.
Желудок сводит голод. Где эта проклятая Ламия Брон? Но,  едва  вспомнив  о
ней, Силен обрадовался тому, что женщина не вернулась.  Ему  нужно  побыть
одному и закончить поэму... При нынешних темпах это займет не  больше  дня
и, может быть, кусочка ночи. Еще несколько часов, и труд его  жизни  будет
завершен. И тогда он сможет отдохнуть, насладиться прелестью  повседневных
мелочей, все эти годы вызывавших досаду, мешавших работе, которая  все  не
кончалась.
     Мартин Силен снова вздохнул и начал  укладывать  рукопись  в  рюкзак.
Нужно найти какой-нибудь светильник... развести огонь, даже если для этого
придется спалить все бесценные гобелены Печального Короля Билли. Или выйти
наружу и писать при свете сполохов космической битвы.
     Силен взял последние несколько страниц и перо и оглянулся  в  поисках
двери.
     Он был не один в темном зале.
     "Ламия", - подумал Силен с облегчением и разочарованием.
     Но то была не Ламия. Силен сразу же заметил  несоответствия:  слишком
массивное тело и слишком длинные ноги, отблески звездного света на панцире
и колючках, тени от лишней пары рук, и, главное, рубиновое свечение адских
кристаллов на месте глаз.
     Он со стоном плюхнулся на скамью.
     - Не сейчас! - вскричал поэт. - Изыди! Будь  прокляты  твои  окаянные
глаза!
     Высокая тень придвинулась, неслышно ступая по ледяному полу. По  небу
побежала кроваво-красная рябь, и Силен увидел блеснувшие в  темноте  шипы,
лезвия и мотки колючей проволоки.
     - Нет! - прошептал он. - Я не хочу! Оставь меня в покое!
     Шрайк приблизился еще на шаг. Рука Силена дернулась, схватила перо  и
написала поперек пустого нижнего поля последней страницы:  "ВРЕМЯ  ПРИШЛО,
МАРТИН".
     Он смотрел на  написанное,  стараясь  преодолеть  приступ  идиотского
смеха. Насколько ему было известно, Шрайк никогда ни с кем  не  общался...
Разве что на двуедином языке боли и смерти.
     - Нет! - крикнул Силен снова. - У меня работа! Забери  другого,  будь
ты проклят!
     Шрайк сделал еще шаг. Бесшумные плазменные взрывы раскалывали небо, и
по ртутной груди и рукам Существа  пробегали  желтые  и  красные  блики  -
словно струи краски. Рука Мартина  Силена,  дернувшись,  начертала  поверх
написанного: "ТВОЕ ВРЕМЯ ПРИШЛО, МАРТИН".
     Силен прижал рукопись к груди, подхватив со стола последние страницы,
чтобы на них ничего  нельзя  было  написать.  Оскалившись,  он  глядел  на
призрака, между тем как его рука выводила на пустой  столешнице:  "ТЫ  БЫЛ
ГОТОВ ПОМЕНЯТЬСЯ МЕСТАМИ С ТВОИМ ПОКРОВИТЕЛЕМ".
     - Не сейчас! - взмолился поэт. - Билли  мертв!  Позволь  мне  сначала
закончить! Пожалуйста! - Впервые в жизни Мартин Силен о чем-то  просил.  И
не просто просил - умолял: - Пожалуйста, ну пожалуйста! Дай мне закончить!
     Еще шаг. Шрайк  стоял  так  близко,  что  его  бесформенное  туловище
загородило звездный свет, и тень от него упала на человека.
     "НЕТ", - написали пальцы Мартина Силена, и перо выпало из них:  Шрайк
протянул одну из своих бесконечно длинных рук и бесконечно  острые  лезвия
пронзили запястья поэта.
     Мартин Силен кричал, когда Шрайк волок его  по  обеденному  залу.  Он
кричал, когда  увидел  под  собой  дюны,  услышал  шорох  песка  и  увидел
поднимающееся из долины дерево.
     Гигантское  дерево  было  больше  долины,  выше  гор,  через  которые
перевалили паломники; его верхние ветви, казалось, уходили в космос. Снизу
доверху оно отливало сталью и хромом, а его ветви  были  усеяны  шипами  и
иглами. В красном свете гаснущего неба Силен разглядел, что на этих  шипах
корчатся и извиваются люди - тысячи, десятки тысяч. Преодолевая немыслимую
боль, он напряг глаза - и узнал некоторых. То были именно тела, а не  души
или какие-то там абстракции. И они, безусловно,  страдали,  но  смерть  не
приходила, чтобы избавить их от мук.
     "ТАК НУЖНО", -  написала  рука  Силена  на  твердой,  холодной  груди
Шрайка. С металла на песок закапала кровь.
     -  Нет!  -  захрипел   поэт   и   принялся   колотить   кулаками   по
клинкам-скальпелям и колючей проволоке. Он  вырывался  и  извивался,  даже
когда хромированный монстр прижал его к себе  еще  плотнее,  нанизывая  на
свои клинки, как энтомолог - бабочку. Но Силен обезумел не  от  боли.  Его
жгла адская мука непоправимой утраты.  Он  ведь  почти  закончил  "Песни"!
Почти закончил!
     - Нет! - Мартин Силен рванулся из  последних  сил,  так  что  во  все
стороны полетели кровавые брызги, и принялся выкрикивать ругательства.  Но
Шрайк уже нес его к дереву.
     Почти минуту эхо металось по мертвому городу, становясь все слабее  и
слабее, и наконец замерло. Наступила  тишина,  нарушаемая  лишь  хлопаньем
крыльев: это голуби, покружившись в небе, вновь ныряли в трещины куполов и
башен.
     Подул ветер, взметнув хрупкие  листья  на  дне  пересохших  фонтанов.
Найдя отверстие в куполе, он проник внутрь,  и  медленный  вихрь  закружил
исписанные страницы. Некоторые вырвались на волю  и  полетели  над  тихими
дворами, пустыми улочками и обвалившимися акведуками.
     Вскоре ветер стих, и в Граде Поэтов вновь воцарился мертвый покой.

     22

     Четырехчасовая прогулка обернулась для Ламии Брон сплошным  кошмаром,
растянувшимся на целые десять часов. Сначала их занесло в  мертвый  город,
где пришлось разбираться с  Силеном.  Она  не  хотела  оставлять  его  там
одного, не хотелось и тащить его с собой или возвращаться к  Гробницам.  В
результате крюк вдоль хребта обошелся ей в час потерянного времени.
     Дюнам и каменистым пустошам, казалось, не будет  конца.  Когда  Ламия
достигла подножия гор, уже вечерело, и Башня была окутана сумраком.
     Сорок  часов  назад  она  без  особых  усилий  сбежала  по   шестьсот
шестьдесят одной ступеньке лестницы Башни. Подъем стал испытанием даже для
ее мускулов,  закаленных  гравитацией  Лузуса.  По  мере  того  как  Ламия
забиралась выше,  воздух  становился  прохладнее,  вид  на  окрестности  -
живописнее, и наконец на высоте четырехсот  метров  ее  взгляду  открылась
Долина  Гробниц  Времени.  Правда,  отсюда  была  видна  только   верхушка
Хрустального Монолита - едва различимая искорка, то появлявшаяся, то вновь
исчезавшая в туманной дымке. Один раз Ламия даже  остановилась  проверить,
не световые ли это сигналы, но мерцание  было  хаотичным  -  скорее  всего
какая-нибудь панель на изуродованном фасаде Монолита  качалась  на  ветру,
отражая солнечные лучи.
     Перед последней сотней ступеней Ламия наудачу включила  свой  комлог.
Общие каналы тут же оглушили ее обычной какофонией помех - возможно, виной
тому были приливы времени, нарушавшие радиосвязь в районе  Долины.  Сейчас
пригодился бы лазерный передатчик - древний  комлог  Консула  был  снабжен
именно лазерным ретранслятором... но комлог Консула остался,  естественно,
у него, а второй комм-лазер исчез вместе с Кассадом. Пожав плечами,  Ламия
преодолела последние ступеньки.
     Башню Хроноса построили андроиды Печального Короля Билли. Несмотря на
облик и название. Башня никогда не использовалась как крепость. По замыслу
короля, она должна была служить гостиницей, санаторием  и  местом  летнего
отдыха для людей искусства. После эвакуации Града  Поэтов  Башня  опустела
более чем  на  сто  лет,  посещаемая  лишь  самыми  отчаянными  искателями
приключений.
     Когда страх перед  Шрайком  немного  рассеялся,  Башню  вновь  обжили
туристы и паломники, и в конце концов церковь Шрайка сделала посещение  ее
обязательным для участников ежегодного паломничества. Поговаривали, что  в
потаенных  комнатах  -  глубоко  в  толще  горы  или  на  верхних   ярусах
неприступных бастионов - происходили черные  мессы  и  совершались  пышные
жертвоприношения существу, которого почитатели Шрайка именовали Аватарой.
     Близящееся открытие Гробниц и непредсказуемое поведение  темпоральных
приливов заставили власти  эвакуировать  жителей  северных  районов  Эквы.
Башня Хроноса снова замерла. Такой ее и увидела Ламия Брон.
     Солнце еще заливало светом пустыню и  мертвый  город,  но  Башня  уже
погрузилась во  мрак.  Ламия  добралась  до  нижней  террасы,  передохнула
минутку, вытащила из самого маленького рюкзака фонарик и вошла в лабиринт.
В коридорах было темно. Во время их ночевки здесь двое суток назад Кассад,
сходив на разведку,  объявил,  что  все  источники  энергии  уничтожены  -
солнечные преобразователи разбиты, термоядерные батареи расплющены и  даже
от  аварийных  аккумуляторов  остались  одни  обломки.  Ламия  много   раз
вспоминала об этом, когда преодолевала шестьсот шестьдесят  одну  ступень,
зло  косясь  на  кабины  подъемника,  застывшие  на  ржавых   вертикальных
направляющих.
     В больших  залах  ничего  не  изменилось:  всюду  виднелись  засохшие
остатки прерванных пиршеств и следы панического бегства. Трупов  не  было,
но бурые потеки на каменных стенах наводили  на  мысль,  что  пару  недель
назад здесь происходила настоящая бойня.
     Ламия, не обращая внимания  на  усталость  и  хаос,  царящий  вокруг,
поднялась в кладовку, где  они  ночевали.  По  дороге  она  спугнула  стаю
предвестников - отвратительных черных птиц с почти человеческими головами,
которые обосновались в большой столовой. Лестницы здесь были до  нелепости
узкими. Тусклый свет сочился  сквозь  цветные  витражи,  бросая  на  стены
причудливые отблески. Там, где стекла были разбиты или  вообще  выбиты,  в
окна  заглядывали  горгульи,  точно  окаменевшие  по  мановению  волшебной
палочки чудовища. Ветер, налетевший со снежных  вершин  Уздечки,  заставил
Ламию поежиться, и сразу же зачесалась обгоревшая на солнце кожа.
     Рюкзаки и снаряжение  были  там,  где  паломники  их  оставили,  -  в
маленькой кладовке над центральным  залом.  Ламия  удостоверилась,  что  в
некоторых коробках и  ящиках  еще  есть  нетронутые  рационы  и  вышла  на
балкончик, где Ленар Хойт играл на своей балалайке всего  несколько  часов
назад, показавшихся вечностью.
     Тени от высоких вершин протянулись по песку на несколько  километров,
почти добравшись до мертвого города. Долина  Гробниц  Времени  и  гористые
пустоши за нею все еще нежились в закатных розовых лучах, валуны и  низкие
скалы отбрасывали фантастические тени. Ламия не могла  разглядеть  Гробниц
из такой дали - только Монолит порой отсвечивал белой искоркой. Она  снова
попробовала включить комлог и тут же выругалась: из динамика  неслась  все
та же какофония; затем она вернулась  в  кладовку  -  отобрать  и  уложить
припасы.
     Ламия взяла четыре пайковых набора, закатанных в пенолит  и  закрытых
сверху фибропластом. Вода была им всего  нужнее,  и  вода  в  Башне  была:
желоба, по  которым  она  подавалась  с  горных  ледников,  выдержали  все
испытания. Ламия, наполнив принесенные с собой бутылки,  принялась  искать
пустую посуду, проклиная  лентяя  Силена  -  старик  вполне  мог  дотащить
полдюжины бутылок с драгоценной влагой.
     Уже собираясь уходить, она услышала какой-то  шум.  Он  доносился  из
зала, расположенного между ней и лестницей. Ламия навьючила  на  себя  все
рюкзаки, вытащила из-за пояса  отцовский  пистолет  и  медленно  двинулась
вперед.
     В зале было пусто. Черные предвестники больше  не,  прилетали.  Ветер
шевелил тяжелые гобелены, и они реяли над грудами объедков, как  истлевшие
знамена. У противоположной стены вращалось  огромное  изваяние  Шрайка  из
хрома и стали.
     Ламия осторожно пересекла зал, все время поворачиваясь -  так,  чтобы
за ее спиной не оставался один и тот же темный угол. Вдруг она  окаменела:
душераздирающий вопль рассек  тишину.  Завывание  перешло  чуть  ли  не  в
ультразвук, став почти неслышным. Ламия стиснула зубы,  сжимающие  рукоять
пистолета  пальцы  побелели.  Внезапно  вой   оборвался   -   словно   луч
проигрывателя соскользнул с диска.
     Ламия поняла, откуда он исходил. За банкетным  столом  позади  бюста,
под шестью большими витражами, которые тускло подсвечивал закат, виднелась
маленькая  дверца.  Звук  сопровождался  эхом,  -  видимо  он  донесся  из
какого-то погреба или темницы далеко внизу.
     Ламия Брон была любопытна. В сущности, вся ее жизнь  была  борьбой  с
выходящим за разумные рамки любопытством, которое и заставило  ее  избрать
устаревшую, но порой столь увлекательную профессию частного сыщика.  Из-за
своего длинного носа она не раз попадала в глупое положение и даже в беду.
Хотя случалось и так, что любопытство помогало ей узнать нечто, скрытое от
всех.
     Но тут оно было совершенно излишне.
     Она пришла сюда за жизненно необходимым - за пищей  и  водой.  Больше
никто из паломников прийти сюда не мог. Те три старика не угнались  бы  за
ней даже с учетом ее крюка к мертвому городу. И  она  должна  принести  им
воду и пищу, остальное не ее забота.
     "Кассад?" - предположила Ламия, но тут же отбросила эту мысль. Вой не
мог вырваться из горла полковника.
     Держа пистолет наготове, Ламия попятилась от дверцы,  нашла  ступени,
ведущие к основным ярусам, и начала  осторожно  спускаться,  двигаясь  как
можно тише,  насколько  позволял  семидесятикилограммовый  груз  и  больше
десятка бутылок. В темном стекле на нижнем этаже она мельком увидела  свое
отражение - приземистое,  пошатывающееся  чучело  с  пистолетом  в  руках,
крутящее головой по сторонам. На спине горбом выпирали рюкзаки, на широких
ремнях позвякивали бутылки и фляги.
     Зрелище не рассмешило Ламию. Оказавшись на террасе, она с облегчением
вдохнула прохладный, разреженный воздух. Фонарик можно было не включать  -
вечернее небо, усеянное низкими  облаками,  проливало  на  мир  розовый  и
янтарный свет, освещая Башню и предгорья.
     Она  помчалась  вниз  по  крутой  лестнице,  перешагивая  через   две
ступеньки, но уже на середине крутого спуска мышцы ее сильных ног  заныли,
и она сбавила шаг. Пистолет она по-прежнему держала наготове - на  случай,
если кто-нибудь погонится за ней или выскочит  из  расщелины  между  скал.
Достигнув нижней площадки, Ламия сделала по инерции еще несколько шагов, а
потом  оглянулась  на  башни   и   террасы,   громоздящиеся   позади,   на
пятисотметровой высоте...
     ...на нее стремительно неслись камни. И не  только  камни.  Горгульи,
сброшенные со своих древних насестов, летели рядом с валунами,  дьявольски
ухмыляясь в сумрачном  свете.  Ламия  бросилась  бежать  -  но  тяжелая  и
неудобная ноша мешала ей. Она вмиг сообразила, что от каменной  лавины  ей
не уйти, и, резко  свернув  в  сторону,  втиснулась  в  щель  между  двумя
огромными валунами.
     Рюкзаки тут же застряли, и  Ламия  принялась  выпутываться  из  своей
упряжи. В этот момент раздался невероятный грохот: первые камни заколотили
по  скалам,  обдав  ее  тучей  гранитной   крошки.   Наконец   кожаные   и
фибропластовые ремни лопнули, и она тут же вползла под валуны,  втащив  за
собой рюкзаки и бутылки. Обидно было бы потерять их после стольких трудов.
     Чудовищный  каменный  град  грохотал  над  миром.   Разбитая   голова
мраморного гоблина прокатилась мимо и, врезавшись в небольшую глыбу  рядом
с Ламией, раздробила ее вдребезги. В  воздухе  потемнело  от  бесчисленных
каменных ядер. По валунам над ее головой оглушающе  барабанили  булыжники.
Еще несколько секунд, и  камнепад  прекратился  -  так  же  внезапно,  как
начался, и теперь слышался  только  перестук  летящих  под  гору  каменных
обломков.
     Ламия потянулась к одному из рюкзаков - затолкать его подальше, и туг
камешек размером с ее комлог, срикошетив от скалы, влетел  в  ее  укрытие.
Дважды отскочив от стен пещерки, он ударил Ламию в висок.

     Ламия пришла в себя  от  собственного  стона.  Голова  раскалывалась.
Снаружи уже стемнело, но сквозь щель между глыбами просачивались  отблески
далекой битвы. Она поднесла пальцы к виску и тут же отдернула их: на  щеке
и шее запеклась кровь.
     Выбравшись из расщелины, Ламия сделала несколько  неуверенных  шагов,
споткнулась и села на первый попавшийся валун, борясь с приступом тошноты.
     Рюкзаки оказались  целы,  только  одна  бутылка  с  водой  разбилась.
Пистолет она нашла там  же,  где  уронила,  -  на  пятачке,  свободном  от
каменного мусора. Скалы  вокруг  были  покрыты  выбоинами  и  трещинами  -
следами пронесшейся по ним каменной лавины.
     Ламия взглянула на циферблат. Оказалось, она пролежала  без  сознания
почти час, и никто не утащил  ее  и  не  перерезал  ей  глотку.  Посмотрев
напоследок вверх, где прятались во тьме башенки  и  балконы  Хроноса,  она
взвалила на плечи свою ношу и торопливо зашагала вниз по  едва  различимой
каменистой тропе.
     Когда Ламия наконец добралась  до  окраины  мертвого  города,  Силена
(как, впрочем, она и ожидала) там не  было.  Правда,  она  надеялась,  что
поэту просто  надоело  ждать  и  он  решил  в  одиночку  пройти  несколько
километров, отделяющих город от долины.
     Поборов искушение снять рюкзаки и фляги и  немного  отдохнуть,  Ламия
отправилась на поиски. С пистолетом в руках она ступила на улицы  мертвого
города, выбирая дорогу при вспышках космической битвы.
     Но на ее крики отвечало  только  эхо,  да  еще  сотни  незнакомых  ей
маленьких птиц снялись с гнезд, взмахивая белевшими  в  темноте  крыльями.
Ламия обошла  нижние  этажи  старого  королевского  дворца,  покричала  на
лестницах,  даже  выстрелила  разок  в  воздух,  но  Силен  не  отзывался.
Выкрикивая его имя,  Ламия  брела  мимо  стен,  густо  заросших  ползучими
растениями, заглядывала во дворики,  но  нигде  не  находила  ни  малейших
следов его пребывания. В одном из дворов она увидела  фонтан,  напомнивший
ей рассказ поэта о ночи, когда Шрайк  унес  Печального  Короля  Билли,  но
фонтанов в городе было много - поди, узнай, тот ли это.
     Ламия заглянула и в обеденный зал под разбитым куполом, но  помещение
было  погружено  во  тьму.  Позади  нее  раздался  шум.  Ламия   мгновенно
обернулась,  но  то  был  всего  лишь  старинный  лист   древней   бумаги,
прошуршавший по изразцовым плиткам...
     Вздохнув, она направилась  к  выходу.  Шагалось  легко,  несмотря  на
усталость после многодневной бессонницы. На вызовы, которые Ламия посылала
по комлогу, никто не отвечал, но  она  не  удивилась,  ибо  давно  ощущала
наплывы непонятных воспоминаний - предвестье темпорального  прилива.  Если
Силен и проходил здесь несколько часов  назад,  вечерний  ветер  стер  все
следы.
     Гробницы снова светились. Ламия заметила отблески на скалах,  еще  не
дойдя до широкой седловины у спуска в долину. По  сравнению  с  безмолвной
огненной бурей в небесах - сущая ерунда, но это бледное пламя  производило
странное впечатление: казалось, из Гробниц вытекает накопленная за  долгий
день энергия.
     Прокричав  у  ворот  долины,  чтобы  предупредить  Сола  и  остальных
паломников о своем возвращении, Ламия начала  спускаться.  От  помощи  она
тоже не отказалась бы - даже на последних ста метрах. Ремни натерли плечи,
и там, где они врезались в тело, рубашка намокла от крови.
     Но никто ей не ответил.
     На подгибающихся ногах Ламия кое-как поднялась по ступеням Сфинкса, и
сбросив ношу на  широкое  каменное  крыльцо,  достала  фонарик.  Темно.  В
помещении, где они  спали,  на  полу  валялись  одеяла  и  рюкзаки.  Ламия
крикнула, подождала, пока утихнет эхо, и вновь обвела лучом фонаря  стены.
Здесь ничего не изменилось. Хотя нет. Она закрыла глаза и стала перебирать
в памяти детали сегодняшнего утра.
     Куб Мебиуса! Таинственный силовой контейнер,  забытый  или  брошенный
Хетом Мастином в ветровозе, исчез.  Пожав  плечами,  Ламия  направилась  к
выходу.
     Шрайк ждал. Он стоял прямо в дверях, нависая над ней, как башня.
     Ламия тут же попятилась, еле удержавшись от вскрика. Пистолет в  руке
показался ей маленьким и бесполезным. Фонарик сам собой упал  на  каменный
пол.
     Существо  склонило  голову  набок.  Из  многогранных  глаз   струился
пульсирующий красный свет, и по лезвиям