он ударился об эскалатор (на котором  стояли,  сжавшись  от  страха,
человек десять) и взорвался. Какой-то зевака, на котором вспыхнула одежда,
метнулся вниз с восьмидесятиметровой высоты.
     - Слева! - закричал Джонни по интеркому.
     Четверо с левитационными ранцами за плечами быстро  спускались  вдоль
стены. Камуфляж из "хамелеоновой кожи" не успевал  отслеживать  меняющийся
фон, превратившись в причудливый калейдоскоп узоров и красок. Один тут  же
ушел вбок и, оказавшись  в  "мертвой  зоне"  пулемета,  бросился  ко  мне.
Остальные навалились на Джонни.
     - Он шел на меня с  импульсным  ножом  -  излюбленным  оружием  этого
отребья. Я подставила под удар рукав защитного костюма, прекрасно понимая,
что имп пробьет его, но не сразу. Мне нужно было выиграть всего секунду, и
я ее выиграла. Я убила его режущим краем перчатки и,  развернувшись,  дала
очередь по тем троим, что напали на Джонни.
     На них  были  жесткие  боевые  костюмы,  поэтому  струя  свинца  лишь
отшвырнула их назад  -  так  смывают  с  тротуара  мусор.  Одному  удалось
подняться, и тогда второй очередью я сбросила их на нижний ярус.
     Джонни упал  навзничь.  Защитный  костюм  у  него  на  груди  местами
расплавился. Меня замутило от запаха паленой  плоти,  но  смертельных  ран
вроде не было. Я наклонилась и приподняла его.
     -  Оставь  меня,  Ламия.  Беги.  Лестница...  -   Связь   все   время
прерывалась.
     - Заткнись. Ты меня нанял, и я буду тебя охранять.
     Обхватив Джонни левой рукой я  взвалила  его  на  плечо,  так,  чтобы
"Штайнер" оставался свободным.
     Нас обстреливали с обеих стен улья, со  стропил  и  верхних  торговых
ярусов. На тротуаре я насчитала не меньше двадцати трупов. Половина из них
- в ярких костюмах. Обычные граждане. Энергошарнир в левом колене заело. С
негнущейся ногой я кое-как  проковыляла  метров  десять,  волоча  на  себе
Джонни.  На  верхних  ступенях  лестницы  стояли  несколько   священников.
Казалось, они не обращали никакого внимания на всю эту пальбу.
     - Сверху!
     Я моментально обернулась. После первого же выстрела "Штайнер"  замолк
- кончились патроны, но за мгновение до того, как  разлететься  на  тысячу
кусочков вместе со всем своим экипажем, скиммер успел выпустить ракеты.  Я
швырнула Джонни на мостовую и рухнула на  него  сверху,  пытаясь  прикрыть
своим телом.
     Все ракеты разорвались одновременно. Большинство - в воздухе,  но  по
крайней мере две пробили настил яруса.  Взрывной  волной  нас  сбросило  с
покосившейся дорожки и отшвырнуло метров на пятнадцать -  двадцать.  Очень
кстати. Пешеходная полоса из ферробетона, где мы находились секунду назад,
загорелась,  вспучилась,   провисла   и   обрушилась   вниз.   Образовался
естественный ров, который отрезал нас от большинства атакующих.
     Я  поднялась,  отшвырнула  бесполезный  пулемет,  сорвала  столь   же
бесполезные лохмотья защитного костюма и перевернула Джонни на спину. Шлем
с него слетел, и внешний вид моего подопечного оставлял желать лучшего.  В
доспехах зияло множество пробоин, из них сочилась  кровь.  Правую  руку  и
стопу левой ноги оторвало взрывом. Я  подняла  его  и  потащила  вверх  по
лестнице в Святилище.
     И тут завыли сирены. Над площадью появились наконец  скиммеры  службы
безопасности. Герильеры, толпившиеся на верхних ярусах и  на  той  стороне
обвалившейся дороги, пустились наутек. Но двое коммандос с  левитационными
ранцами, похоже, очухались  и  все-таки  бросились  за  мной.  Я  даже  не
обернулась. Волоча негнущуюся левую ногу, я одолевала ступень за ступенью,
не обращая внимания на раны и боль в обожженных спине и боку.
     Скиммеры с воем кружили в воздухе, но к  Святилищу  не  приближались.
Пули щелкали по всей площади Мэлл. Сзади до меня доносился торопливый лязг
подкованных металлом  сапог.  Мне  удалось  преодолеть  еще  три  ступени.
Оставалось двадцать. Там, невообразимо далеко, стояли десятки  священников
и епископ.
     Я сделала еще шаг и посмотрела на Джонни. Он  глядел  на  меня  одним
глазом - другой был залит кровью и совершенно заплыл.
     - Все в порядке, - прошептала я, впервые  осознав,  что  и  мой  шлем
куда-то дался. - Все в порядке. Уже близко.
     Мне удалось сделать еще один шаг.
     Две  фигуры  в  блестящих  черных  доспехах  преградили   мне   путь.
Исполосованные пулями забрала поднялись. Под ними - безжалостные лица.
     - Эй, ты, сучка! Оставь его и уходи. Спасай свою шкуру.
     Я устало кивнула. Сил хватало только, чтобы стоять  и  обеими  руками
держать Джонни на весу. Его кровь капала на белый камень.
     - Я сказал - отдай его нам.
     Отцовский пистолет был у меня в  той  руке,  которой  я  поддерживала
Джонни под спину. Но я уложила их обоих - одного в левый глаз,  другого  в
правый.
     Еще  одна  ступенька.  Затем  еще  одна.   Перед   каждым   шагом   я
останавливалась и переводила дыхание.
     Вот и вершина  лестницы.  Священники  в  черных  и  красных  одеяниях
расступились и пропустили меня в высокие ворота  Святилища.  Внутри  царил
мрак. Я не оглядывалась, но, судя по  шуму,  толпа  на  площади  собралась
огромная. Епископ шел рядом.
     Я положила Джонни на холодный пол. Вокруг шелестели сутаны. Я кое-как
стянула с себя остатки защитного костюма и принялась раздевать Джонни. Его
доспехи в нескольких местах прикипели к телу. Я коснулась  здоровой  рукой
опаленной щеки Джонни:
     - Как жаль...
     Он чуть повернул голову и приоткрыл глаз. Его  левая  рука  коснулась
моей щеки, виска, затылка.
     - Фанни...
     Я  почувствовала,  что  он  умирает  Но  когда  его  рука  нашла  мой
нейрошунт, я вдруг ощутила всплеск теплоты.  Теплоты  и  света.  Сработала
петля Шрюна. Все, чем был или мог быть Джонни Китс, ворвалось в меня,  это
было почти как его оргазм два дня назад: всплеск, биение, внезапный прилив
теплоты, а следом - покой и эхо пережитого наслаждения.
     Я медленно опустила его на пол. Дьяконы подняли тело и вынесли наружу
- показать толпе, властям и тем, кто хотел удостовериться.
     Потом меня увели.


     Две недели я провела в приютской  больнице  Святилища.  Мне  заживили
ожоги, удалили шрамы,  извлекли  осколки,  пересадили  кожу,  восстановили
мышцы и нервы. И все же боль не проходила.
     Все,  кроме  священников,  потеряли  ко   мне   интерес   Техно-Центр
удостоверился, что Джонни мертв, что  его  ИскИн  не  оставил  после  себя
никаких следов и что его кибрид тоже мертв.
     Я подала заявление, и мне возобновили лицензию. Дело замяли - уж  тут
постарались власти. Пресса сообщила, что "между  бандами,  контролирующими
улей Дрегс, произошла кровавая разборка, которая выплеснулась  на  площадь
Мэлл. Среди бандитов и мирных жителей имеются убитые". Полиция подтвердила
эту версию.
     А за неделю до того, как пришло  известие,  что  Гегемония  разрешила
кораблю "Иггдрасиль" с паломниками на борту отбыть  на  Гиперион,  в  зону
боевых действий отправилась через портал Святилища на Возрождение-Вектор и
около часа просидела в тамошнем архиве.
     Потрогать эту  рукопись  я  не  могла  -  каждый  листок  хранился  в
отдельном вакуумном пакете. Но рука была его: мне уже  приходилось  видеть
почерк Джонни. Пергамент пожелтел и стал хрупким от старости. Там было два
фрагмента. Вот первый:

                  Не стало дня, и радостей не стало.
                     Губ сладостных, лучистых глаз, тепла
                  Ладони робкой, нежного овала,
                     Чуть слышных слов, груди, что так бела.
                  Исчезло юной розы совершенство,
                     Исчезло счастье, скрывшись без следа,
                  Исчезли стройность, красота, блаженство,
                     Исчез мой рай - исчез в тот час, когда
                  На мир нисходит сумрак благовонный
                     И ночь - святое празднество любви -
                  Завесою, из тьмы густой сплетенной,
                     Окутывает таинства свои.
                             [Д.Китс; сонет написан, по-видимому,
                           10 октября 1819 г. и обращен к невесте
                           поэта Фанни Брон; встрече с ней в этот
                           день предшествовала продолжительная
                           разлука, во время которой Китс, предчувствуя
                           неизлечимость начавшейся болезни, безуспешно
                           пытался подавить свои чувства]

                  Любовь! Твой требник прочитал я днем;
                  Теперь молю: дай мне забыться сном.
                             [Д.Китс. Написано, по всей вероятности,
                              в ноябре - декабре 1819 г., когда Китс
                              работал над последней, незавершенной поэмой
                              "Колпак с бубенцами" (автограф отрывка
                              сохранился на полях рукописи)].

     Второй был написан второпях,  на  каком-то  обрывке,  словно  пишущий
схватил первый подвернувшийся под руку листок.

                  Одно воспоминанье о руке,
                  Так устремленной к пылкому пожатью,
                  Когда она застынет навсегда
                  В молчанье мертвом ледяной могилы,
                  Раскаяньем твоим наполнит сны,
                  Но не воскреснет трепет быстрой крови
                  В погибшей жизни... Вот она - смотри:
                                  ["Ромео и Джульетта", III, 5]

     Я беременна. Думаю, Джонни знал об этом. А может, и нет.
     Я беременна дважды: ребенком Джонни и памятью петли Шрюна.  Не  знаю,
связано одно с другим или нет, а если связано, то в какой степени. Пройдут
месяцы, прежде чем родится ребенок, и всего несколько дней, прежде  чем  я
предстану перед Шрайком.
     Но я помню те  минуты,  когда  истерзанное  тело  Джонни  вынесли  на
обозрение толпы, а меня еще не увели. Они стояли там, в темноте,  -  сотни
священников, дьяконов, экзорцистов, служек и простых верующих... в красном
полумраке под вращающимся идолом Шрайка... и  вдруг  все  разом  монотонно
запели, и голоса их эхом отдавались под готическими сводами.  А  пели  они
примерно следующее:

                 "БЛАГОСЛОВЕННА БУДЬ
                  БЛАГОСЛОВЕННА БУДЬ МАТЕРЬ НАШЕГО СПАСЕНИЯ
                  БЛАГОСЛОВЕННА БУДЬ ДЛАНЬ НАШЕГО ИСКУПЛЕНИЯ
                  БЛАГОСЛОВЕННА БУДЬ НЕВЕСТА НАШЕГО СОЗДАНИЯ
                  БЛАГОСЛОВЕННА БУДЬ"

     Я была ранена и в шоке. Я ничего не понимала. Да и сейчас не понимаю.
     Но я знаю, что когда наступит время  и  Шрайк  придет,  мы  с  Джонни
встретим его вместе.


     Уже давно стемнело. Вагон беззвучно скользил между звездами и  льдом.
Все молчали, только поскрипывание троса нарушало тишину.
     Некоторое время спустя Ленар Хойт обернулся к Ламии:
     - У вас тоже свой крестоформ.
     Ламия молча посмотрела на священника.
     - А как вы думаете, - обратился к ней полковник Кассад, - Хет  Мастин
и был тот самый тамплиер, что разговаривал с Джонни?
     - Возможно, - ответила Ламия Брон, хотя я этого так и не выяснила.
     И тогда полковник, глазом не моргнув спросил у нее:
     - Хета Мастина убили вы?
     - Нет.
     Мартин Силен потянулся и зевнул.
     - До рассвета еще два-три часа. Кто-нибудь,  кроме  меня,  собирается
спать?
     Ленар Хойт и Вайнтрауб кивнули.
     - Я подежурю, - сказал Федман Кассад. - Все равно не засну.
     - Я, пожалуй, составлю вам компанию, - предложил Консул.
     - А я согрею вам обоим кофе, - сказала Ламия Брон.
     Остальные вскоре уснули; Рахиль тихо мурлыкала во сне, а  они  сидели
втроем у окна и смотрели на далекие холодные звезды.



                                    6

     Башня Хроноса возвышалась над восточными отрогами Большой  Уздечки  -
причудливая и мрачная груда сочащихся влагой камней с тремя сотнями комнат
и залов внутри, путаница неосвещенных коридоров, ведущих к длинным и узким
залам,  башням  и  башенкам,  балконы,  смотрящие  на  северные   пустоши,
вентиляционные шахты, протянувшиеся к  свету  на  полкилометра  и  берущие
начало чуть ли не в самом лабиринте этого мира,  парапеты,  отполированные
холодными горными ветрами, лестницы - внутренние и наружные, -  высеченные
в камне и никуда не ведущие, стометровые витражи, установленные так, чтобы
ловить первые лучи солнца во время солнцестояния  и  лунный  свет  зимними
ночами, маленькие, величиной с ладонь, оконца, из которых, собственно,  не
на что смотреть,  бесконечная  череда  барельефов,  притаившиеся  в  нишах
гротескные  изваяния,  и  более  тысячи  горгулий,  облепивших  карнизы  и
парапеты, колонны и склепы и заглядывающих сквозь  деревянные  стропила  в
огромные  залы.  Обращенные  к  кроваво-красным  окнам   северо-восточного
фасада, днем освещаемые солнцем  и  газовыми  факелами  -  по  ночам,  они
отбрасывали уродливые тени, отмечавшие время, словно какие-то  дьявольские
солнечные часы. Повсюду виднелись следы последних хозяев  башни:  покрытые
багровым бархатом жертвенники, висящие в воздухе  и  стоящие  изваяния  их
божества с разноцветными лезвиями и рубиновыми глазами. Еще больше статуй,
высеченных из  камня,  на  узких  лестницах  ив  темных  залах  -  вздумай
кто-нибудь прогуляться здесь ночью, он неминуемо наткнулся бы на  торчащие
из скалы колючие пальцы или острое лезвие, а то и на все  четыре  шрайковы
руки, зовущие в смертельные свои  объятия.  И  в  довершение  ко  всему  -
прихотливые кровавые узоры во многих комнатах и залах, красные арабески на
стенах и потолках коридоров, пятна запекшейся бурой субстанции на постелях
- и большая столовая, в которой, распространяя невыносимый смрад,  уже  не
первую неделю гниют остатки брошенной трапезы, стол, стулья, стены  и  пол
залиты кровью, тут и там валяются немые кучи окровавленной и изодранной  в
клочья одежды. И повсюду мухи.
     - Веселенькое местечко, чтоб мне  пусто  было!  -  воскликнул  Мартин
Силен, и его голос гулко раскатился по залу.
     Отец Хойт сделал несколько шагов и замер. Солнце уже начало клониться
к закату, и сквозь прорезанные в западной стене на  высоте  сорока  метров
узкие щели в зал падали косые столбы света.
     - Это невероятно, - прошептал он.  -  Собор  Святого  Петра  в  Новом
Ватикане ничто по сравнению с этим.
     Мартин Силен рассмеялся и стал еще больше похож на сатира.
     - Этот храм построен для живого божества.
     Федман Кассад поставил на пол походный мешок и кашлянув, сказал:
     - По-моему, эта башня гораздо старше Церкви Шрайка.
     - Конечно, - подтвердил Консул. - Но они хозяйничают  здесь  вот  уже
двести лет.
     - Что-то не видно этих хозяев, - сказала Ламия Брон,  держа  в  левой
руке отцовский пистолет.
     Войдя  в  Башню,  они  минут   двадцать   пытались   до   кого-нибудь
докричаться, но замирающее эхо, тишина и жужжание мух постепенно  вынудили
их умолкнуть.
     - Эту пакость построили андроиды и крепостные клоны Печального Короля
Билли как раз к  прибытию  спин-звездолетов,  -  пояснил  поэт.  -  Восемь
местных лет тяжелого труда. Предполагалось, что здесь будет самый  большой
туристический центр во всей Сети, отправной пункт  экскурсий  к  Гробницам
Времени и Граду Поэтов. Но, думается мне, несчастные трудяги андроиды  еще
тогда знали местную версию легенды о Шрайке.
     Сол Вайнтрауб стоял у восточного  окна,  приподняв  дочку  повыше,  и
неяркий вечерний свет падал ей на щеку и на сжатый кулачок.
     - Знали так знали, - сказал он. - Поищем лучше уголок, где нет следов
этой резни и где мы сможем спокойно поужинать и поспать.
     - Выходим вечером? - спросила Ламия.
     - К Гробницам? - уточнил Силен,  впервые  за  все  время  путешествия
выказывая интерес хоть к чему-то. - Ты хочешь идти к Шрайку в темноте?
     Ламия пожала плечами:
     - Не все ли равно?
     Консул, стоявший у двери из армированного стекла, которая выходила на
каменный балкон, закрыл глаза. Его тело все еще продолжало покачиваться  в
такт движению вагона. Две бессонные ночи  и  растущее  нервное  напряжение
окутали сознание серой пеленой, сквозь которую двенадцать часов полета над
горными  вершинами  воспринимались  как  краткий  миг.  Он  чуть  было  не
задремал, но вовремя открыл глаза.
     - Мы все едва держимся на ногах, - сказал он. - Переночуем  здесь,  а
утром отправимся в путь.
     Отец Хойт вышел на узенький балкон и облокотился на  грубые  каменные
перила.
     - Отсюда видны Гробницы?
     - Нет, - ответил Силен. - Они находятся вон за той грядой.  А  видите
те белые штуковины на севере и немного западней... похожие на торчащие  из
песка обломанные зубы?
     - Вижу.
     - Это Град Поэтов. По первоначальному замыслу короля Билли это  место
было выбрано для города Китса и многих других вещей, столь  же  светлых  и
прекрасных. Местные жители говорят, что сейчас в  нем  обитают  безголовые
призраки.
     - Уж не один ли ты из них? - спросила Ламия.
     Силен  резко  повернулся,  собираясь  ей  ответить,  но  взглянув  на
пистолет в ее руке, прикусил язык.
     Со стороны лестницы  послышались  гулкие  шаги,  и  в  комнату  вошел
полковник Кассад.
     - Над столовой есть две  маленькие  кладовые,  -  сказал  он.  -  Они
выходят на балкон, но попасть в них  можно  только  по  этой  лестнице.  В
случае чего защитить их будет легко, и они вполне... чисты.
     Силен рассмеялся:
     - Вы имеете в виду, что на нас будет трудно напасть? Или, если кто-то
все же нападет, у нас не будет возможности бежать?
     - А куда нам, собственно бежать? - резонно заметил Сол Вайнтрауб.
     - И действительно, - устало согласился  с  ним  Консул.  Собрав  свои
вещи, он взялся за ручку куба Мебиуса, поджидая отца Хойта. - Кассад прав.
Нам надо где-то устроиться  на  ночь.  По  крайней  мере,  уйдем  из  этой
комнаты. Здесь воняет смертью.


     Ужин состоял из остатков сухого пайка,  нескольких  глотков  вина  из
последней  бутылки  Силена   и   черствого   кекса,   сохраненного   Солом
Вайнтраубом, чтобы отметить их последнюю  совместную  трапезу.  Для  кекса
Рахиль была слишком мала, но молоку отдала должное  и,  перевернувшись  на
животик, мгновенно уснула на своем матрасике.
     Ленар Хойт достал из мешка маленькую балалайку и тихонько забренчал.
     - А я и не знала, что вы умеете играть, - удивилась Ламия Брон.
     - Так, самую малость.
     Консул потер глаза:
     - Жаль, здесь нет фортепьяно.
     - У вас-то оно есть, - заметил поэт.
     Консул посмотрел на него.
     - Тащите же его сюда, - сказал Силен. - Я бы  не  возражал  и  против
скотча.
     - О чем это вы? - сердито спросил отец Хойт. - Опомнитесь!
     - О космическом корабле, - ответил Силен. - Помните ли  вы,  как  наш
незабвенный Глас Куста  Мастин  говорил  нашему  другу  Консулу,  что  его
секретное оружие - это уже знакомый нам изящный кораблик, стоящий сейчас в
космопорте  Китса?  Вызовите  его.  Ваше  Консульство.  И  у   вас   будет
фортепьяно.
     В дверях появился Кассад, который устанавливал  на  лестнице  лучевую
защиту.
     - Инфосфера планеты мертва, - сказал он. - Спутники связи выведены из
строя. Корабли ВКС используют узкие пучки. Как, по-вашему, он его вызовет?
     - Передатчик мультилинии, - вмешалась в разговор Ламия.
     Консул смерил ее взглядом.
     - Передатчик мультилинии - это ящик размером с дом, - пояснил Кассад.
     Ламия пожала плечами:
     - И все же в словах Мастина есть смысл. Будь я  на  месте  Консула...
будь я среди нескольких тысяч обитателей  личных  космических  кораблей  -
нескольких  тысяч  на  всю  эту  треклятую   Сеть...   я   бы   непременно
позаботилась, чтобы в случае необходимости его  можно  было  вызвать.  Эта
планета слишком примитивна, чтобы полагаться на ее коммуникационную  сеть,
ионосфера  не  годится  ни  к  черту,  а  когда  начинается   какая-нибудь
заварушка, первым делом сбивают спутники  связи...  Я  бы  с