь. Сижу, гляжу в окно, думаю.
     Я вспоминаю брата Тома, последние недели и дни его  жизни,  судороги,
сотрясавшие его тело на каждом вдохе и выдохе. Вспоминаю мать, ее  бледное
лицо, светящееся в сумраке комнаты с зашторенными окнами.  Нас  с  сестрой
приводили,  позволяли  коснуться  ее  влажной  руки,  поцеловать   горячие
обметанные губы - и тут  же  выводили.  Вспоминаю,  как  однажды,  выходя,
украдкой вытер рот рукавом и боязливо покосился  на  сестру  и  родичей  -
вдруг заметили?
     При вскрытии тела Китса спустя сутки  после  смерти  доктор  Кларк  и
хирург-итальянец обнаружили следующее (цитирую письмо  Северна  к  другу):
"Ужаснейший  из  возможных   случай   туберкулеза...   легкие   совершенно
разрушены, их просто не осталось". Ни доктор Кларк, ни итальянец не  могли
понять, как Китсу удалось прожить эти два месяца.
     Я размышляю об этом, сидя  в  потемках  и  созерцая  темную  площадь,
прислушиваясь к клокотанию в груди и горле, ощущая, как боль словно  огонь
пожирает мое тело, а непрерывно звучащий во мне крик - душу. Это кричит  с
дерева Мартин Силен, виновный в том, что написал стихи, на которые у  меня
не хватило здоровья и духу; кричит Федман Кассад, готовясь принять  смерть
от  клинков  Шрайка;  стонет   Консул,   не   желающий   совершить   новое
предательство; кричат тысячи тамплиеров, оплакивая свой собственный мир  и
брата  своего,  Хета  Мастина.  Кричит  Ламия  Брон,   вспоминая   убитого
любовника,  моего  двойника.  Стонет  на  больничной  койке   Поль   Дюре,
измученный ожогами и воспоминаниями, ни на  миг  не  забывающий,  что  его
грудь когтят, выжидая урочного часа, крестоформы.  Кричит  Сол  Вайнтрауб,
зовущий Рахиль. А в ушах его не смолкает жалобный крик новорожденной.
     - Будь все проклято, - шепчу я и  стучу  кулаком  по  подоконнику.  -
Проклято!
     Спустя некоторое время, с появлением первых проблесков зари, я отхожу
от окна, ощупью добираюсь до кровати и ложусь - хоть на миг смежить веки.

     Генерал-губернатора Гипериона Тео Лейна разбудила музыка, но он долго
не  мог  отличить  сон  от  яви.   Реаниматор,   кушетка   в   корабельной
операционной, мягкая черная пижама... Наконец  обрывочные  воспоминания  о
прошедших    двенадцати    часах    начали    выстраиваться    алогической
последовательности: вот его извлекают  из  реаниматора,  затем  обклеивают
датчиками, а Консул и еще какой-то мужчина, склонившись  над  ним,  задают
вопросы. По всей  видимости,  он  дает  вполне  здравые  ответы;  и  снова
забытье. Снится ему Гиперион, горящие города. Нет, города и в  самом  деле
горели!
     Тео сел, едва не взлетев при этом к потолку, нашел на  ближней  полке
свою вычищенную и аккуратно  сложенную  одежду  и  быстро  привел  себя  в
порядок. Музыка звучала то громче, то тише,  чарующе  глубокая  -  никакой
фонограмме не под силу воспроизвести все эти обертона.
     Тео поднялся на прогулочную палубу и остолбенел. Люки были распахнуты
настежь, балкон выдвинут, силовое поле,  по-видимому,  отключено.  Здешней
силы тяжести  едва  хватало,  чтобы  удерживать  его  ноги  на  палубе,  -
процентов двадцать гиперионовской или одна шестая стандартной.
     Яркие солнечные лучи врывались через балконную дверь в кают-компанию,
где Консул сидел за старинным клавишным инструментом, который он  именовал
роялем. К дверному косяку прислонился человек с бокалом в руке -  археолог
Арундес. Консул исполнял  что-то  древнее  и  очень  сложное,  пальцы  его
буквально летали над клавиатурой. Тео подошел ближе,  чтобы  заговорить  с
ушедшим в себя Арундесом, и замер, пораженный открывшимся ему зрелищем.
     Залитая светом полуденного солнца сочно-зеленая лужайка под  балконом
тянулась до самого горизонта - впрочем,  недалекого.  На  траве  вольготно
расселись  и  разлеглись  люди  -  видимо,  слушатели   импровизированного
концерта Консула. Но что это были за люди!
     В первых рядах сидели худые индивидуумы  в  легких  синих  балахонах,
бледные и безволосые, как эстеты с  Эпсилона  Эридана.  Но  ими  аудитория
отнюдь не ограничивалась. Обитателям Сети и не снилось такое  разнообразие
форм. Люди, заросшие шерстью, покрытые чешуей и  мохнатые,  как  пчелы,  с
фасетчатыми  глазами  и  усиками-антеннами.  Хрупкие,   как   фигурки   из
проволоки, с черными крыльями, в которые они запахивались,  как  в  плащи.
Коренастые и мускулистые, как африканские  буйволы,  -  их,  должно  быть,
создавали для планет с высокой гравитацией;  даже  лузусцы  показались  бы
рядом с ними дистрофиками. Какие-то диковинные  существа,  обросшие  рыжей
шерстью,  -  длиннорукие,  с  короткими  туловищами.  Если  бы  не  глаза,
светившиеся умом, их можно было бы принять за известных Тео  по  учебникам
земных животных, называвшихся орангутангами. Некоторые больше походили  на
лемуров,  чем  на  гуманоидов.  На  орлов,  медведей,  львов  или  древних
антропоидов, чем на  обычных  людей.  И  все  же  это  были  именно  люди.
Внимательные глаза,  расслабленные  позы  и  сотни  других  едва  уловимых
признаков принадлежности к роду человеческому (даже  то,  как  существо  с
крыльями бабочки извечным материнским  жестом  прижимало  к  груди  своего
крылатого младенца) говорили о том, что это не инопланетяне и не животные.
     Мелио Арундес обернулся и, улыбнувшись ошарашенному Тео, прошептал:
     - Бродяги.
     Тео Лейн только покачал головой. Эти красивые, почти эфирные создания
с выразительными лицами - варвары-Бродяги? Пленные Бродяги на Брешии  были
все под одну гребенку: несоразмерно высокие и худые. И все же  они  больше
соответствовали  стандартам  Сети,  чем  это   головокружительно   пестрое
общество.
     Тео снова покачал  головой.  Между  тем  исполняемая  Консулом  пьеса
достигла кульминации и завершилась ликующим  аккордом.  Сотни  существ  на
лужайке разразились восторженными аплодисментами, звучавшими в разреженном
воздухе необыкновенно мягко.  Вскоре  слушатели  стали  расходиться:  одни
быстро скрылись за головокружительно близким горизонтом, другие, расправив
свои восьмиметровые крылья, поднялись  в  воздух.  Остальные  двинулись  к
кораблю Консула.
     Консул поднялся и, увидев Тео, улыбнулся ему.
     - Ты как раз  вовремя.  Скоро  начнутся  переговоры.  -  Он  похлопал
молодого человека по плечу.
     У Тео Лейна глаза полезли на  лоб.  Трое  Бродяг,  сложив  за  спиной
крылья, опустились на балкон. В мохнатых шкурах,  испещренных  полосами  и
пятнами, они отнюдь не выглядели ряжеными: облик диких зверей удивительным
образом сочетался в них с превосходными манерами.
     - Как всегда, великолепно, - заявил Консулу один из Бродяг,  выступив
вперед. Широкий нос, золотистые глаза и курчавая рыжая  грива  делали  его
похожим на льва. - Это "Фантазия ре-минор" Моцарта KV.397? Я не ошибся?
     - Совершенно верно, - улыбнулся Консул. - Свободный Ванц, я хотел  бы
представить  вам  господина  Тео  Лейна,  генерал-губернатора   Гипериона,
протектората Гегемонии.
     Львиные глаза устремились на Тео.
     - Польщен, - с царственным видом произнес Свободный Ванц,  протягивая
Тео мохнатую ладонь.
     Тео как во сне пожал ее:
     - Рад познакомиться, сэр.
     Губернатору стало казаться, что он все еще плавает в  реаниматоре,  а
все эти чудеса ему просто снятся. Однако слепящий солнечный свет и  мощное
рукопожатие вернули его к действительности.
     Свободный Ванц повернулся к Консулу.
     - От имени Собрания благодарю вас за концерт.  С  того  дня,  как  мы
последний раз слышали вашу игру, друг мой, протекло много лет. - Он  обвел
своими львиными глазами балкон. - Мы можем провести переговоры здесь или в
одном из административных блоков - как вам удобнее.
     - Нас всего трое. Свободный Ванц. Давайте  у  вас,  -  не  раздумывая
ответил Консул.
     Огненногривая голова кивнула:
     - Мы вышлем за вами судно.
     Бродяги отошли к перилам и прыгнули вниз, лишь у самой земли  раскрыв
свои причудливые крылья.
     - Боже, - прошептал Тео, схватив Консула за руку, - что это? Где мы?
     - В Рое, - ответил Консул,  бережно  опуская  крышку  "Стейнвея".  Он
жестом пригласил спутников в кают-компанию, подождал, пока войдет Арундес,
и убрал балкон.
     - А что за переговоры?
     Консул потер глаза. Похоже, за прошедшие десять - двенадцать часов он
спал очень мало или вообще не спал.
     -  Выяснится  из  очередного  послания  Гладстон.  -  Консул   указал
подбородком на проекционную нишу, в которой уже  сгущался  туман:  корабль
приступил к трансляции расшифрованного сообщения.

     Мейна  Гладстон  вышла  из  портала  и  оказалась  в  лазарете   Дома
Правительства. Врачи проводили ее в палату реанимационного отделения,  где
лежал Поль Дюре.
     - Как он? - негромко спросила она у своего личного врача.
     - Ожоги второй степени примерно  на  одной  трети  тела,  -  ответила
доктор Ирма Андронова. - Он потерял брови и часть волос.  Кроме  того,  на
левой стороне лица  и  тела  множественные  третичные  лучевые  ожоги.  Мы
завершили эпидермическую регенерацию и сделали  инъекции  РНК.  Больной  в
сознании  и  боли  не  испытывает.  Крестоформы  осложняют  ситуацию,   но
непосредственной угрозы для пациента не представляют.
     -  Третичные  лучевые  ожоги,   -   задумчиво   повторила   Гладстон,
остановившись на мгновение, чтобы Дюре ее не слышал. - Плазменные бомбы?
     - Наверняка, - ответил врач, незнакомый Гладстон. -  Видимо,  больной
перенесся с Рощи Богов в последние секунды существования нуль-канала.
     - Хорошо. - Гладстон подошла  к  парящей  над  полом  койке  Дюре.  -
Оставьте меня наедине с больным.
     Врачи понимающе переглянулись и, приказав роботу-санитару удалиться в
стенную нишу, покинули ординаторскую, убрав за собой портал.
     - Отец Дюре? -  спросила  Гладстон,  сразу  же  узнав  священника  по
голопортретам и рассказам Северна.  Лицо  Дюре,  все  в  багровых  пятнах,
блестело от регенерационного геля и аэрозольного анальгетика, сохраняя при
этом всю свою благородную выразительность.
     - Госпожа секретарь, - прошептал священник, силясь приподняться.
     Гладстон осторожно коснулась его плеча.
     - Лежите. Не могли бы вы рассказать мне, что случилось?
     Дюре кивнул. В глазах иезуита стояли слезы.
     - Истинный Глас Мирового Древа до самого  конца  не  верил,  что  они
нападут, - прошептал он. -  Сек  Хардин  дал  мне  понять,  что  тамплиеры
заключили с  Бродягами  какое-то  соглашение,  договор...  И  все  же  они
напали... Лазеры, плазменные снаряды, ядерные бомбы...
     - Да, - тихо произнесла Гладстон. -  Мы  видели  это.  Отец  Дюре,  я
должна знать все. Начиная с  того  момента,  когда  вы  вошли  в  Пещерную
Гробницу на Гиперионе.
     Дюре изумленно взглянул на Гладстон:
     - Как? Вам и это известно?
     - Да. И многое другое. Предшествующие события. Но я должна знать все.
Все.
     Дюре закрыл глаза.
     - Лабиринт...
     - Что?
     - Лабиринт, - повторил он  более  внятно.  И,  собравшись  с  силами,
поведал секретарю Сената о своем странствии по туннелям, полным мертвецов,
о том,  как  перенесся  оттуда  на  военный  корабль  Гегемонии,  а  затем
встретился с Северном на Пасеме.
     - Вы уверены, что Северн направлялся сюда?  В  Дом  Правительства?  -
быстро спросила Гладстон.
     - Да. Вместе с вашим помощником... Хентом,  кажется.  Оба  собирались
немедленно перенестись сюда.
     Гладстон кивнула и осторожно коснулась необожженного места  на  плече
священника.
     - Святой отец, события развиваются молниеносно: Северн пропал. Вместе
с Ли Хентом. Мне необходимо с кем-то советоваться относительно  Гипериона.
Не могли бы вы мне помочь?
     Дюре растерялся.
     - Но... я должен вернуться! Вернуться на Гиперион, госпожа секретарь.
Сол... и другие... ждут меня.
     - Понимаю, - с печалью произнесла Гладстон. -  Как  только  откроется
канал на Гиперион, я тут  же  отправлю  вас  туда.  Однако  сейчас  гибель
угрожает всей Сети. В опасности миллионы. И  мне  просто  необходима  ваша
помощь, святой отец. Могу ли я рассчитывать на вас?
     Поль Дюре вздохнул и откинулся на подушки.
     - Да, конечно, госпожа Гладстон. Однако ума не приложу, чем могу...
     В дверь тихонько постучали. Вошла Седептра Акази и передала  Гладстон
тонкий листок из факс-блокнота. Секретарь Сената улыбнулась:
     - Я же говорила вам, что одно событие обгоняет другое. Вот  еще  одна
новость.  С  Пасема  сообщают,  что  конклав  кардиналов,   собравшись   в
Сикстинской капелле... - Гладстон прищурилась: - Я  забыла,  святой  отец,
это та самая Сикстинская Капелла?
     - Да. После Большой Ошибки церковь разобрала  ее  и  восстановила  на
Пасеме. Кирпичик за кирпичиком, фреску за фреской.
     Гладстон заглянула в листок:
     - ...Так вот, кардиналы, собравшись в  Сикстинской  капелле,  избрали
нового папу.
     - Так скоро? - прошептал Поль Дюре и  закрыл  глаза.  -  По-видимому,
сочли, что не следует терять время. От флота Бродяг Пасем отделяют  только
десять суток. И все же, так быстро принять решение...
     - Вам интересно, кто новый папа? - спросила Гладстон.
     - Либо Антонио, кардинал Гвардуччи, либо Агостино, кардинал Раддел, -
помедлив, ответил Дюре. - Только они могли  сейчас  набрать  нужное  число
голосов.
     - Ошибаетесь, - с мягкой  улыбкой  произнесла  Гладстон.  -  Судя  по
письму епископа Эдуарда из Римской курии...
     - Боже мой,  Эдуард  -  епископ!  Извините  меня,  госпожа  Гладстон,
пожалуйста, продолжайте.
     - Судя по этому письму, конклав кардиналов впервые в  истории  церкви
остановил свой выбор на человеке,  не  достигшем  сана  монсеньора.  Здесь
сказано, что новый папа - священник-иезуит, некто Поль Дюре.
     Невзирая на боль, Дюре сел в постели.
     - Что? - недоверчиво воскликнул он.
     Гладстон передала ему листок с сообщением.
     Поль Дюре уставился на бумагу.
     - Но это невозможно! Никогда еще папой не выбирали человека  с  саном
ниже монсеньора, разве что символически, и то единожды. Так было со святым
Бельведером после Большой Ошибки и Чуда... Нет, нет, это невозможно!
     - Моя помощница сообщила, что епископ Эдуард уже пытался  дозвониться
до вас, - продолжала Гладстон. - Мы  распорядимся,  чтобы  вас  немедленно
соединили с ним, святой отец. Извините, я должна называть вас теперь  Ваше
Святейшество. - В голосе секретаря Сената слышалось глубокое уважение  без
тени иронии.
     Дюре, слишком потрясенный, чтобы отвечать, лишь смотрел на нее.
     - Я прикажу соединить  вас  с  Пасемом.  Мы  сделаем  все,  чтобы  вы
поскорее вернулись в Новый  Ватикан,  Ваше  Святейшество,  но  я  была  бы
бесконечно признательна вам, если бы  вы  поддерживали  с  нами  связь.  Я
нуждаюсь в ваших советах.
     Дюре, кивнув, снова поднес  к  глазам  тонкий  листок.  На  пульте  в
изголовье койки замигал глазок фона.
     Выйдя в коридор, Гладстон сообщила врачам новость с Пасема и,  вызвав
охрану, приказала доставить сюда епископа Эдуарда и других иерархов Нового
Ватикана. Когда она вернулась к себе, Седептра  напомнила  ей,  что  через
восемь минут возобновится заседание Военного Кабинета.  Гладстон  кивнула,
подождала, пока помощница уйдет, и вошла в кабину мультисвязи, скрытую  за
панелью в стене. Отгородившись звуконепроницаемым экраном, она набрала код
корабля Консула. Конечно, услышать эти сигналы может кто и где угодно,  но
расшифровать их способен лишь адресат. Хотелось бы надеяться на это.
     Загорелся красный глазок голографической камеры.
     -  Из  автоматического  рапорта  вашего  корабля  следует,   что   вы
согласились встретиться  с  Бродягами  и  они  приняли  вас.  Надеюсь,  вы
остались в живых, - произнесла Гладстон в камеру и, вздохнув,  продолжила:
- Много лет назад я попросила вас принести  великую  жертву  Гегемонии.  А
теперь прошу ради блага всего человечества выяснить следующее:
     - Во-первых, почему Бродяги атакуют и крушат миры Сети? Все мы -  вы,
Ламия Брон, я сама - были убеждены, что им нужен только  Гиперион.  Каковы
их истинные намерения?
     - Во-вторых, где находится Техно-Центр? Я должна это знать, если  нам
предстоит с ним воевать. Неужели Бродяги забыли о нашем общем враге?
     - В-третьих, на каких условиях они согласны прекратить  огонь?  Чтобы
избавиться от Техно-Центра, я готова пойти на уступки. Большие уступки. Но
кровопролитие должно прекратиться. Немедленно!
     - В-четвертых, согласен ли встретиться со мной  Глава  Собрания  Роя?
Если потребуется, я лично прибуду в систему Гипериона.  Большинство  наших
кораблей оттуда ушло, но корабль-прыгун и его эскорт остаются возле  сферы
сингулярности. Глава  Роя  должен  принять  решение  немедленно,  так  как
руководство ВКС намерено уничтожить сферу, и  тогда  путешествие  из  Сети
займет три года.
     - Наконец, Глава Роя должен  знать,  что  Техно-Центр  побуждает  нас
воспользоваться  взрывным  нейродеструктором.  Многие   руководители   ВКС
согласны. Время не ждет. И повторяю: мы не допустим захвата всей Сети!
     - Теперь  дело  за  вами.  Пожалуйста,  подтвердите  получение  этого
сообщения  и  свяжитесь  со  мной  по  мультилинии,  как  только  начнутся
переговоры.
     Гладстон взглянула в круглый глаз камеры, надеясь, что ее  тревога  и
искренность, преодолев сотни световых лет, дойдут до Консула.
     -  Умоляю  вас  исполнить   мою   просьбу.   Смилуйтесь   над   родом
человеческим!

     За мультиграммой последовал двухминутный репортаж об апокалипсисе  на
Небесных Вратах и Роще Богов. Ниша опустела, а Консул, Мелио Арундес и Тео
Лейн все еще не могли произнести ни слова.
     - Отвечать? - нарушил тишину корабль.
     Консул прокашлялся.
     -  Подтверди  получение  сообщения,  -  сказал  он.  -  Сообщи   наши
координаты. - Он вопросительно взглянул на спутников.
     Арундес тряхнул головой, словно пытаясь избавиться от кошмара.
     - Очевидно, вы и раньше бывали здесь, в этом Рое.
     - Да, - ответил Консул. - После Брешии. После того, как  моя  жена  и
сын... Короче, после Брешии я побывал  в  этом  Рое  и  вел  переговоры  с
Бродягами.
     - Вы представляли Гегемонию? - спросил Тео  Лейн.  Тревога  состарила
молодого  губернатора  Гипериона,  избороздив   его   лицо   стариковскими
морщинами.
     - Нет, фракцию сенатора Гладстон, - объяснил Консул. - Это  было  еще
до ее избрания на пост  секретаря  Сената.  Ее  соратники  объяснили,  что
включение Гипериона в Протекторат может  повлиять  на  исход  политических
распрей внутри Техно-Центра. Нужно только подбросить Бродягам  информацию,
которая побудит их оккупировать Гиперион.  Что,  в  свою  очередь,  явится
предлогом для вмешательства флота Гегемонии.
     - И вы это сделали? - В голосе Арундеса не  звучало  никаких  эмоций,
хотя его жена  и  взрослые  дети  находились  на  Возрождении-Вектор  -  в
неполных восьмидесяти часах от первой волны вторжения.
     Консул откинулся на подушки.
     - Нет. Я выдал Бродягам этот план. Они послали меня назад, в Сеть,  в
качестве двойного  агента.  Они  действительно  намеревались  оккупировать