бивается из сил,  подлаживаясь
под  фантастический  пейзаж  вокруг:  тьма,  пламя,  пески,  расплавленный
хрусталь и горящие камни.
     До Монолита еще метров пятьдесят. Лазерные  плети  вонзаются  в  дюны
справа и слева от Кассада, обращая песок в стекло. Световые клещи зажимают
его - так быстро, что самое ловкое существо не успело бы увернуться: устав
забавляться с добычей, они вонзаются в нее, обжигая сердце, голову  и  пах
жаром тысячи солнц. Его доспехи сияют, как зеркало, с каждой микросекундой
меняя частоту под стать капризным цветам  атаки.  Вокруг  Кассада  мерцает
нимб из перегретого пара. Микроцепи трещат от перегрузки, рассеивая  тепло
и поддерживая вокруг тела тонюсенькую оболочку силового поля.
     Одним броском полковник преодолевает последние  двадцать  метров,  и,
включив реактивный ранец, перепрыгивает через груды оплавленного хрусталя.
     Вокруг  беспрестанно  гремят  взрывы,  то  сбивая  его  с   ног,   то
подбрасывая в воздух. Доспехи Кассада окаменели; он беспомощен, как кукла,
которой перебрасываются огненные великаны.
     Внезапно обстрел прекращается. Кассад отрывается  от  земли,  пробует
встать. Смотрит на фасад Хрустального Монолита -  пламя  и  дыры,  дыры  и
пламя. Забрало треснуло, визор почти ослеп. Кассад поднимает его  с  лица,
вдыхает дымный и наэлектризованный воздух и входит в Гробницу.
     Импланты рапортуют, что паломники взывают  к  нему  по  всем  каналам
связи. Он отключает их и снимает шлем. Перед ним тьма.
     Внутри  Монолит  представляет  собой  помещение  без  перегородок   -
большое, сумрачное. В середине  потолка  открывается  вертикальная  шахта.
Запрокинув голову, он видит разбитую стеклянную крышу, до  которой  метров
сто. На десятом  этаже,  на  высоте  шестидесяти  метров,  его  ожидают  -
отчетливый темный силуэт на фоне пламени.
     Кассад вешает винтовку на плечо, сует шлем под мышку и,  обнаружив  в
центре шахты широкую винтовую лестницу, начинает подниматься.

     14

     - Ну как, удалось поспать? - спрашивает Ли Хент, когда мы выходим  на
терминекс "Макушки".
     - Да.
     - Надеюсь,  сны  были  приятные?  -  Хент  не  скрывает  сарказма  по
отношению к тем, кто  смеет  отсыпаться,  пока  живые  шестерни  и  рычаги
государства честно трудятся.
     - Не особенно, - машинально отвечаю я, оглядываясь по сторонам.
     Мы подымаемся по широкой лестнице к банкетным площадкам.
     В Сети, где  любой  город  любой  провинции  любой  страны  на  любом
континенте   мог   похвастаться    четырехзвездочным    рестораном,    где
насчитывались миллионы настоящих, а не самозваных гурманов, а желудки были
избалованы  экзотическими  яствами  двухсот  планет,  даже  в  пресыщенной
шедеврами гениальных кулинаров и выдающихся ресторанов Сети  "Макушка"  не
имела себе равных.
     Устроенная на вершине одного из дюжины  наивысочайших  деревьев  Рощи
Богов - планеты древесных великанов, "Макушка" занимала несколько акров на
ветвях, висящих в полумиле над поверхностью земли. Четырехметровой  ширины
лестница, по которой сейчас  поднимались  мы  с  Хентом,  казалась  совсем
узенькой  на  фоне  циклопических  ветвей  шириной  в  проспект,   листьев
величиной с парус и самого ствола, виднеющегося сквозь  густую  листву,  -
отвесной морщинистой громадины, рядом с которой иные  горы  показались  бы
песочными куличиками. На  верхних  террасах  "Макушки"  было  два  десятка
обеденных  площадок,  и  чем  выше  располагалась  площадка,  тем  большим
богатством, связями и властью обладали ее посетители. Главное - властью. В
обществе, где  миллиардным  состоянием  никого  не  удивишь,  где  ленч  в
"Макушке" стоил тысячу марок и все-таки был по карману миллионам  граждан,
решающим мерилом положения в обществе была власть  -  валюта,  никогда  не
выходящая из моды.
     Сегодняшнее  сборище   оккупировало   верхнюю   палубу   -   широкую,
закругленную площадку из  плотинника  (по  мюиру  ходить  нельзя),  откуда
открывался великолепный вид: бледнеющее  лимонное  небо,  бескрайнее  море
деревьев внизу, простирающееся до горизонта, и теплые оранжевые огни хижин
и молельных домов тамплиеров, просвечивающие  сквозь  зеленые  и  янтарные
стены колышущейся листвы. На обеде присутствовало  человек  шестьдесят;  я
узнал  сенатора  Колчева,  чья  седая  грива  блеснула  в  свете  японских
фонариков,  советника  Альбедо,  генерала   Морпурго,   адмирала   Сингха,
временного председателя Денцель-Хайят-Амина,  спикера  Альтинга  Гиббонса,
еще десять-двенадцать сенаторов из таких могущественных миров, как Седьмая
Дракона,   Денеб-3,   Нордхольм,   Фудзи,   оба   Возрождения,    Метакса,
Мауи-Обетованная,  Хеврон,  Новая  Земля  и  Иксион,  а  также   кое-каких
политиков  рангом   пониже.   Мелькнул   перформист   Спенсер   Рейнольдс,
неотразимый красавец во фраке рыжего бархата. Других художников  я  что-то
не заметил, но  Тирену  Вингрен-Фейф  увидел  издалека.  Эта  меценатка  с
издательским прошлым по-прежнему выделялась в толпе. Ее платье было  сшито
из тысяч тончайших кожаных лепестков, иссиня-черные  волосы  вздымались  к
небесам высокой лепной полной, но ни наряд  от  Тедекая,  ни  ультрамодный
макияж не вызывали былого  сердцебиения:  каких-нибудь  полвека  назад  ее
внешний вид производил куда более сильное впечатление. Я  двинулся  к  ней
сквозь концентрические толпы гостей, бродивших от бара к бару  в  ожидании
сигнала "Кушать подано!".
     - Джозеф,  бесценный!  -  вскричала  госпожа  Вингрен-Фейф,  когда  я
преодолел последние несколько ярдов. - Каким ветром тебя  занесло  на  эту
нудятину?
     Я улыбнулся и предложил ей бокал  шампанского.  Престарелая  королева
литературного бомонда познакомилась со мной во время  прошлогодней  Недели
Искусств на Эсперансе, а удостоился я этой чести лишь благодаря  дружбе  с
такими суперзвездами Сети, как Салмад Брюи III, Миллон Де-Га-Фре и  Рифмер
Корбе. Тирена была упрямым динозавром, ни в какую  не  желавшим  вымирать.
Если бы не косметика, ее запястья, ладони и шея светились  бы  голубым  от
многократных курсов поульсенизации.  Проводя  десятки  лет  в  межзвездных
круизах  на  субсветовых  кораблях  или  в  безумно   дорогих   криогенных
усыпальницах на безымянных элитарных курортах, Тирена Вингрен-Фейф тем  не
менее крепко держала вожжи светской жизни и не собиралась ослаблять  своей
железной  хватки.  После  каждого   двадцатилетнего   сна   состояние   се
многократно возрастало, а ореол вокруг ее имени сиял еще ослепительней.
     - Ты по-прежнему сидишь  на  той  планетке,  где  мы  встретились?  -
спросила она.
     - На Эсперансе? - Я знал,  что  ей  известен  адрес  любого  стоящего
художника этого ни гроша не  стоящего  мира.  -  Нет,  сейчас  я,  похоже,
перебрался на ТКЦ.
     Госпожа Вингрен-Фейф поморщилась, Я чувствовал  на  себе  пристальные
взгляды десятка зевак из ее свиты,  пытающихся  определить,  что  за  юный
нахал просочился на внутреннюю орбиту их повелительницы.
     - Ужасно, - протянула Тирена, - что тебе приходится жить  на  планете
дельцов и бюрократов. Хоть бы они отвязались от тебя поскорее!
     Я провозгласил тост в ее честь.
     - Да, кстати, давно хотел спросить: правда ли, что вы были редактором
у Мартина Силена?
     Престарелая королева отняла от губ бокал и устремила на меня  ледяной
взгляд. На секунду я вообразил себе противостояние Мейны Гладстон  и  этой
дамы. Внутренне содрогнувшись, я ждал ответа.
     - Мой дорогой мальчик, - она чуть понизила голос, - это такая  старая
история.  Зачем  забивать  твою  очаровательную  голову  какими-то   давно
забытыми пустяками?
     - Я интересуюсь Силеном, - сказал я. -  Его  поэзией.  И  мне  просто
любопытно, поддерживаете ли вы с ним связь.
     - Джозеф, Джозеф, Джозеф! - воскликнула  госпожа  Вингрен-Фейф.  -  О
бедном Мартине давным-давно ничего  не  слышно.  Увы,  бедняга,  вероятно,
давно превратился в окаменелость!
     Я не стал напоминать Тирене, что в бытность ее редактором Силена поэт
был намного моложе ее.
     - Странно, что ты вспомнил о нем, -  продолжала  она.  -  Моя  старая
фирма, "Транслайн", недавно заявила, что собирается издать кое-какие  вещи
Мартина. Не знаю только, связывалась ли она с его наследниками.
     - Книги из цикла "Умирающая Земля"? - Я  вспомнил  о  Ностальгических
романах из жизни Старой Земли, которые так хорошо продавались.
     - Как ни странно, нет. По-моему, они собирались опубликовать "Песни",
- усмехнулась Тирена. В руках у нее  оказалась  сигарета  с  марихуаной  в
длинном мундштуке черного дерева.  Какой-то  юнец  из  ее  свиты  поспешил
поднести  ей  зажигалку.  -  Сверхстранный  выбор,   -   произнесла   она,
затягиваясь, - если вспомнить, что, пока бедный Мартин был жив,  никто  не
удосужился даже прочесть "Песни". Да уж, я всегда говорила: ничто  так  не
способствует карьере творца, как немножко смерти  и  безвестности.  -  Она
засмеялась: смех ее напоминал скрежет металла о камень.  Свита  засмеялась
вместе с ней.
     - Вам не мешало бы выяснить, жив  Силен  или  нет,  -  заметил  я.  -
"Песни" читались бы лучше, будь они закончены.
     Тирена Вингрен-Фейф посмотрела на меня как-то странно. Раздался  звон
гонга, призывающий к обеду. Спенсер Рейнольдс взял гранд-даму под руку,  и
гости начали подниматься по последней лестнице к звездам.  Я  молча  допил
свой бокал, оставил его на перилах и пошел догонять стадо.

     Секретарь Сената и ее ближайшие помощники прибыли вскоре после  того,
как все расселись. Гладстон произнесла краткую речь, - возможно, двадцатую
за сегодня, если не считать утреннего  обращения  к  Сенату  и  гражданам.
Сети. Первоначальным поводом для нашего обеда было чествование  участников
создания Фонда Помощи Армагасту, но Гладстон вскоре перевела  разговор  на
войну и необходимость действовать энергично  и  эффективно,  в  обстановке
всеобщего единения, которому должны способствовать руководители всех миров
Сети.
     Пока она выступала, я смотрел вдаль, на  мир  за  перилами.  Лимонная
позолота уже осыпалась, небеса окрасились в приглушенный шафрановый цвет и
вскоре померкли; надвинулась почти тропическая тьма,  такая  густая,  что,
казалось, на небо набросили плотную синюю завесу. В этих широтах из  шести
небольших лун Рощи Богов видны  только  пять,  и  все  они,  кроме  одной,
неслись сейчас по небу.  Высыпали  звезды.  Насыщенный  кислородом  воздух
опьянял, как вино. Густой аромат влажных листьев напомнил мне об  утренней
поездке на Гиперион. Но, в  отличие  от  Гипериона,  на  Роще  Богов  были
запрещены ТМП, скиммеры и какие бы то ни было  летательные  аппараты,  так
что  нефтехимические  выделения  или  отработанные  газы  из  термоядерных
батарей никогда не загрязняли эти  небеса,  а  из-за  отсутствия  городов,
автострад и электрического  освещения  звезды  казались  такими  ясными  и
яркими, что могли соперничать  с  японскими  фонариками  и  люм-шарами  на
ветвях и перилах "Макушки".
     После заката  снова  подул  слабый  ветер,  и  все  дерево  пришло  в
движение. Широкая платформа плавно покачивалась,  как  корабль  на  легкой
волне, и стойки и опоры из плотинника и мюира тихо поскрипывали. Я смотрел
на огни, мерцающие в кронах дальних  деревьев:  многие  из  них  горели  в
"комнатах", которые тамплиеры сдавали в аренду. Такую комнату  можно  было
присоединить  к  своему  мультимировому  нуль-дворцу...   если,   конечно,
найдется лишний миллион марок - начальный  взнос  за  этот  восхитительный
каприз.
     Тамплиеры, не утруждая себя повседневной рутиной, просто  предъявляли
арендным фирмам (в том числе и той, что управляла "Макушкой") строгие,  не
подлежащие обсуждению экологические требования и исправно клали  в  карман
миллиарды  марок.  Я  вспомнил  об  их  межзвездном  пассажирском  лайнере
"Иггдрасиль", дереве  километровой  высоты  из  священного  леса  планеты,
приводимом в движение генераторами Хоукинга и защищенном  самыми  сложными
силовыми экранами, какие только мог унести на себе  корабль.  По  каким-то
непонятным причинам тамплиеры согласились  предоставить  "Иггдрасиль"  для
эвакуации, хотя та была  не  более  чем  предлогом  для  ввода  в  систему
Гипериона кораблей ВКС.
     И  как  всегда  бывает,  когда  бесценные  вещи  зачем-то  подвергают
опасности, "Иггдрасиль" погиб. Случилось ли  это  в  результате  нападения
Бродяг или вмешалась какая-то иная сила? Никто не знал, как реагировали на
это тамплиеры, что заставило  их  подставить  под  удар  одно  из  четырех
имевшихся у них Древ и почему капитан корабля - Хет Мастин  -  был  избран
одним из  семи  паломников  к  Шрайку,  а  затем  умудрился  исчезнуть  из
ветровоза посреди Травяного моря.
     Чертовски много вопросов, а война только началась.
     Закончив свои наставления, Мейна Гладстон предложила всем насладиться
обедом. Я  немного  поаплодировал  для  приличия  и  сделал  стюарду  знак
наполнить мой бокал. На первое подали классический салат а-ля империя, и я
с энтузиазмом принялся за него, только сейчас вспомнив, что ничего не ел с
самого утра. Вспомнил я и то, как  генерал-губернатор  Тео  Лейн  смаковал
яичницу с беконом и лососину под аккомпанемент  лазурного  гиперионовского
дождя. А может, я видел все это во сне?
     - Что вы думаете о войне, господин Северн? -  внезапно  обратился  ко
мне Рейнольдс. Он  сидел  довольно  далеко  от  меня,  на  противоположной
стороне стола, но дикция у него была великолепная. Я заметил,  что  Тирена
вопросительно подняла бровь.
     - А что можно думать о войне? - сказал я, отпив из бокала. Вино  было
хорошее, хотя ничто в  Сети  не  может  заменить  настоящего  французского
бордо. - О войне не рассуждают - от нее спасаются.
     - Отнюдь нет, - энергично возразил Рейнольдс. - Подобно многим другим
вещам, которые были переосмыслены человечеством после Хиджры, война сейчас
стоит на пороге превращения в один из видов искусства.
     - Вид искусства, - восхищенно выдохнула коротко  стриженная  шатенка.
Инфосфера  подсказала,  что  это  госпожа  Сюдетта  Шер,   жена   сенатора
Габриэля-Федора Колчева  и  самостоятельная  политическая  фигура  первого
ранга. Шер была в вечернем платье из синей парчи. Ее лицо  выражало  живой
интерес  к  беседе.  -  Война  как  вид  искусства,  господин   Рейнольдс?
Очаровательная концепция!
     Спенсер Рейнольдс был чуть ниже  среднего  жителя  Сети,  но  намного
импозантнее. Ласковое солнце и патентованная краска для тела придали  коже
бронзовый  оттенок  с   неуловимым   золотым   отливом.   Его   одежда   и
паректированная   фигура   были   в   меру   роскошными,   но   без   тени
экстравагантности, кудрявые волосы -  коротко  подстрижены.  В  любом  его
слове и движении сквозила та  спокойная  уверенность  в  себе,  о  которой
мечтают все, но добиваются лишь избранные. Его ум был очевиден, внимание к
другим - неподдельным, остроумие вошло в поговорки.
     Я невзлюбил этого сукина сына с первого взгляда.
     - Госпожа Шер, господин Северн - искусством является все, - улыбнулся
Рейнольдс. -  Либо  вот-вот  станет  им.  Миновали  времена,  когда  война
считалась актом навязывания своей политики другими средствами.
     - Дипломатии, - произнес генерал Морпурго, сосед Рейнольдса слева.
     - Простите, генерал?..
     - Дипломатии, - повторил тот. - И не "навязывания", а "продолжения".
     Спенсер Рейнольдс учтиво поклонился. Сюдетта Шер  и  Тирена  негромко
рассмеялись. Лик советника Альбедо выглянул из-за  моего  левого  плеча  и
произнес:
     - Фон Клаузевиц, по-моему?
     Я взглянул на советника. Портативный проектор, легко сошедший  бы  за
лучистую паутину - их много летало между ветвями, - парил  в  двух  метрах
над нами. Иллюзия была не такой совершенной, как в Доме Правительства,  но
гораздо лучше, чем от любого из виденных мною ранее голопроекторов.
     Генерал Морпурго слегка поклонился представителю Техно-Центра.
     - Как бы то ни было, - заметила Шер, - сам взгляд на войну как на вид
искусства, блестящая находка.
     Я покончил с  салатом,  и  официант  проворно  подал  незнакомый  мне
темно-серый суп. От него поднимался пар с легким ароматом корицы  и  моря.
Восхитительное блюдо.
     - Война - благодатный материал для самовыражения творческой личности.
- Рейнольдс взмахнул вилкой для салата, как дирижер палочкой. - Я не  имею
в виду... гм... ремесленников, вызубривших так называемую военную науку, -
он с улыбкой покосился на Морпурго и  офицера  ВКС  -  его  соседа,  разом
вычеркнув обоих из списка творцов. - Только тот, кто  готов  заглянуть  за
бюрократические барьеры тактики, стратегии и замшелой воли к победе, может
использовать столь сложный материал, как война, с должным изяществом.
     - Как вы  сказали?  Замшелая  воля  к  победе?  -  переспросил  сосед
Морпурго.
     Инфосфера шепнула, что это капитан  3-го  ранга  Вильям  Аджунта  Ли,
герой Островной войны на Мауи-Обетованной. Он выглядел  молодо  -  лет  на
пятьдесят пять - а его звание наводило на мысль, что своей моложавостью он
обязан долгим межзвездным перелетам, а никак не Поульсену.
     - Конечно, замшелая! - рассмеялся Рейнольдс. - Уж не думаете  ли  вы,
что скульптор хочет победить глину? Разве художник атакует холст? И,  если
уж на то пошло, разве орел или царь-ястреб сражаются с небом?
     - Орлы вымерли, - проворчал Морпурго. - Может, и зря они не сражались
с небом. Оно их предало.
     Рейнольдс снова повернулся ко мне. Официант уже убрал его недоеденный
салат и поставил перед ним тарелку с таким же,  как  у  меня,  темно-серым
супом.
     - Господин Северн, вы художник... во всяком  случае,  иллюстратор,  -
сказал он. - Помогите мне объяснить этим людям, что я имею в виду.
     - Я не знаю, что вы имеете в  виду.  -  Ожидая  следующего  блюда,  я
постучал по своему бокалу. Его немедленно наполнили. С другого конца стола
- где сидели Гладстон, Хент и  руководители  благотворительного  фонда,  -
донесся взрыв смеха.
     Спенсер Рейнольдс ничуть не удивился моему невежеству.
     - Для того  чтобы  наш  вид  смог  достичь  подлинного  сатори  и  мы
поднялись на следующую ступень духовной эволюции, которую предвещают  наши
философы, - для этого все  грани  человеческой  деятельности  должны  быть
пронизаны  волей  к  эстетическому  совершенству,  -  самозабвенно   вещал
художник.
     Генерал Морпурго, осушив залпом бокал, проворчал:
     - Это что же,  касается  и  таких  плотских  потребностей,  как  еда,
размножение и избавление от экскрементов? Я правильно понял?
     - Именно! Таких потребностей - прежде всего! - воскликнул  Рейнольдс.
Он развел руки, как бы поднося  собравшимся  длинный  стол  со  всеми  его
яствами и чудесами. - То, что  вы  здесь  видите  -  животная  потребность
превращения мертвых  органических  соединений  в  энергию,  низменный  акт
поглощения  чужой  жизни,  но  "Макушка"  преобразила  это  в   искусство!
Размножение  тоже  превратилось  из  разнузданного  животного  процесса  в
танцевальные па. Разумеется, для цивилизованных людей. И экскреция  должна
стать поэзией!
     - Непременно вспомню об этом, когда в следующий раз пойду посрать,  -
в полный голос заявил Морпурго.
     Тирена Вингрен-Фейф с приглушенным смешком обернулась к своему соседу
справа - мужчине в красном и черном.
     - Монсеньор, ваша церковь... католическая, раннехристианская, не  так
ли? Нет ли у пас какой-нибудь очаровательной древней доктрины о том,  чего
достигнет человечество в процессе эволюции?
     Мы все повернулись и посмотрели на небольшого мужчину в черной сутане
и  странной  маленькой  шапочке.  Монсеньор  Эдуард,  представитель  почти
забытой раннехристианской секты, прозябающей нынче на Пасеме и  нескольких
колониальных планетах, попал в число гостей  благодаря  своему  участию  в
программе помощи Армагасту и до сих пор тихо работал ложкой.
     - О, да, - сказал он, и на  его  морщинистом  лице  появилось  с