путников.
     Слева от Консула сидел отец Ленар Хойт, священник старой христианской
секты,  известной  как  Католическая  Церковь.  Несколько  секунд   Консул
удивленно разглядывал черное одеяние и узкий глухой  воротничок,  а  затем
вспомнил госпиталь Св.Франциска на Хевроне, где почти сорок лет назад  его
приводили в чувство после того, как он перебрал во  время  своего  первого
дипломатического поручения. Услышав имя Хойта, он тут же подумал о  другом
священнике, пропавшем без вести на Гиперионе во время его консульства.
     Ленар Хойт, по меркам Консула, был молод - лет тридцати с  небольшим,
но создавалось впечатление, что совсем недавно он  катастрофически  быстро
постарел. Чем дольше Консул смотрел на его изможденное лицо с выступающими
скулами, туго обтянутыми кожей, с большими, глубоко  запавшими  глазами  и
тонкими губами, постоянно искривленными  в  болезненной  гримасе,  на  его
редкие волосы, поврежденные радиацией,  тем  ему  становилось  яснее,  что
человек этот уже много  лет  тяжело  болен.  Однако  Консул  с  удивлением
обнаружил за маской с трудом подавляемой боли  нечто  мальчишеское  -  эти
едва заметные следы детской округлости, слабый румянец и мягкий  рот  явно
принадлежали более молодому, более здоровому и  менее  искушенному  Ленару
Хойту.
     Рядом со священником сидел человек, которого еще несколько лет  назад
большинство граждан Гегемонии узнали бы в лицо. Правда, внимание публики в
Великой Сети никогда не задерживалось на одном предмете надолго, а  сейчас
она меняет кумиров, должно быть, еще быстрее. Если так, то ореол  славы  и
позора, окружавший полковника Федмана  Кассада,  "мясника  Южной  Брешии",
вероятно, уже погас. Впрочем, для поколения Консула и для  всех  тех,  кто
жил неторопливой и отстраненной жизнью, забыть Кассада оказалось не так-то
просто.
     Рослый полковник (он мог бы посмотреть прямо  в  глаза  двухметровому
Хету Мастину) был в форме ВКС без знаков отличия и наград.  Черный  мундир
до  странности  напоминал  сутану  отца  Хойта,  но  на  этом  сходство  и
заканчивалось.  Внешность  смуглого  и  поджарого  Кассада  являла   собой
разительный контраст болезненной худобе священника: на плечах, руках и шее
бугрились могучие мышцы,  маленькие  темные  глаза  разом  схватывали  все
вокруг, как объектив старинной видеокамеры, лицо, казалось, состояло  лишь
из углов, теней, выступов и граней. Не изможденное, как у Хойта, а  словно
высеченное из холодного камня. Узкая полоска бороды  подчеркивала  остроту
его черт, как кровь на лезвии ножа.
     Глядя на вкрадчивые  движения  полковника,  Консул  вспомнил  земного
ягуара, которого ему довелось увидеть много лет назад на Лузусе в  частном
зоопарке при корабле-"ковчеге". Говорил  Кассад  негромко,  но  Консул  не
преминул заметить, что даже молчание полковника привлекает общее внимание.
     Хотя места за длинным  столом  было  сколько  угодно,  все  паломники
собрались на одном конце. Напротив Федмана Кассада сидел человек, которого
капитан представил как поэта Мартина Силена.
     Внешне поэт ничем не походил на полковника, скорее  наоборот:  Кассад
был  худощавым  и  высоким,  а  Мартин  Силен  -  низеньким   и   каким-то
расплывшимся, лицо Кассада навсегда застыло в  каменной  неподвижности,  а
физиономия поэта постоянно ходила ходуном, как у земных приматов.  Говорил
он громким дребезжащим голосом.  Консул  подумал,  что  в  облике  Мартина
Силена есть что-то от театрального дьявола:  красные  щеки,  большой  рот,
вздернутые  брови,  острые  уши,  подвижные  руки  с   длинными   пальцами
пианиста... Или душителя? Серебряные волосы поэта были подстрижены простой
челкой.
     На вид Мартину Силену  было  около  шестидесяти,  но  Консул  заметил
предательскую синеву на шее и ладонях поэта и заподозрил, что тот  уже  не
раз  омолаживался.  Тогда  истинный  возраст  Силена  лежит  где-то  между
девяноста и ста пятьюдесятью стандартными годами. И чем он ближе к верхней
границе, тем вероятнее, что этот служитель муз выжил из ума.
     Насколько шумно и оживленно вел  себя  Мартин  Силен,  настолько  был
сдержан его сосед, погруженный в невеселые мысли. Услышав  свое  имя,  Сол
Вайнтрауб  поднял  голову,  и  Консул  увидел  короткую   седую   бородку,
исчерченный морщинами лоб и печальные светлые  глаза  известного  ученого.
Ему доводилось слышать историю этого Агасфера и его  безнадежных  поисков,
но все равно он был потрясен, увидев на руках  старика  его  дочь  Рахиль,
которой сейчас было не более недели. Консул отвел глаза.
     Шестым паломником и единственной женщиной  за  столом  была  детектив
Ламия  Брон.  Когда  ее  представляли,  она  посмотрела  на  Консула   так
пристально, что он продолжал ощущать давление ее взгляда даже после  того,
как она отвернулась.
     Уроженка Лузуса, где гравитация на треть превышала стандартную, Ламия
Брон ростом была не выше поэта, но свободный вельветовый комбинезон не мог
скрыть  ее  великолепной  мускулатуры.  Черные  кудри  до   плеч,   брови,
напоминающие две темные полоски, проведенные строго горизонтально  поперек
широкого лба, крупный нос  с  горбинкой,  придающий  лицу  нечто  орлиное.
Портрет довершал широкий и выразительный, можно даже сказать,  чувственный
рот. На губах у Ламии играла легкая улыбка, то надменная, то шаловливая, а
ее  темные  глаза,  казалось,  призывали   собеседника   выкладывать   все
начистоту.
     Консул подумал, что Ламию Брон вполне можно назвать красивой.
     Когда  знакомство  закончилось.  Консул  кашлянул  и   повернулся   к
тамплиеру.
     - Хет Мастин, вы сказали, что паломников  семеро.  Ребенок  господина
Вайнтрауба - это и есть седьмой?
     Капюшон Хета Мастина качнулся из стороны в сторону.
     - Нет. Только тот, кто осознанно решил отправиться  к  Шрайку,  может
считаться паломником.
     Сидящие за столом зашевелились. Консул (да и все  остальные,  видимо,
тоже) знал, что, согласно правилам церкви Шрайка, количество паломников  в
группе должно выражаться простым числом.
     -  Седьмым  буду  я,  -  медленно  произнес   Хет   Мастин,   капитан
тамплиерского звездолета-дерева "Иггдрасиль" и Истинный  Глас  Древа.  Все
замолчали. В наступившей тишине Хет Мастин сделал знак матросам-клонам,  и
те принялись накрывать  стол  для  последней  трапезы  перед  высадкой  на
планету.


     - Итак, Бродяги все еще не вступили в  пределы  системы?  -  спросила
Ламия Брон. Ее хрипловатый, гортанный  голос  показался  Консулу  каким-то
необычно волнующим.
     - Нет, - ответил Хет Мастин. - Но мы опережаем их не больше,  чем  на
несколько стандартных суток. Наши  приборы  зарегистрировали  термоядерные
выхлопы в районе облака Оорта.
     - Значит, будет война? - спросил отец Хойт.  Казалось,  каждое  слово
дается ему с трудом. Не получив ответа, он повернулся к  сидевшему  справа
от него Консулу, как бы адресуя свой вопрос ему.
     Консул вздохнул. Клоны подали вино, но сейчас он предпочел бы виски.
     - Кто знает, как поступят Бродяги? - сказал он. - Похоже, они  больше
не руководствуются человеческой логикой!
     Мартин Силен расхохотался и пролил вино.
     -   Черт   возьми!   Можно   подумать,   мы,    люди,    когда-нибудь
руководствовались человеческой логикой! - Он сделал большой глоток,  вытер
рот и снова засмеялся.
     - Если вот-вот начнутся серьезные сражения, -  Ламия  нахмурилась,  -
власти могут не разрешить нам сесть.
     - Нас пропустят, - сказал Хет Мастин. Солнечный луч забрался ему  под
капюшон и осветил желтоватую кожу.
     - И мы спасемся от верной смерти на  войне,  чтобы  погибнуть  верной
смертью от рук Шрайка, - пробормотал отец Хойт.
     - Нет смерти во Вселенной! [Д.Китс "Падение Гипериона" Песнь 1,  423]
- пропел Мартин Силен. Консул вздрогнул: пение поэта могло разбудить  даже
человека, погруженного в криогенную фугу. Силен допил вино и поднял пустой
кубок, как бы обращаясь с тостом к звездам:

                     И смерти не должно быть! Стенай,
                     Стенай, Кибела, сыны твои,
                     Исполнившись злодейства,
                     Низвергли Бога, сокрушили в прах.
                     Стенайте, братья, силы иссякают,
                     Ломаюсь, как тростник, слабеет голос...
                     О боль, боль слабости моей!
                     Стенайте, ибо гибну я...
                           [Д.Китс "Падение Гипериона" Песнь 1, 424-430]

     Силен остановился на полуслове и, зычно рыгнув  в  наступившей  после
его декламации тишине, потянулся за бутылкой. Остальные шестеро обменялись
взглядами. Консул заметил, что Сол Вайнтрауб  слегка  улыбается.  Девочка,
спавшая у него на руках, шевельнулась, и он склонился над ней.
     - Ну что ж, - отец Хойт запнулся, словно нащупывая потерянную  мысль,
- если конвой  Гегемонии  уйдет  и  Бродяги  захватят  Гиперион  без  боя,
оккупация может оказаться бескровной, и  они  позволят  нам  сделать  свое
дело.
     Полковник Федман Кассад негромко рассмеялся.
     - Бродяги не станут оккупировать Гиперион, - сказал  он.  -  Захватив
планету, они  сначала  разграбят  ее,  а  потом  сделают  то,  что  у  них
получается лучше всего: сожгут города, раздробят обугленные  развалины  на
мелкие кусочки, а затем будут жечь эти кусочки до тех  пор,  пока  они  не
превратятся в золу. После этого  они  расплавят  полярные  шапки,  испарят
океаны, а оставшейся солью отравят почву,  чтобы  на  ней  больше  никогда
ничего не росло.
     - Ну... - начал было отец Хойт и тут же умолк.
     Никто больше не сказал ни слова. Клоны убрали  посуду  после  супа  и
салата и подали жаркое.


     - Вы говорили, что нас  сопровождает  военный  корабль  Гегемонии,  -
обратился Консул к Хету Мастину, когда они покончили с ростбифом и вареным
небесным кальмаром.
     Тамплиер кивнул и указал рукой куда-то вверх. Консул  прищурился,  но
не смог разглядеть среди вращающихся звезд ничего движущегося.
     - Держите. - Федман Кассад приподнялся  и  через  голову  отца  Хойта
передал Консулу складной военный бинокль.
     Консул, поблагодарив его, включил питание и принялся изучать  участок
неба, на который указал  Хет  Мастин.  Гироскопические  кристаллы  бинокля
негромко  жужжали,  стабилизируя  оптику  и  обшаривая   поле   зрения   в
запрограммированном   режиме   поиска.   Внезапно   изображение   замерло,
затуманилось, расширилось и вновь стало отчетливым.
     Когда корабль  Гегемонии  появился  в  окулярах  бинокля,  у  Консула
невольно перехватило дыхание. Это был не  одноместный  разведчик,  как  он
предполагал  сначала,  и  даже   не   круглобокий   факельный   звездолет.
Приближенный электронной оптикой, перед ним предстал матово-черный ударный
авианосец.  Проходят  века,  но  совершенные  очертания  боевых   кораблей
неизменно  поражают  воображение.  Разведенные  на  полный   угол   четыре
старт-пилона с находящимися  в  полной  боевой  готовности  истребителями,
вынесенный   вперед   на   шестидесятиметровой   штанге    разведкомплекс,
напоминающий копье, расположенные на самой корме, словно оперение  стрелы,
бочкообразный двигатель Хоукинга и термоядерные батареи  -  спин-звездолет
Гегемонии предстал перед ним во всей красе.
     Консул молча  вернул  бинокль  Кассаду.  Если  эскадра  выделила  для
сопровождения "Иггдрасиля" ударный авианосец, то какую  огневую  мощь  они
приготовили, чтобы отразить нападение Бродяг?
     - Сколько времени до посадки? - спросила Ламия Брон. С помощью своего
комлога она попыталась проникнуть в инфосферу корабля  и,  очевидно,  была
разочарована тем, что там обнаружила. Или не обнаружила.
     - Через четыре часа выйдем на орбиту, - негромко сказал Хет Мастин. -
Потом  еще  несколько  минут  на  челноке.  Наш  друг   Консул   предложил
воспользоваться для высадки его личным кораблем.
     - Садимся в Китсе? - спросил Сол Вайнтрауб. Это  были  первые  слова,
произнесенные ученым.
     Консул утвердительно кивнул:
     -  Там  единственный  космопорт  на  Гиперионе,   который   принимает
пассажирские корабли.
     - Космопорт? - в голосе отца Хойта прозвучало раздражение. - Я думал,
мы сразу отправимся на север. В царство Шрайка.
     - Нет. Паломничество всегда  начинается  из  столицы,  -  сказал  Хет
Мастин, покачав головой. -  Понадобится  несколько  суток,  чтобы  достичь
Гробниц Времени.
     - Несколько суток? - удивилась Ламия Брон. - Но это абсурд!
     - Возможно, - согласился Хет Мастин, -  однако  дела  обстоят  именно
так.
     Отец Хойт почти ничего не ел, но сейчас он сморщился, словно какое-то
блюдо вызвало у него несварение желудка.
     - Послушайте, - сказал он, - а не могли бы мы один-единственный раз в
виде исключения отступить от этих правил? Так  сказать,  ввиду  опасностей
предстоящей войны... и так  далее.  Давайте  просто  высадимся  у  Гробниц
Времени или еще где-нибудь поблизости и покончим со всем этим.
     -  На  протяжении  четырехсот  лет  космические  корабли  и  самолеты
пытались  пробиться  к  северным  пустошам  напрямую,  -  сказал   Консул,
отрицательно покачав головой. - И мне не приходилось слышать ни  об  одной
удачной попытке.
     - Позвольте поинтересоваться, - с деланным изумлением спросил  Мартин
Силен, словно школьник на уроке, подняв руку, - что ж  это  за  чертовщина
такая? Куда же подевались эти полчища кораблей?
     Отец Хойт хмуро посмотрел на поэта. Федман Кассад улыбнулся.
     - Консул вовсе не имел в виду, что этот  район  недоступен,  -  снова
заговорил Сол Вайнтрауб. - Туда можно добраться по реке и по  суше.  Кроме
того, космические корабли и самолеты не  исчезают.  Они  спокойно  садятся
вблизи руин или Гробниц Времени и так же легко возвращаются в любую точку,
выбранную бортовым компьютером. Исчезают пилоты и пассажиры.
     Ученый поднялся  и  стал  укладывать  спящую  девочку  в  специальную
люльку, висевшую у него на плече.
     - Так гласит старая легенда, - сказала Ламия Брон. - А что показывают
корабельные приборы?
     - Ничего, - ответил ей Консул. -  Никаких  происшествий.  На  корабли
никто не  нападал.  Никаких  отклонений  от  курса,  никаких  необъяснимых
обрывов  записи,  никакой  необычной  утечки  энергии  или,  наоборот,  ее
появления из ничего. Вообще никаких необычных явлений.
     - И никаких пассажиров, - добавил Хет Мастин.
     Консул  посмотрел  на  него  в  упор.  Неужели  Хет  Мастин  пошутил?
Многолетнее общение с тамплиерами убедило  его,  что  они  начисто  лишены
чувства юмора. Однако, судя по выражению чуточку азиатского лица капитана,
в словах его не было даже намека на шутку.
     - Чудесная мелодрама, - рассмеялся  Силен.  -  Саргассово  море  душ,
оплакиваемых  Христом.  Причем   все   на   самом   деле   и   при   нашем
непосредственном участии. Хотел бы я знать, кто режиссер  этого  говенного
спектакля.
     - Заткнись - повысила голос Ламия Брон. - Ты пьян.
     Консул вздохнул. Паломники пробыли вместе менее часа.
     Клоны убрали тарелки и внесли  подносы  с  шербетом,  кофе,  тортами,
плодами корабля-дерева и жидким  шоколадом  с  Возрождения.  Мартин  Силен
жестом отказался от десерта и велел клонам принести ему еще  одну  бутылку
вина. Консул подумал и попросил виски.


     - Мне кажется, - сказал Сол  Вайнтрауб,  когда  все  уже  заканчивали
десерт, - наша судьба будет зависеть от откровенности каждого.
     - Что вы имеете в виду? - спросила Ламия.
     Вайнтрауб машинально покачал ребенка, спавшего в сумке-люльке.
     - Например, знает ли кто-нибудь из присутствующих, почему  именно  он
(или она) был избран церковью Шрайка и Альтингом?
     Никто не произнес ни слова.
     - Думаю, что нет, - продолжил Вайнтрауб. - А вот  еще  одна  загадка:
является ли кто-нибудь из присутствующих членом или  хотя  бы  сторонником
церкви Шрайка? Я, например, еврей,  и  какими  бы  путаными  ни  были  мои
религиозные воззрения, они исключают  поклонение  смертоносной  машине.  -
Вайнтрауб поднял густые брови и оглядел присутствующих.
     - Многие тамплиеры, - сказал Хет Мастин, - считают Шрайка воплощением
божества, явившегося в мир, чтобы покарать не питающихся от корня.  Однако
я, Истинный Глас Древа, должен признать это ересью.  Ни  в  Завете,  ни  в
писаниях Мюира [Джон Мюир (John Muir) - американский натуралист,  один  из
основоположников экологии] ничего подобного нет.
     Консул пожал плечами.
     - Я атеист, - заявил он, держа стакан с виски в руке  и  рассматривая
его на свет, - и никогда не имел ничего общего с церковью Шрайка.
     - Католическая церковь посвятила меня в сан. -  Отец  Хойт  улыбнулся
одними губами. - Поклонение Шрайку противоречит всему, на чем она стоит.
     Полковник Кассад отрицательно покачал головой  -  то  ли  отказываясь
отвечать, то ли показывая, что не является членом церкви Шрайка.
     -  Я  был  крещен  лютеранином,  -  начал  Мартин  Силен,   оживленно
жестикулируя. - Это церковь, которой давно уже  нет.  Я  стоял  у  истоков
дзен-гностицизма - ваших родителей тогда  еще  на  свете  не  было.  Успел
побыть   католиком,   адвентистом,   неомарксистом,   ярым   фанатиком   и
потрясателем устоев, сатанистом, чуть ли не епископом пофигистов.  Я  даже
что-то пожертвовал Институту гарантированного перевоплощения. Теперь  я  с
удовольствием могу сообщить, что я  простой  язычник.  -  Он  улыбнулся  и
заключил: - Для язычника Шрайк - самое подходящее божество.
     - А мне на религии начхать, - отрезала Ламия Брон. - На меня  они  не
действуют.
     - Полагаю, это только подтверждает мою идею, - сказал Сол  Вайнтрауб.
- Никто из нас не разделяет догматы культа  Шрайка,  и  тем  не  менее  из
миллионов приверженцев этой веры старейшины выбрали именно нас. Именно нам
предстоит посетить Гробницы Времени... и лицезреть  их  жестокого  Бога...
возможно, в последний раз.
     - Может, это и подтверждает вашу идею, господин Вайнтрауб,  -  Консул
покачал головой, - но я ее так и не понял.
     Ученый рассеяно погладил бороду.
     - Мне кажется, что причины, побудившие каждого из нас отправиться  на
Гиперион, оказались столь вескими,  что  церковь  Шрайка  и  правительство
Гегемонии были просто вынуждены согласиться. В отдельных случаях - в моем,
например, - причины эти считаются общеизвестными, хотя я  уверен,  что  во
всей своей полноте они известны только сидящим за этим столом.  Поэтому  я
предлагаю следующее.  Пусть  каждый  за  те  несколько  дней,  что  у  нас
остались, расскажет свою историю.
     - Зачем? - спросил полковник Кассад. - Вряд ли это что-то даст.
     Вайнтрауб улыбнулся:
     - Напротив. По меньшей мере, это развлечет нас и поможет хоть немного
узнать друг друга, прежде чем Шрайк или еще какая-нибудь гадость  свалится
нам на голову. Кроме того, возможно, мы поймем что-то очень  важное,  и  в
решающий момент это спасет жизнь всем нам. Если, конечно, у нас хватит ума
выделить то общее, что связывает наши судьбы с капризами Шрайка.
     Мартин Силен рассмеялся, закрыл глаза и продекламировал:

                       К спине дельфина приникая
                       И взявшись за плавник,
                       Невинных души смерть переживают,
                       И снова открываются их раны.

     - Это Лениста, не так  ли?  -  спросил  отец  Хойт.  -  Я  изучал  ее
творчество в семинарии.
     - Почти, - ответил Силен, открывая глаза и наливая еще  вина.  -  Это
Йейтс. Старый хер жил за пятьсот лет до того, как  Лениста  в  первый  раз
потянула свою мамашу за железную сиську.
     - Послушайте, - сказала Ламия, - ну  расскажем  мы  друг  другу  свои
истории, и что? Встретившись  со  Шрайком,  мы  просто  сообщим  ему  свои
желания. Одно он выполнит, остальные паломники умрут. Правильно?
     - Так гласит легенда, - подтвердил Вайнтрауб.
     - Шрайк не легенда, - отозвался Кассад. - И стальное дерево - тоже.
     - Тогда что толку надоедать друг другу историями?  -  спро