Но даже тогда он мог  спастись.  Мы  с  ним  вместе
приготовили ему алиби. Полиция поверила бы ему. Но он предпочел остаться.
     Сегодня, Мерри, ты был потрясен тем,  что  я  сказала  толпе...  этой
своре у посольства. Запомни, корабельщик,  я  сказал  им:  "Еще  не  время
показать ваш гнев, вашу ненависть". Я сказала то, что думала.  Ни  больше,
ни меньше. Сегодня еще не время. Но день придет. Обязательно придет. В  те
последние дни Обетованная покорилась не так-то легко. Нелегко ее  покорить
и сейчас. И люди, которые забыли об этом, изумятся, когда настанет день, а
он обязательно настанет.


     Изображение тускнеет, и  в  одно  мгновение  наплывом,  лицо  молодой
двадцатишестилетней Сири накладывается на черты  старой  женщины,  которая
только что со мной говорила.
     - Мерри, я беременна. Я так рада. Тебя нет всего пять недель, а я уже
тоскую по тебе. Десять лет тебя не будет. А главное: почему  тебе  даже  в
голову не пришло позвать меня с собой? Я бы не полетела, но  мне  было  бы
так приятно, если бы ты просто позвал меня. Но я беременна,  Мерри.  Врачи
говорят - мальчик. Я расскажу ему о  тебе,  любовь  моя.  Может  быть,  вы
когда-нибудь вместе под парусами  уплывете  на  Архипелаг,  вместе  будете
слушать песни Морского Народа, как  мы  с  тобой  когда-то.  Возможно,  ты
научишься их понимать. Мерри, я тоскую по  тебе.  Пожалуйста,  возвращайся
поскорее.
     Голография мерцает и сдвигается. Я вижу девушку шестнадцати  лет.  Ее
щеки пылают. Длинные волосы каскадом падают на обнаженные плечи  и  ночную
рубашку. Она говорит сквозь льющиеся ручьем слезы:
     - Корабельщик Мерри Аспик, мне жаль твоего друга, мне  в  самом  деле
его очень жаль, но ты уехал, даже не сказав мне прощай, а я  мечтала,  как
ты нам поможешь... как мы вместе... а ты даже  не  сказал  -  прощай.  Мне
теперь безразлично, что с тобой будет. Надеюсь, ты благополучно  вернешься
в свою Гегемонию, в ее мерзкие, перенаселенные ульи и грязь. Мерри  Аспик,
я действительно больше не  хочу  тебя  видеть,  ни  за  какие  деньги.  До
свидания.
     Она поворачивается ко мне спиной,  и  изображение  гаснет.  В  склепе
темно, но голос не умолкает еще несколько секунд. Я слышу тихий  смешок  и
голос Сири (не знаю, сколько ей в это мгновение лет),  слышу  в  последний
раз:
     - Прощай... прощай, Мерри.
     - Прощай, - отвечаю я и выключаю комлог.


     Толпа расступается, когда,  щурясь  от  яркого  света,  я  выхожу  из
гробницы. Я опоздал, нарушив этим весь сценарий, и  улыбка  на  моем  лице
вызывает в толпе гневный ропот. Динамики доносят официальную риторику даже
сюда, на вершину:
     - ...Начало новой эпохи  сотрудничества,  -  слышу  я  звучный  голос
посла.
     Я ставлю ящик на траву и достаю ковер-самолет. Толпа напирает,  чтобы
лучше видеть, как я его разворачиваю.  Рисунок  выцвел,  но  левитационные
нити сверкают, как начищенная медь. Я сажусь посередине ковра и  придвигаю
к себе ящик.
     - ...Будут следовать и другие до тех пор, пока пространство  и  время
не перестанут быть препятствием.
     Толпа отступает, когда я нажимаю на сенсоры, и  ковер  поднимается  в
воздух на четыре метра. Теперь ничто не мешает  мне  осмотреться.  Острова
плывут сюда и образуют Экваториальный Архипелаг. Я  вижу  сотни  островов,
принесенных сюда теплыми ветрами с голодного юга.
     - Итак, с огромным воодушевлением я замыкаю эту  цепь  и  приветствую
колонию  Мауи-Обетованная  в  момент  вступления  в  сообщество  Гегемонии
Человека!
     Тонкая нить церемониального лазерного импульса устремляется в  зенит.
Раздаются торопливые аплодисменты, оркестр играет туш. Я поднимаю взгляд в
тот самый миг, когда на небосклоне возникает новая звезда. С точностью  до
микросекунд я могу предсказать все, что там произойдет.
     Нуль-канал действует всего  несколько  микросекунд.  На  краткий  миг
пространство  и  время  перестают  быть  препятствием.  Затем   притяжение
искусственной сингулярности подрывает термитный заряд, который я  поместил
на наружной стороне защитного  экрана.  Взрыв  заряда  слаб  и  отсюда  не
заметен, но уже через секунду вырвавшаяся  на  свободу  сфера  Шварцшильда
поглощает и его, и хрупкий додекаэдр весом в тридцать  шесть  тысяч  тонн.
Область пространства радиусом в Несколько тысяч километров сворачивается в
кокон.  Великолепная  картина  -  ее  видно  даже  отсюда:  белая  вспышка
миниатюрной сверхновой звезды на голубом небе.
     Оркестр замолк. Люди мечутся в поисках  убежища.  Между  прочим,  без
малейших на то оснований.  При  коллапсе  нуль-канала  происходит  всплеск
рентгеновского  излучения,  но  интенсивность  его  слишком  мала,   чтобы
проникнуть сквозь атмосферу Мауи-Обетованной. А вот виден и  второй  поток
плазмы:  "Лос-Анджелес"  отходит  на  безопасное  расстояние   от   быстро
распадающейся небольшой черной дыры. Поднимается ветер, и море покрывается
рябью. Ночью будут необычные для этих мест приливы.
     Мне хочется сказать что-то значительное, но я не нахожу слов. К  тому
же толпа не расположена слушать, хотя я пытаюсь внушить себе,  что  сквозь
вопли и проклятия до меня доносятся и приветствия.
     Я кладу руку на сенсорный узор, и ковер-самолет быстро проносится над
скалой и над гаванью.  Лениво  парящий  в  полуденных  восходящих  потоках
царь-ястреб хлопает крыльями, когда я к нему приближаюсь.
     - Пусть только попробуют прийти! - кричу я вслед напуганной птице.  -
Пусть попробуют! Мне будет всего тридцать пять, и я буду  не  один.  Пусть
они приходят, если посмеют! - Я ударяю по ковру и смеюсь. Ветер  раздувает
мои волосы и холодит вспотевшую грудь.
     Успокоившись, я беру курс на самый дальний из подплывающих островков.
Надеюсь, я встречу других. Я буду говорить с Морским Народом и  скажу  им,
что время наконец пришло и в морях Мауи-Обетованной скоро появится Акула.
     Позже, когда будут выиграны все сражения и они станут владыками мира,
я расскажу им о ней. Я буду петь им о Сири.


     Потоки света - отблески далекой космической битвы - были все  так  же
ослепительны, но сюда доносились лишь завывания ветра на  горных  склонах.
Паломники сдвинулись еще  тесней  и  склонились  над  старинным  комлогом,
словно ожидая продолжения.
     Его не последовало. Консул вынул микродиск и положил его в карман.
     Сол Вайнтрауб, погладив спящую дочку, повернулся к Консулу:
     - Вы, конечно, не Мерри Аспик.
     - Конечно, нет, - ответил  Консул.  -  Мерри  Аспик  погиб  во  время
восстания. Того, что называют Восстанием Сири.
     - Как к вам попала эта запись? - спросил отец Хойт. Даже сквозь маску
боли  на  его  лице  было  видно,  что  история  глубоко  тронула  его.  -
Потрясающая запись...
     - Он передал ее мне, - ответил  Консул.  -  За  несколько  недель  до
гибели в Битве при  Архипелаге.  -  Консул  взглянул  на  удивленные  лица
слушателей. - Я их внук, - пояснил он, - внук Сири и Мерри.  -  Мой  отец,
тот самый Донел,  которого  упоминает  Аспик,  стал  первым  председателем
Комитета  местного  самоуправления  после  включения  Мауи-Обетованной   в
Протекторат. Позже он был избран сенатором и оставался в этой должности до
самой смерти. В тот день, на холме возле гробницы Сири,  мне  было  девять
лет. И мне исполнилось двадцать - вполне достаточно, чтобы  присоединиться
к повстанцам, -  когда  однажды  ночью  Мерри  Аспик  появился  у  нас  на
островке, отвел меня в сторону и запретил участвовать в их борьбе.
     - А вы бы стали сражаться? - спросила Ламия.
     - Разумеется. И наверняка бы погиб. Как третья часть наших  мужчин  и
пятая часть женщин. Как все дельфины и многие плавучие  острова  при  всех
стараниях Гегемонии сохранить их в неприкосновенности.
     - Поразительный документ, - сказал Сол  Вайнтрауб.  -  Но  почему  вы
здесь? Зачем вам паломничество к Шрайку?
     - Я еще не закончил, - ответил Консул. - Слушайте дальше.


     Мой отец  был  столь  же  слабым  человеком,  насколько  сильна  была
бабушка. Гегемонии не потребовалось одиннадцати лет,  чтобы  вернуться,  -
факельные корабли ее ВКС появились на орбите, когда  не  истекло  и  пяти.
Отец видел, как они разбили  спешно  построенный  повстанцами  космический
флот. И все время, пока Гегемония вела осаду нашего мира,  он  был  на  ее
стороне. Помню - я был  тогда  пятнадцатилетним  подростком  -  как  вдали
горели десятки плавучих  островов,  а  скиммеры  Гегемонии  освещали  море
разрывами глубинных бомб. Мы смотрели на  эту  картину  с  верхней  палубы
нашего  семейного  островка.  Утром  море  стало  серым  от  тел  погибших
дельфинов.
     В те полные безнадежности дни после Битвы при Архипелаге  моя  сестра
Лира ушла с повстанцами. Есть свидетели ее гибели. Но тело так и не нашли.
Отец никогда не упоминал ее имени.
     Через  три  года  после  прекращения  военных  действий  мы,   первые
колонисты, стали на своей земле меньшинством. Островки  были  приручены  и
распроданы  туристам  в  точности  так,  как  предсказывал  Мерри.  Теперь
Порто-Ново   -   одиннадцатимиллионный   гигант:   монументы,   шпили    и
города-спутники на электромагнитной подушке  заполнили  все  побережье.  А
гавань Порто-Ново - это некий экзотический базар, где потомки Первых Семей
продают втридорога сувениры и прочие безделушки.
     Некоторое время после того, как отца избрали сенатором,  мы  жили  на
ТКЦ; там  я  и  закончил  школу.  Я  был  примерным  сыном,  на  все  лады
расхваливал  присоединение  Мауи  к  Сети,  изучал  великолепную   историю
Гегемонии Человека и готовился к карьере на дипломатическом поприще.
     И все время ждал.
     Завершив образование, я вернулся на Мауи-Обетованную, где  работал  в
Центральной Администрации.  В  мои  обязанности  входило  посещение  сотен
буровых платформ, которые росли, словно грибы, на отмелях,  наблюдение  за
стремительно возводимыми  подводными  комплексами  и  осуществление  связи
между Администрацией и корпорациями-подрядчиками с ТКЦ и Седьмой  Дракона.
Работа мне не нравилась. Но работал я хорошо. Всегда улыбался. И ждал.
     Вскоре я женился на девушке из Первых Семей  (она  была  мне  дальней
родственницей по линии Бертола, кузена Сири) и,  получив  на  экзаменах  в
дипломатической  академии  наивысший  балл,  попросил  направить  меня  на
Окраину.
     Так для меня и Грэси началась наша личная диаспора. Работал я хорошо.
Я был прирожденным дипломатом. Через пять стандартных лет  службы  я  стал
вице-консулом. Через восемь - полномочным консулом. Для дипломата, который
служит за пределами Сети, это было вершиной карьеры.
     Я сам сделал свой выбор. Я работал на Гегемонию. И ждал.
     Поначалу моя роль заключалась  в  том,  чтобы  всеми  ресурсами  Сети
помогать колонистам делать  то,  что  получалось  у  них  лучше  всего,  -
разрушать  свой  естественный  образ  жизни.  Не  случайно  на  протяжении
шестивековой межзвездной экспансии Гегемония так  и  не  встретила  видов,
которые по шкале Дрейка-Тьюринга-Чженя можно было отнести к разумным.  Еще
на Старой Земле установили, что всякий вид, который включит человечество в
свою пищевую цепочку, неминуемо погибнет. Всякий  раз,  когда  в  процессе
экспансии встречался вид, который мог серьезно конкурировать  с  человеком
по интеллекту, он погибал задолго до включения планеты в Сеть.
     На Вихре мы подкрадывались к неуловимым цеппелинам, прячась среди  их
облачных башен. Возможно, они не были разумны по нашим меркам  или  меркам
Техно-Центра. Но они были прекрасны. Когда они погибали, переливаясь всеми
цветами радуги, не услышанные (точнее,  не  увиденные)  своими  сбежавшими
собратьями,  красоту  их  агонии  невозможно  было  выразить  словами.  Мы
продавали  их  цветочувствительную  кожу   различным   корпорациям   Сети,
импортировали их мясо в миры типа Небесных Врат, а  кости  перемалывали  в
порошок и продавали в качестве афродизиака импотентам и суеверным  дуракам
десятков колониальных миров.
     На Саде я был советником группы инженеров-экологов,  которая  осушала
Великую Топь,  кладя  тем  самым  конец  недолгому  царствованию  болотных
кентавров, угрожавших  в  тех  краях  прогрессу  Гегемонии.  Они  пытались
мигрировать, но северные окраины были для них недостаточно влажны, и когда
через несколько десятилетий я снова посетил Сад,  о  них  напоминали  лишь
разбросанные по просторам  планеты  сморщенные  оболочки  -  жалкие  следы
исчезнувшего буйства жизни.
     На Хеврон я прибыл как раз тогда, когда пришла к своему естественному
завершению многолетняя вражда еврейских  поселенцев  с  алуитами  Сенешаи,
созданиями столь же хрупкими, как и экология их безводной планеты.  Алуиты
были эмпатами: наш страх, наша алчность - вот что убило их,  да  еще  наша
непрошибаемая чуждость. И все-таки не гибель алуитов превратила мое сердце
в камень, а та роль, которую я сыграл в судьбе самих колонистов.
     На Старой Земле для этой роли существовало особое слово - "квислинг".
Хеврон не был моим домом, но люди, которые поселились там, сделали это  по
тем же причинам, по каким мои далекие  предки  со  Старой  Земли  скрепили
своими подписями Завет Жизни на Мауи.  Я  продолжал  ждать.  И  тем  самым
действовал... во всех смыслах этого слова.
     Они доверяли мне.  Я  заливался  соловьем,  расписывая  все  прелести
воссоединения с человеческим сообществом... с Сетью... и они поверили мне.
Они настояли на том, что для посторонних на Хевроне будет открыт лишь один
город. Я улыбался и соглашался с ними. И вот  теперь  в  Новом  Иерусалиме
шестьдесят  миллионов  жителей  на  десять  миллионов   евреев-колонистов,
разбросанных  по  всему  континенту  и  почти   во   всем   зависящих   от
одного-единственного города,  принадлежащего  Сети.  Они  продержатся  еще
десятилетие. Возможно, меньше.
     Я сломался после того, как Хеврон присоединили  к  Сети,  открыв  для
себя алкоголь, благословенную антитезу флэшбэку и  фантопликаторам.  Грэси
была со мной в больнице, пока меня  не  привели  в  чувство  после  запоя.
Странная штука - мир еврейский, а больница - католическая. Помню,  как  по
ночам в коридоре шуршали рясы.
     Мой срыв обошелся без  осложнений  и  не  вызвал  особого  шума.  Мою
карьеру, во всяком случае, он не испортил. В качестве полномочного консула
я с женой и сыном перебрался на Брешию.
     Как тонко мы играли там свою роль! С  какой  прямо-таки  византийской
изощренностью действовали! В течение десятилетий, полковник  Кассад,  силы
Техно-Центра преследовали рои Бродяг, куда бы  они  ни  бежали.  А  теперь
определенные фракции в Сенате и Консультативном Совете ИскИнов решили, что
пора испытать военную мощь Бродяг непосредственно у границ Гегемонии.  Для
этой цели выбрали Брешию. Допускаю, что ее жители  десятки  лет  до  моего
прибытия играли роль наших заменителей. Брешианцы  с  упоением  копировали
архаичный прусский образец, милитаризировав свое общество до абсурда.  Они
не знали меры в своих экономических притязаниях, а их ксенофобия позволяла
с  необычайной  легкостью  вербовать  добровольцев,  чтобы   покончить   с
"Бродяжьей  угрозой".  Сначала  им  предоставили  по  ленд-лизу  несколько
факельных звездолетов, и они сами начали  гоняться  за  роями.  Плазменное
оружие. Зонды для заражения искусственными вирусами.
     Вследствие незначительного просчета я остался на Брешии, когда к  ней
подошли орды Бродяг. Всего несколько месяцев! На  мое  место  должны  были
прислать группу военно-политического анализа.
     Но это не имело  значения.  Интересы  Гегемонии  превыше  всего.  ВКС
прошли всестороннюю проверку  в  боевых  условиях,  а  Сеть  при  этом  не
подвергалась ни малейшей опасности. Грэси, конечно, погибла. При первой же
бомбардировке. И Алан, мой десятилетний сын. Он все время был  со  мной...
война уже кончилась... и тут ему вздумалось посмотреть, как какой-то идиот
из ВКС подрывает  мину-ловушку  в  непосредственной  близости  от  бараков
беженцев в столице Брешии Бакминстере.
     Меня не было рядом с ним в тот момент.
     После  Брешии  я  получил  повышение.  Мне  доверили   сложнейшее   и
ответственное задание (такие редко  выпадают  обычным  консулам)  -  вести
прямые переговоры с Бродягами.
     Сначала по нуль-Т меня направили на ТК-Центр.  Совещания  в  комитете
сенатора  Гладстон  с  участием   советников-ИскИнов,   беседы   с   самой
Гладстон... Был разработан изощреннейший план. Суть его заключалась в том,
чтобы спровоцировать Бродяг на нападение, и ключевая роль в  осуществлении
этой провокации отводилась Гипериону.
     Бродяги вели наблюдение за Гиперионом еще до битвы  за  Брешию.  Наша
разведка полагала, что они прямо-таки одержимы тайной  Гробниц  Времени  и
Шрайка. Их нападение на госпитальный корабль Гегемонии, на борту  которого
находился  полковник  Кассад,  явилось  результатом  ошибки:  капитан   их
факельщика  принял  госпитальный  корабль  за  военный  спин-звездолет   и
запаниковал. Но куда большую глупость с точки  зрения  Бродяг  этот  вояка
сделал, посадив десантные катера рядом с Гробницами и тем самым выдав, что
Бродяги умеют контролировать приливы времени. Как  вы  уже  знаете,  Шрайк
истребил всех десантников, и по возвращении к Рою капитан был казнен.
     Наша  разведка,  впрочем,  полагала,  что  этот  просчет  Бродяг   не
обескуражил. Они получили ценную информацию о  Шрайке,  и  их  одержимость
Гиперионом только усилилась.
     Гладстон объяснила мне, каким образом Гегемония намерена  сыграть  на
этой одержимости.
     План  заключался  в  том,  чтобы  спровоцировать  Бродяг  напасть  на
Гегемонию. Фокусом нападения должен стать Гиперион. Мне дали  понять,  что
война с Бродягами - лишь способ разрешить накопившиеся  внутриполитические
противоречия.   Определенные   группировки   в   Техно-Центре   столетиями
противились вхождению Гипериона в Гегемонию. Гладстон объяснила  мне,  что
человечество не может мириться с этим и насильственная аннексия  Гипериона
- под предлогом защиты Сети - изменит в  Техно-Центре  соотношение  сил  в
пользу прогрессивной коалиции ИскИнов, в чем кровно заинтересованы (я  так
и не понял, почему) и Сенат, и Сеть. Как потенциальный источник  опасности
Бродяги будут уничтожены раз и навсегда.  Начнется  новая  эра  в  славной
истории Гегемонии.
     Гладстон сказала,  что  я  имею  право  отказаться,  ибо  эта  миссия
сопряжена с серьезными опасностями - и для карьеры,  и  для  жизни.  Но  я
принял предложение.
     Гегемония предоставила мне личный  космический  корабль.  Я  попросил
сделать на нем только одну модификацию: поставить старинный "Стейнвей".
     Несколько месяцев я провалялся в криогенной фуге.  Затем  еще  больше
времени провел в странствиях по районам, через  которые  проходят  обычные
маршруты мигрирующих Роев. В конце концов  мой  корабль  был  обнаружен  и
захвачен. Они понимали, что я шпион, но  сделали  вид,  будто  верят  мне.
Поспорив немного, они решили меня не убивать. Поспорив еще,  они  в  конце
концов решили вступить со мной в переговоры.
     Не буду  даже  пытаться,  описать  красоту  жизни  Роя:  плавающие  в
невесомости города-сферы, кометные фермы и гирлянды  буксируемых  модулей;
микроорбитальные леса и блуждающие реки; десятки тысяч оттенков и  фактуры
во время Недели Рандеву. Достаточно сказать, что Бродяги, на  мой  взгляд,
сохранили то, чего человечество Сети утратило  за  последнее  тысячелетие:
способность к _р_а_з_в_и_т_и_ю_. В то время как все  мы  завязли  в  своих
вторичных культурах  -  бледном  отражении  жизни  Старой  Земли,  Бродяги
открыли новые измерения в эстетике, этике, биологических науках, искусстве
- во всем, что должно расти и изменяться, отражая  изменения  человеческой
души.
     Варвары - называем мы их, трусливо  цепляясь  за  свою  Сеть  подобно
вестготам, паразитировавшим на былой славе Рима и  оттого  считавших  себя
ц_и_в_и_л_и_з_о_в_а_н_н_ы_м_и_.
     Я провел среди  них  десять  с