зумеваете...
     - Время этой Вселенной, разумеется.
     - И вы уверены, что Гробницы движутся назад во времени...  из  нашего
будущего? - спросил я.
     - Назад во времени - безусловно, - уверенно ответил Арундес. - А  что
из нашего будущего - не могу утверждать. Мы даже не знаем  наверняка,  что
означает "будущее" с точки зрения темпоральной физики. Возможно, это набор
синусоидальных волн вероятности, или мегапоэтическое дерево вариантов, или
даже...
     - Но чем бы оно ни было, - перебил я его, - Гробницы Времени и  Шрайк
пришли оттуда?
     - Гробницы Времени - наверняка, - подтвердил физик. -  О  Шрайке  мне
ничего не известно. Полагаю, это миф, не более, и его питает та  же  жажда
сверхъестественных истин, что движет всеми религиями на свете.
     - Даже после того, что случилось с Рахилью? - тихо спросил я.
     Мелио Арундес гневно взглянул на меня.
     - Рахиль  заразилась  болезнью  Мерлина,  и  это  настоящая  болезнь,
болезнь антиэнтропийного старения, вовсе  не  похожая  на  раны  от  зубов
мифического чудовища.
     - Раны от зубов времени не миф, - возразил  я,  удивившись,  что  так
лихо орудую дешевой философией. - Но суть в другом: как поступят с Рахилью
хозяева Гробниц, Шрайк или кто там еще? Вернут ли  они  ее  в  "локальный"
поток времени?
     Арундес кивнул и уставился мимо меня на крыши. Солнце  спряталось  за
облака, и утро сразу  поблекло,  красные  черепицы  потускнели,  заморосил
дождь.
     - И еще, - продолжил я, к немалому своему удивлению. - Любите  ли  вы
ее по-прежнему?
     Физик медленно повернулся ко  мне,  и  буквально  обжег  взглядом.  Я
чувствовал, как мысль дать мне отпор - возможно,  физически  -  созрела  в
нем, дошла до полного кипения и рассыпалась  огненными  искрами  боли.  Он
залез  в  карман  пиджака  и  показал  мне  голографию  уже  седеющей,  но
привлекательной женщины и двух молодых людей.
     - Моя жена и дети, - негромко произнес Мелио Арундес. - Они ждут меня
на Возрождении-Вектор. Если  даже  Рахиль...  выздоровеет,  то,  когда  ей
исполнится столько же, сколько было к моменту нашей  встречи,  у  меня  за
плечами будет уже восемьдесят два стандартных года.  -  Безнадежно  махнув
рукой, он убрал снимок в карман. - Но я по-прежнему ее люблю.
     - Готовы? - нарушил тишину чей-то голос, и я увидел в дверях Хента  и
Тео Лейна. - Катер взлетает через десять минут, - сообщил Хент.
     Поднявшись, я протянул руку Арундесу.
     - Я попытаюсь, - пообещал я ему на прощание.
     Генерал-губернатор  Лейн  отправил  нас  в  космопорт  на  одном   из
скиммеров своей охраны, а сам вернулся в консульство. Военный скиммер  был
едва ли комфортабельнее личной машины дипломата, зато  летел  быстрее.  Мы
уже пристегивали ремни, прижатые к  креслам  защитным  полем,  когда  Хент
спросил:
     - Что за дело было у вас к этому физику?
     - Просто возобновил старое знакомство с незнакомым другом, -  ответил
я.
     Хент нахмурился.
     - Что вы обещали ему, когда сказали, что попытаетесь?
     Катер задрожал, дернулся,  и  тут  же  рванулся  вперед  -  стартовая
катапульта зашвырнула нас в небо.
     - Обещал помочь навестить больного друга, если сумею.
     Хент не спускал с меня враждебного взгляда, но я  вытащил  блокнот  и
занялся набросками интерьеров "Цицерона". Я не отрывался от рисования  все
пятнадцать минут полета, до самой стыковки с "прыгуном".
     С бьющимся сердцем я шагнул из портала на административный  терминекс
Дома Правительства. Еще один шаг перенес нас на галерею Сената, где  Мейна
Гладстон выступала  перед  битком  набитым  залом.  Имиджеры  и  микрофоны
доносили ее речь до  Альтинга  и  сотен  миллиардов  напряженно  внимающих
граждан.
     Я взглянул на свой хронометр: 10:38. Наша  отлучка  продлилась  всего
девяносто минут.

     12

     Здание, в котором размещался  Сенат  Гегемонии,  больше  походило  на
Сенат Соединенных Штатов восьмисотлетней давности, чем  на  величественные
сооружения,  воздвигнутые  для  руководящих  органов   Северо-Американской
Республики или  Первого  Всемирного  Совета.  Главный  зал  заседаний  был
опоясан галереями в несколько ярусов. Он легко вмещал  все  три  с  лишним
сотни   сенаторов   миров   Сети   и   более   семидесяти   представителей
колоний-протекторатов с  совещательным  голосом.  Ковры  гранатного  цвета
расходились лучами от центрального подиума, где  обычно  сидели  временный
председатель Сената и спикер Альтинга,  а  сегодня  восседала  сама  Мейна
Гладстон, глава правительства Гегемонии. Столы сенаторов были  изготовлены
из древесины мюира, подаренного тамплиерами  Рощи  Богов,  считавшими  его
священным. Свечение и аромат полированного дерева создавали в зале  особую
атмосферу даже сейчас, когда он был заполнен так, что яблоку негде упасть.
     Мы с Ли Хентом подоспели как раз  к  финалу.  Я  заказал  по  комлогу
резюме ее выступления. Как и обычно, речь Гладстон была краткой. Не впадая
ни в сюсюканье, ни в высокопарность, говоря живо и непринужденно,  покоряя
аудиторию оригинально построенными фразами  и  яркими  образами,  Гладстон
кратко перечислила инциденты и локальные конфликты, вылившиеся в  войну  с
Бродягами. Особо подчеркнула наше освященное веками стремление  к  миру  -
красную нить внешнеполитической стратегии Гегемонии, призвав всех и вся  в
Сети и Протекторате к единению перед лицом кризиса. Я стал слушать.
     - ...и так сложилось, сограждане, что после ста с лишним лет мира  мы
еще раз оказались втянутыми в борьбу за соблюдение законных прав  -  прав,
которые сделались фундаментом нашего общества еще до гибели  нашей  Матери
Земли. После более чем ста лет мирного существования мы  должны  -  скрепя
сердце, не скрывая отвращения - снова взять в  руки  щит  и  меч,  которые
всегда помогали нам отстоять наши неотъемлемые права и общее достояние,  и
возвратить мир нашим полям и городам.
     Звуки труб и самозабвенная ярость -  непременный  аккомпанемент  всех
призывов к оружию. Но мы не позволим этой лихорадке помрачить  наш  разум.
Те, кто поддается милитаристскому угару и  забывает  уроки  истории,  сами
себя карают. Им приходится испытать на собственной шкуре, что такое война,
более того - их ждет гибель от меча. Не исключено, что наш путь  к  победе
сопряжен со многими жертвами. Многих из нас  ожидают  жестокие  испытания.
Но, какие бы успехи или неудачи нам ни были суждены, прошу вас не забывать
о двух чрезвычайно важных обстоятельствах. Первое: мы  боремся  за  мир  и
знаем, что война никогда не станет нашим образом жизни.  Она  -  бедствие,
которое надо перетерпеть, как лихорадку в детстве, зная, что за длительным
периодом боли и страданий приходит здоровье. Мир для нас - тоже  здоровье.
И второе: мы никогда не сдадимся... никогда не сдадимся,  не  дрогнем,  не
поддадимся соблазну вернуться к комфортному существованию... не пойдем  ни
на какой компромисс, пока победа не будет в наших руках, враг - разбит,  а
мир - отвоеван. Благодарю вас.
     Ли Хент, подавшись вперед, не сводил  глаз  с  сенаторов.  Почти  все
встали и устроили Гладстон настоящую овацию. Волна аплодисментов  взлетела
до потолка и рикошетом обрушилась на нас и галерею. Но некоторые  остались
сидеть: я видел, как Хент пересчитывал их. Иные молча  скрестили  руки  на
груди, многие открыто хмурились. Войне не было и  двух  дней  от  роду,  а
оппозиция уже сформировалась: во-первых,  из  представителей  колониальных
миров, которые боялись за свою безопасность, поскольку Гиперион оттянул на
себя почти все войска, во-вторых, из недоброжелателей  Гладстон  -  весьма
многочисленных: нельзя же столько пробыть у власти и не взрастить два  или
три  поколения  врагов.  Наконец,  в  оппозицию  влились  те   из   бывших
сторонников Гладстон, кто  считал,  что  война  подрывает  беспрецедентное
процветание Гегемонии последних веков.
     Я  наблюдал,  как  она,   обменявшись   рукопожатиями   со   стариком
председателем и молодым спикером, покидает подиум и идет к выходу, касаясь
множества рук, отвечая на приветствия, улыбаясь своей знаменитой  улыбкой.
Имиджеры Альтинга сопровождали ее, и я физически ощущал,  как  раздувается
сеть дебатов, принимая мнения и голоса миллиардов.
     - Мне необходимо увидеться с госпожой Гладстон, - бросил мне Хент.  -
Вы в курсе, что вас пригласили на официальный  обед?  Сегодня  вечером,  в
"Макушке"?
     - В курсе.
     Хент покачал головой: и зачем только  секретарю  Сената  понадобилось
всюду таскать меня за собой?
     -  Обед  закончится  поздно,  а  после  него  намечено  совещание   с
командованием ВКС. Она хочет, чтобы вы были и там, и там.
     - Я в вашем распоряжении, - ответил я.
     Хент задержался у дверей.
     - У вас есть чем заняться в Доме Правительства до обеда?
     Я улыбнулся ему.
     - Поработаю над эскизами портрета.  Вероятно,  прогуляюсь  в  Оленьем
Парке. А потом... не знаю... может быть, сосну часок.
     Хент снова покачал головой и вышел.

     13

     Первый заряд проходит всего в метре  от  Кассада,  разнося  на  куски
огромный валун, который он только что миновал. Полковник мгновенно падает,
укрываясь от взрывной волны. Распластавшись на песке,  защищенный  Силовой
броней и полимерным камуфляжем, Федман Кассад замирает на несколько долгих
секунд. Палец его лежит на спуске  универсальной  винтовки,  ночной  визор
переведен в режим поиска цели. Он слышит только одно - частый стук  своего
сердца. Сенсоры  прочесывают  горы,  долину  и  сами  Гробницы,  выискивая
что-нибудь теплое или  движущееся.  Безрезультатно.  На  лице  полковника,
скрытом черным зеркалом визора, появляется улыбка.
     Он не сомневается, что неведомый стрелок промахнулся нарочно. То была
стандартная реактивная граната с 18-миллиметровым патроном, и если  только
стрелявший не находился в десяти или более  километрах  отсюда,  случайный
промах был просто невозможен.
     Кассад, выждав  еще  секунду,  вскакивает,  намереваясь  укрыться  за
Нефритовой Гробницей, и в этот момент раздается второй  выстрел.  Страшный
удар в грудь опрокидывает полковника навзничь.
     Чертыхнувшись, он откатывается в сторону и быстро ползет ко  входу  в
Нефритовую Гробницу. Сенсоры зорко вглядываются и вслушиваются в ночь.  На
этот раз стреляли обычной пулей. Следовательно, в распоряжении  неведомого
охотника находится универсальная десантная винтовка ВКС - такая же, как  у
Кассада. Более того, противник наверняка знает, что доспехи Кассада  пулей
не пробьешь, даже в упор. Но универсальная винтовка имеет и другие  режимы
стрельбы, и если на очереди боевой лазер,  полковнику  придется  туго.  Он
переваливается через порог Гробницы.
     Его сенсоры по-прежнему не замечают ничего теплого  или  движущегося,
если не считать красных и желтых полос -  следов  паломников  на  тропе  к
Сфинксу, оставленных ими пару минут назад. Но и они тают на глазах.
     С помощью оперативных имплантов Кассад производит разведку по каналам
УКВ  и  оптической  связи.  Безрезультатно.   Он   включает   максимальное
увеличение,  вводит  поправки  на  ветер  и  песок,  активирует   детектор
движущихся целей. Ничего крупнее  насекомых.  Он  прочесывает  окрестности
радаром,  эхолокатором,  лидаром,  надеясь  засечь  снайпера.  Тщетно.  Он
выводит на тактический дисплей реконструкции двух прошлых выстрелов. Перед
глазами повисают синие баллистические траектории.
     Первый выстрел произведен со стороны Града Поэтов, с расстояния более
четырех километров к юго-западу. Не прошло и десяти секунд,  как  раздался
второй, из района Хрустального Монолита, то есть из глубины долины,  почти
с километровой дистанции. Логика  подсказывает,  что  снайперов  двое.  Но
Кассад  готов  поклясться  -  стрелял   один.   Он   увеличивает   масштаб
изображения. Второй выстрел произведен из точки в верхней части  отвесного
фасада Монолита, по меньшей мере с тридцатиметровой высоты.
     Кассад приподнимается и, подкрутив  окуляры,  глядит  сквозь  тьму  и
редеющую песчано-снеговую завесу на это громадное  сооружение.  Ничего.  В
стенах - ни окон, ни щелей, вообще ни малейшего отверстия.
     После бури в воздухе висят миллиарды  пылинок  и  капелек,  и  только
благодаря этому на какую-то долю секунды становится виден зеленый лазерный
луч. Но Кассад замечает его уже после того, как  зеленое  копье  вонзается
ему в грудь. Полковник откатывается  назад,  надеясь,  что  зеленые  стены
Гробницы ослабят следующий импульс. Сверхпроводящие волокна  его  доспехов
трудятся вовсю, переизлучая поглощенную  энергию,  а  тактический  дисплей
сообщает: стреляют со стороны Хрустального Монолита  -  в  чем  полковник,
кстати, не сомневался.
     Кассад чувствует в груди боль, как от укола, и, скосив  глаза,  видит
на  непробиваемом   панцире   пятисантиметровое   круглое   пятно.   Капли
расплавленного карбонитрида падают на пол. Будь броня на один слой тоньше,
полковник был бы уже мертв, а так  он  всего  лишь  обливается  потом  под
панцирем.  Стены  Гробницы,  поглотившие   рассеянное   доспехами   тепло,
буквально пышут жаром. Биомониторы испуганно  пищат,  но  ничего  особенно
тревожного  не  сообщают,  датчики  скафандра  рапортуют  о   повреждениях
некоторых цепей, но все это поправимо. Его винтовка по-прежнему при нем  и
готова к бою.
     Кассад задумывается, держа палец  на  спуске.  Гробницы  -  бесценные
археологические памятники, уже много  веков  охраняемые  как  дар  будущим
поколениям, пусть даже они действительно движутся навстречу ходу  времени,
из будущего. Если полковник Федман Кассад принесет эти бесценные артефакты
в жертву своим агрессивным инстинктам,  он  совершит  преступление  против
всей Галактики.
     - К дьяволу, - шепчет Кассад и поднимает винтовку.
     Он поливает лазерными очередями фасад  Монолита,  пока  расплавленный
хрусталь не начинает  стекать  вниз.  Он  всаживает  в  здание  бризантные
гранаты с десятиметровым интервалом,  начиная  с  верхних  этажей.  Тысячи
зеркальных осколков летят в ночь и, медленно кувыркаясь, опускаются на дно
долины. На фасаде остаются дыры, уродливые, как провалы на  месте  выбитых
зубов. Кассад вновь переключает оружие на  когерентный  световой  пучок  и
простреливает внутренность сооружения через проломы, каждый раз  ухмыляясь
за своим забралом, когда вспышка озаряет очередной ярус.  Кассад  посылает
очереди пэвов - пучков электронов высокой энергии, которые проходят  через
Монолит  навылет  и  проделывают  в  горном  склоне  за  ним   безупречные
цилиндрические  скважины  -  четырнадцать   сантиметров   в   диаметре   и
полкилометра в глубину. Потом приходит очередь осколочных гранат,  которые
наполняют внутренности Монолита десятками тысяч острейших иголок. И  снова
лазер: широкие  профилированные  импульсы  должны  ослепить  любого,  кого
угораздит на них взглянуть. И, наконец, в  каждое  отверстие  разрушенного
здания летят десятки теплочувствительных дротиков.
     Кассад отползает назад, в коридор Нефритовой Гробницы, и поднимает  с
лица  забрало.  Пламя  горящей  башни  отражается  в  тысячах  хрустальных
осколков, разбросанных по всей долине. Ветер внезапно утих, и дым  столбом
подпирает небо. Дюны  алы  от  огня.  Ночь  вдруг  наполняется  мелодичным
перезвоном - все новые хрустальные сосульки отламываются и  падают,  в  то
время как другие еще качаются на длинных стеклянных нитях.
     Кассад выбрасывает  пустые  обоймы  и  ленты,  вставляет  новые  и  с
жадностью вдыхает холодный ветер, задувающий в открытый проем. Он не тешит
себя иллюзиями - неведомый снайпер наверняка ускользнул.
     - Монета, - шепчет Федман Кассад и закрывает на секунду глаза.

     Впервые  Монета  явилась  Кассаду  во  время  битвы   при   Азенкуре,
октябрьским утром 1415  года  от  рождества  Христова.  Поля  были  усеяны
трупами французов и англичан, в лесу укрывались рыцари-одиночки, и один из
них чуть не взял  верх  над  Кассадом,  но  ему  помешала  невесть  откуда
взявшаяся высокая,  коротко  стриженная  женщина  с  глазами  цвета  моря,
которые навсегда пленили Кассада. Расправившись с противником, полковник и
неведомая женщина, даже не смыв с себя крови рыцаря, любили друг  друга  в
лесу.
     Интерактивный  Тактический  Имитатор  Олимпийской  Офицерской   Школы
обеспечивал  небывало  высокую  степень  приближения  к   реальности,   но
призрачная любовница  Кассада  по  имени  Монета  вовсе  не  была  детищем
фантопликатора.  Она  приходила  к  нему  и  в  бытность   его   курсантом
Олимпийской Школы, и в последующие  годы,  когда,  усыпленный  усталостью,
Кассад погружался в очищающие глубины сна после реальных сражений.
     Федман Кассад и тень по имени Монета любили  друг  друга  в  укромных
уголках всех на свете полей брани -  от  Антиетама  до  Кум-Рияда.  Никому
неизвестная, никем невидимая, Монета приходила к нему, когда он  стоял  на
часах тропическими ночами и в осажденные крепости  в  заснеженных  русских
степях. Они страстно  перешептывались  в  снах  Кассада  после  победы  на
Мауи-Обетованной и во время мучительно  долгого  выздоровления-воскрешения
после взрыва мины-ловушки в Южной Брешии,  когда  он  чудом  остался  жив.
Монета  была  его  единственной  любовью,  нет,  больше  -  всепобеждающей
страстью, замешанной на запахе  крови  и  пороха,  вкусе  напалма,  нежных
женских губ и горелого мяса.
     А потом был Гиперион.
     Санитарный корабль, на  котором  полуживого  Кассада  эвакуировали  с
Брешии, атаковали факельщики Бродяг. Уцелел  один  Кассад  -  он  захватил
вражеский катер и кое-как сел на Гиперион  -  на  бесплодную  высокогорную
равнину за Уздечкой в Экве. В долину Гробниц Времени. В царство Шрайка.
     И там его ждала Монета. И  снова  они  любили  друг  друга,  а  когда
Бродяги погнались за ним, чтобы захватить ускользнувшего от них  пленника,
Кассад и Монета  -  и  явившийся  им  на  помощь  полупризрачный  Шрайк  -
уничтожили десантные катера и перебили всех солдат  противника.  Полковник
Федман Кассад, рожденный в трущобах Фарсиды, сын, внук и правнук беженцев,
гражданин Марса до мозга костей, испытал в тот день  мгновение  полного  и
абсолютного блаженства.  Защищенный  силой  времени  вместо  доспехов,  он
скользил невидимкой среди врагов, разя  направо  и  налево,  как  божество
насильственной смерти. Такое могущество не снилось никому и никогда.
     Но после той кровавой бани Монета вдруг обернулась чудовищем прямо  в
его объятиях. Или Шрайк занял ее место? Кассад не мог припомнить деталей и
вообще хотел бы забыть все раз и навсегда, если бы от  этого  не  зависела
его жизнь.
     Он знал, что вернулся отыскать Шрайка и убить его. Отыскать Монету  и
убить ее. Убить Монету? В этом он не был уверен. Полковник  Федман  Кассад
знал только, что неистовые страсти его неистовой жизни привели  его  сюда,
именно в это место и именно в этот момент, и если здесь его  ждет  смерть,
так тому и быть. А если его  ждут  любовь,  слава  и  победа,  от  которых
содрогнется Валгалла, так тому и быть.

     Кассад опускает забрало, поднимается  на  ноги  и  с  громким  криком
выбегает из Нефритовой Гробницы. Его винтовка выбрасывает десяток  дымовых
шашек и металлическое конфетти, сбивающие с толку радары, но это прикрытие
не слишком надежно, а бежать придется долго. Неведомый стрелок ведет огонь
с  башни  Монолита:  на  пути  Кассада  поднимаются  фонтанчики  от  пуль,
взрываются гранаты, но полковник продвигается перебежками от дюны к  дюне,
от одной груды камней к другой.
     По шлему и панцирю барабанят осколки. Забрало трескается,  загорается
сигнал тревоги. Кассад отключает тактические дисплеи, оставив лишь  ночной
визор. Сверхтвердые  пули  бьют  его  в  плечо  и  колено.  Кассад  теряет
равновесие и падает. Силовые доспехи становятся жесткими,  вновь  обретают
гибкость, и Кассад тут же вскакивает. Он бежит, чувствуя, как  под  броней
набухают кровоподтеки. "Хамелеонова кожа" вы