- Ну, ладно, не дури. Мы можем идти медленнее.
     Поэт с трудом поднялся, разозленный ее жалостью.
     - Будь ты проклята, о дочь Лузуса! Если ты вдруг запамятовала, я тебе
напомню, что все паломничество затеяно ради свидания со Шрайком. Твой друг
Хойт этого не забыл.  Кассад  тоже  все  понял,  и  сейчас  сраный  Шрайк,
наверняка, жует его безмозглые военные косточки. Ничуть не удивлюсь,  если
и тем троим в долине уже не нужна вода. Иди! Проваливай! Я  сыт  по  горло
твоим обществом.
     После этой тирады Ламия Брон несколько секунд  сидела  на  корточках,
глядя на Силена. Затем встала, коснулась его  плеча,  за  спину  забросила
ранцы и бутылки и быстро пошла прочь. Даже в юности он не умел ходить  так
быстро.
     - Я вернусь этим путем через несколько часов, - бросила  Ламия  через
плечо. - Будь здесь. К Гробницам пойдем вместе.
     Мартин  Силен  молча  провожал  глазами  ее  удаляющуюся   коренастую
фигурку. Вскоре она совсем пропала из виду на юго-западе. Горы  колыхались
в знойном мареве. Он посмотрел себе под ноги и увидел бутылку. Значит, она
оставила ему воду. Сплюнув, он сунул бутылку в карман рюкзака  и  вошел  в
поджидавший его сумрак мертвого города.

     20

     Когда они распечатали последние пакеты с  рационами  и  принялись  за
полдник, Дюре чуть не потерял сознание. Сол и Консул перенесли его в тень,
на ступени широкой  лестницы  Сфинкса.  Лицо  священника  было  белее  его
снежно-белых волос.
     Когда Сол  поднес  к  его  губам  бутылку  с  водой,  Дюре  попытался
улыбнуться.
     -  Вы  все  довольно  легко  приняло,  факт  моего   воскрешения,   -
пробормотал он, утирая подбородок.
     Консул прислонился к стене Сфинкса.
     - Я видел крестоформы на Хойте. Они теперь на вас.
     - А я поверил его... вашему рассказу, - сказал  Сол,  передавая  воду
Консулу.
     Дюре провел рукой по лбу.
     -  Я  прослушал  диски  комлога.  Рассказы,   включая   мой,   просто
невероятны!
     - Вы сомневаетесь в их правдивости? - поинтересовался Консул.
     - Нет. Но трудно разобраться, отыскать  общие  элементы...  связующую
нить, что ли.
     Сол прижал Рахиль к груди  и  стал  тихо  ее  укачивать,  поддерживая
ладонью крохотную головку:
     - А разве должна быть связь? Кроме Шрайка, конечно.
     - Должна. -  Щеки  Дюре  порозовели.  -  Затея  с  паломничеством  не
случайна. Как и то, что выбор пал именно на вас.
     - Кто только не занимался отбором паломников, -  возразил  Консул.  -
Консультативный Совет ИскИнов, Сенат Гегемонии. Даже сама церковь Шрайка.
     Дюре покачал головой.
     - Да, это так, друзья мои, но за всем этим стоит  единый  руководящий
ум.
     Сол наклонился ближе.
     - Бог?
     - Может  быть,  -  Дюре  слабо  улыбнулся.  -  Хотя  я  имел  в  виду
Техно-Центр... искусственный разум, который так таинственно  вел  себя  во
время этих событий.
     Малютка запищала, как котенок. Сол дал ей соску и настроил комлог  на
своем запястье на ритм сердцебиения. Рахиль, сжав крошечные кулачки, сразу
задремала.
     - Рассказ Ламии дает основание предположить, - заметил ученый, -  что
какие-то  силы  в  Техно-Центре  пытаются  нарушить   статус-кво...   Дать
человечеству шанс на выживание, не отказываясь вместе  с  тем  от  проекта
Высшего Разума.
     Консул указал на безоблачное небо:
     - Все, что произошло - наше паломничество,  даже  эта  война,  -  все
подстроено противоборствующими силами в Техно-Центре.
     - А что мы о нем знаем? - негромко спросил Дюре.
     - Ничего. - Консул швырнул камешком  в  изваяние  слева  от  лестницы
Сфинкса. - Если вдуматься, ровным счетом ничего.
     Дюре приподнялся, сел и принялся растирать себе лицо влажным платком.
     - Тем не менее цель Техно-Центра удивительно схожа с нашей.
     - И  что  это  за  цель?  -  спросил  Сол,  не  переставая  укачивать
задремавшего младенца.
     - Познать Бога, - просто  ответил  священник.  -  Или,  если  это  не
удастся, создать его. - Прищурившись, он посмотрел в  глубь  долины.  Тени
юго-западных стен уже дотянулись до Гробниц и почти накрыли их.  -  Я  был
одним из защитников подобной идеи в нашей Церкви...
     - Я читал ваши трактаты о Святом Тейяре, - заметил Сол. - Вы блестяще
доказываете  необходимость  эволюции  к  точке  Омега   -   Божеству,   не
соскальзывая при этом в социнианскую ересь.
     - Какую-какую? - переспросил Консул.
     Отец Дюре слегка усмехнулся.
     - Социн - итальянский еретик шестнадцатого века от Рождества Христова
[Фауст  Социн  (1539-1604)  -  один  из  основателей   рационалистического
направления  в  протестантизме,  отличавшегося  религиозным  радикализмом;
социниане считали Христа не Богом, а  человеком,  который  указал  путь  к
спасению и обрел божественные свойства после  воскресения].  Был  отлучен,
потому  что  доказывал,  что  Бог  -  существо   ограниченное,   способное
развиваться  по  мере  того,  как  мир...  Вселенная...   усложняется.   Я
соскользнул в социнианскую ересь, Сол. То был первый из моих грехов.
     Вайнтрауб не отводил глаз от священника.
     - А последний?
     - Помимо гордыни? - спокойно отозвался Дюре.  -  Величайшим  из  моих
грехов была фальсификация результатов семилетних раскопок на Армагасте.  Я
пытался установить связь между тамошними исчезнувшими Строителями  Арок  и
протохристианским культом.  Такой  связи  не  существовало.  Я  подтасовал
результаты. Итак, вся ирония в том, что  величайшим  из  моих  грехов,  по
крайней мере в глазах Церкви, является нарушение  научной  этики.  Как  ни
странно, в эти критические  для  нее  дни  Церковь  готова  примириться  с
богословской ересью, но не терпит подложных научных протоколов.
     - Армагаст, наверное, похож на эти места? -  Сол  очертил  полукругом
долину, Гробницы и пустыню за скалами.
     Дюре огляделся вокруг, и глаза его на миг вспыхнули:
     - Пыль, камень, привкус смерти во рту  -  да.  Но  здесь  куда  более
зловещая атмосфера. В долине  что-то  есть,  и  это  что-то  всеми  силами
противится неизбежной смерти.
     Консул рассмеялся.
     - Будем надеяться, что к  этой  категории  относимся  и  мы.  Я  хочу
перенести комлог вон туда, на седловину, и еще раз  попытаться  установить
связь с кораблем.
     - Я с вами, - сказал Сол.
     - И я, - откликнулся отец Дюре, поднимаясь на ноги. Он пошатнулся, но
отказался опереться на руку Вайнтрауба.

     Корабль не отвечал. А без корабля нечего и надеяться на мультисвязь с
Бродягами, Сетью или вообще с кем-либо вне  Гипериона.  Обычные  диапазоны
тоже онемели.
     - А может, его уничтожили? - спросил Вайнтрауб у Консула.
     - Нет. Прием подтверждается, просто передатчик молчит.  Гладстон  все
еще держит корабль в карантине.
     Прищурившись, Сол взглянул в глубь  пустоши,  где  в  горячем  мареве
дрожали горы. Несколькими километрами ближе вонзались в небосвод  зубчатые
руины Града Поэтов.
     - Ну, что ж, - сказал он наконец. - Может, оно и к лучшему. Обойдемся
без бога из машины.
     При этих словах Поль Дюре вдруг разразился смехом, таким  раскатистым
и неудержимым, что даже закашлялся и был вынужден глотнуть воды.
     - Что вас так рассмешило? - удивился Консул.
     - Deus ex machina, "бог из машины"! То, о  чем  мы  с  вами  говорили
только что. Подозреваю, именно поэтому нас и собрали здесь. Бедняга  Ленар
и его "бог" в машине-крестоформе. Ламия с ее воскрешенным поэтом, запертым
в петле Шрюна, - она ведь ищет машину, которая освободит  ее  собственного
"бога". Вы, Сол, ожидаете черного "бога", дабы он наконец разрешил ужасную
участь вашей  дочери.  И  Техно-Центр,  машинное  отродье,  тоже  пытается
создать своего бога.
     Консул поправил солнцезащитные очки.
     - Ну, а вы, отче?
     Дюре покачал головой.
     - Я? Наверное, жду, когда своего "бога" создаст самая большая  машина
из всех - Вселенная. Не знаю, возможно, я так возвеличил  Святого  Тейяра,
потому что не нашел в  современном  мире  следов  живого  Творца.  Подобно
разумам Техно-Центра, и я мечтаю построить то, чего не могу найти.
     Сол посмотрел в небо:
     - В таком случае какого "бога" ищут Бродяги?
     Ему ответил Консул.
     - Их одержимость Гиперионом не каприз. Они верят,  что  именно  здесь
родится новая надежда для человечества.
     - Нам пора, - сказал Сол, укрывая Рахиль от солнца. -  Ламия  и  поэт
должны вернуться к обеду.
     Но к обеду они не вернулись. Солнце уже стало клониться к  закату,  а
их  все  еще  не  было.  Каждый  час  Консул  ходил  к  воротам  долины  и
высматривал, не появились ли среди валунов и  дюн  две  движущиеся  точки.
Тщетно. В который раз Консул пожалел, что у него нет электронного  бинокля
Кассада.
     Сумрак еще не до конца объял небо, а огненные вспышки  в  зените  уже
возвестили о возобновлении космической битвы. Трое мужчин, устроившись  на
ступеньке перед  входом  в  Сфинкс,  наблюдали  за  страшным  фейерверком:
медленно набухали и  лопались  белые  шары,  распускались  тускло-багровые
бутоны, внезапно прорезали небо зеленые и оранжевые молнии, после  которых
перед глазами долго плавали огненные круги.
     - Как вы думаете, кто побеждает? - спросил Сол.
     - Неважно, - ответил Консул, не поднимая глаз. - Вам не кажется,  что
на ночь лучше уйти из  Сфинкса,  подождать  наших  у  какой-нибудь  другой
Гробницы?
     - Мне нельзя уходить от Сфинкса, - сказал ученый. - А вы  поступайте,
как вам удобнее.
     Дюре коснулся щеки ребенка. Малышка теребила губами соску,  и  нежная
щечка терлась о палец священника.
     - Сколько ей, Сол?
     - Два дня. По времени Гипериона она родилась... родиться минут  через
пятнадцать после захода солнца на этой широте.
     - Схожу взгляну в последний раз, - объявил Консул. -  Потом  разведем
костер - надо же дать знать им, где мы.
     Консул уже спустился к тропе,  когда  Вайнтрауб  внезапно  вскочил  и
указал рукой - но не туда, где в последних лучах солнца  светились  ворота
долины и откуда должны были появиться Ламия и Силен, а в  противоположную,
сторону.
     Консул замер. В следующую секунду  он  извлек  из  кармана  маленький
нейростаннер, врученный ему Кассадом несколько дней назад. Поскольку Ламия
и Кассад отсутствовали, это было их единственное оружие.
     - Видите? - прошептал Сол.
     В сумраке за слабо светящейся Нефритовой Гробницей двигалась какая-то
фигура. Недостаточно большая и быстрая,  чтобы  оказаться  Шрайком,  да  и
двигалась она как-то странно: медленно, то  и  дело  замирая,  шатаясь  из
стороны в сторону.
     Отец Дюре быстро оглянулся на ворота долины и вновь уставился на нее.
     - Силен не мог попасть в долину оттуда?
     - Разве что спрыгнул со стены  ущелья,  -  прошептал  Консул.  -  Или
сделал крюк на восемь километров к северо-востоку. К тому же Силен пониже.
     Незнакомец снова остановился, пошатнулся -  и  упал.  Теперь  он  был
неотличим от бесчисленных камней долины.
     - Пошли, - приказал Консул.
звучал устало. - Никакого риска разглашения секретной информации не было.
руке станнер, установленный на двадцать метров,  сознавая,  что  на  таком
расстоянии от него мало проку. Отец Дюре, взявший у Сола ребенка,  шел  за
ним следом, а ученый тем временем искал подходящий камень.
     - Давид и Голиаф? - пошутил  Дюре,  когда  Сол  догнал  их,  на  ходу
вкладывая камень размером с  ладонь  в  пращу,  которую  вырезал  днем  из
фибропластового мешка.
     Загорелое лицо ученого еще больше потемнело:
     - Похоже на то. Давайте я заберу Рахиль.
     - Мне нравится нести ее. К тому  же,  если  предстоит  драка,  лучше,
чтобы у вас обоих руки были свободны.
     Сол, кивнув, поравнялся с Консулом. Священник  с  ребенком  на  руках
замыкал шествие.
     Когда до незнакомца осталось метров пятнадцать, они  разглядели,  что
это - мужчина, одетый в грубую рясу, очень высокий и что он  лежит  ничком
на песке.
     - Оставайтесь здесь, - бросил Консул и  побежал  к  нему.  Перевернув
тело, он сунул станнер в карман и вытащил из-за пояса бутылку с водой.
     Ноги сами понесли Сола вперед,  голова  у  него  шла  кругом,  колени
подгибались. Дюре брел позади.
     Войдя в крут света от ручного фонарика Консула, священник увидел, как
Сол сдернул с упавшего  капюшон.  Открылось  лицо  -  длинное,  азиатское,
искаженное  странной  гримасой.  Нефритовая  Гробница  бросала   на   него
зеленоватые отблески.
     - Тамплиер, -  пробормотал  Дюре,  недоумевая,  откуда  здесь  взялся
последователь Мюира.
     - Это Истинный  Глас  Древа,  -  сказал  Консул.  -  Наш  исчезнувший
спутник... Хет Мастин.

     21

     Всю вторую половину дня Мартин Силен  работал  над  своей  поэмой,  и
только наступившая ночь заставила его отложить перо.
     Придя в город, он обнаружил, что его кабинет разгромлен,  антикварный
стол исчез. Время не пощадило дворца Печального Короля Билли -  окна  были
выбиты, по выцветшим коврам, стоившим когда-то целое  состояние,  кочевали
миниатюрные дюны, под руинами поселились крысы и скальные угри.  В  башнях
вместо придворных уютно устроились голуби и одичавшие охотничьи  птицы.  В
конце-концов поэт вернулся в накрытую  гигантским  куполом  столовую  Дома
Искусств, примостился у низкого столика и начал писать.
     На выщербленных плитах лежал толстый  слой  пыли,  проломы  в  куполе
заплели красные пустынные вьюнки, но Силен ничего не  замечал,  с  головой
уйдя в работу над "Песнями".
     В  поэме  рассказывалось  о   свержении   титанов   их   собственными
отпрысками,   олимпийскими   богами.   Силен   описывал   великую   битву,
разразившуюся после того, как титаны отказались сойти  со  сцены.  Бурлили
моря - то Океан сражался с узурпатором-Нептуном, гасли звезды  -  Гиперион
бился с Аполлоном за власть над светом, сам космос содрогался - то  Сатурн
защищал от Юпитера свой престол. Нет,  то  была  не  просто  смена  одного
пантеона божеств  другим  -  кончался  золотой  век  и  наступали  смутные
времена, сулящие ужас и гибель всем смертным.
     Аллегорический  смысл  "Песней  Гипериона"  был  кристально  ясен:  в
титанах легко угадывались  герои  недолгой  эпохи  освоения  человечеством
галактики, олимпийцами-узурпаторами были, конечно же, ИскИны Техно-Центра,
а ареной битвы - знакомые континенты, моря и воздушные океаны планет Сети.
И здесь же чудовищный Дис, сын  Сатурна,  жаждущий  занять  трон  Юпитера,
охотился за своими жертвами, унося и богов, и смертных.
     В  "Песнях"  рассказывали  и  об  отношениях  между  творцами  и   их
творениями - о любви родителей к детям, художников к своим  произведениям,
всех творцов к  тому,  что  они  сотворили.  Поэма  прославляла  любовь  и
верность, не скатываясь в нигилизм, проводниками которого из  века  в  век
остаются властолюбие, людские амбиции и интеллектуальная спесь.
     Мартин Силен работал над своей поэмой больше двух стандартных  веков.
Самые удачные его строки родились  именно  здесь,  в  этих  декорациях,  -
покинутый город, ветры пустыни, завывающие за спиной, как зловещий хор  из
греческой трагедии, постоянный страх перед  внезапным  появлением  Шрайка.
Спасая жизнь, Силен когда-то ушел отсюда и, покинув свою музу,  тем  самым
обрек свое перо на молчание. А теперь, снова взявшись за  работу,  идя  по
верному следу,  этому  идеальному  проводнику,  знакомому  лишь  настоящим
художникам, он чувствовал, что возвращается к жизни.  Сосуды  расширились,
легкие задышали  глубже  -  он  буквально  упивался  богатством  красок  и
чистотой воздуха. Поэт наслаждался каждым  росчерком  старинного  пера  на
пергаменте, кипа исписанных страниц громоздилась на круглом столе,  вместо
пресс-папье придавленная обломками камней,  стихи  снова  текли  свободно,
бессмертие приближалось с каждой строфой, с каждой строкой.
     Силен уже подошел к самой  увлекательной  и  трудной  части  поэмы  -
сценам, где война уже перевернула вверх дном тысячи ландшафтов, обратила в
прах целые  цивилизации  и  представители  Титанов  просят  перемирия  для
встречи и переговоров с угрюмыми героями-олимпийцами. На широкую арену его
воображения выступили Сатурн, Гиперион, Кой, Иапет, Океан, Бриарей, Мимас,
Порфирион, Энцелад, Рет и их могучие сестры-титаниды: Тефия, Феба, Тейя  и
Климена. И вот они стоят лицом к лицу с меланхоличными Юпитером, Аполлоном
и иже с ними.
     Мартину неведомо, чем кончится  наиэпичнейшая  из  всех  эпопей.  Его
жизнь теперь подчинена лишь одной  цели  -  дописать  поэму...  и  так  на
протяжении десятилетий. Развеялись юношеские мечты о  славе  и  богатстве,
которыми Слово должно  было  наградить  его  за  верную  службу.  Слава  и
богатство когда-то сами текли ему в руки и едва не убили его -  убили  его
музу. Он давно знал, что "Песни" - лучшее литературное произведение эпохи,
и сейчас просил лишь одного -  возможности  завершить  их,  самому  узнать
конец, облечь каждую строфу, каждую  строку,  _к_а_ж_д_о_е  _с_л_о_в_о_  в
самую утонченную, ясную и прекрасную форму, какая только возможна.
     Теперь он писал как в лихорадке, почти обезумев,  одержимый  желанием
завершить то, что считал обреченным  на  незавершенность.  Слова  и  фразы
послушно слетали с древнего  пера  на  такую  же  древнюю  бумагу;  строфы
возникали без всяких усилий с его  стороны,  каждая  песнь  находила  свой
голос, и каждая  была  безупречна:  не  нужно  было  перечитывать  их  или
останавливаться, ожидая вдохновения. Картина  за  картиной  развертывались
поразительно быстро, ошеломляя мощью и красотой.
     Под белым флагом  сходятся  лицом  к  лицу  Сатурн  и  узурпатор  его
престола Юпитер, разделенные, как условлено, мраморной глыбой.  Их  диалог
величав и прост, их аргументы  и  рассуждения  о  войне  и  мире  -  самая
великолепная полемика со времен "Мелийского диалога" Фукидида. ["Мелийский
диалог" - изложение Фукидидом в его "Истории" переговоров послов афинян  с
советом  осажденной  Мелы,  спартанской  колонии;  основное  место  в  нем
занимает тема "божественной справедливости и природного права сильного  на
власть - вопросы достижения  и  сохранения  гегемонии,  войны  как  орудия
гегемонистской политики, отношений державного полиса с  его  союзниками  и
подданными, наконец, борьбы политических группировок внутри  государств"].
Но внезапно в поэму врывается что-то совершенно  новое  и  непонятное,  не
предусмотренное планами, которые Силен  составлял  во  время  многочасовых
бдений в ожидании вдохновения. Оба повелителя богов говорят о своем страхе
перед  каким-то  третьим  узурпатором,  некоей  ужасной   внешней   силой,
угрожающей миру в обоих  царствах.  Изумленный  Силен  видит,  как  герои,
сотворенные им ценой стольких  усилий,  вырываются  из-под  его  власти  и
пожимают друг другу руки над мраморной глыбой, заключая союз против...
     Против кого?
     Силен останавливается, перо замирает в руке; он вдруг  осознает,  что
почти не видит бумаги. Какое-то время он писал в полумраке, а  теперь  его
обступила полная тьма.
     Силен приходит в себя и вновь открывает двери сознания, впуская  мир.
Так возвращаются чувства после оргазма,  только  нисхождение  художника  к
обычной жизни куда болезненнее. Он - или она - спускается в облаках славы,
но эти облака быстро рассеиваются в потоке повседневной суеты.
     Силен огляделся по сторонам. В большом обеденном зале  темно,  только
наверху, в затянутых плющом проломах, сияют звезды да вспыхивают время  от
времени отблески  далеких  взрывов.  Вокруг  -  смутные  призраки  столов,
парящие на фоне чернильного мрака далеких стен, сочащегося сквозь  кружево
оплетших их пустынных вьюнков. За дверями обеденного зала  вечерний  ветер
завывает  на  разные  голоса,  все  громче  и  громче.  Каждая  трещина  в
прогнувшихся стропилах, каждая дыра в куполе ведет свою сольную  партию  -
контральто, сопрано, снова контральто...
     Поэт вздохнул. В его рюкзаке  нет  фонаря.  Только  "Песни"  и  вода