убегу.  Если  надо,  я
найду дорогу в обход огненных лесов. Если потребуется, спущусь по лестнице
в Разлом и пойду, следуя течению реки Кэнс. Сейчас я еще сильнее  уверился
в том, что должен поведать миру о моем чудесном открытии.
     Я стянул тяжелый балахон и  подставил  свое  бледное  тело  негреющим
лучам утреннего солнца. Затем попытался снять крестоформ, висевший у  меня
на груди.
     Он не снимался.
     Он прирос к моей груди так, словно всегда был частью  тела.  Я  тянул
его, царапал, дергал за ремешок (который, в  конце  концов,  разорвался  и
упал). Я скреб ногтями крестообразный нарост на груди, но он не  снимался.
Моя плоть слилась с ним  в  одно  целое.  Я  не  испытывал  никакой  боли.
Царапины, конечно,  саднили,  но  и  только.  Окружавшая  крест  плоть  не
чувствовала ничего необычного. При мысли, что эта штука останется  во  мне
навсегда, я  похолодел.  Оправившись  после  первого  приступа  страха,  я
посидел с минуту, натянул балахон и побежал в деревню.
     Ножа у меня нет. Мазер, ножницы, бритва - все, с помощью чего  я  мог
бы удалить это новообразование, исчезло.  Ногти  оставляют  лишь  кровавые
царапины. Они тянутся поперек креста и дальше через  всю  грудь.  Затем  я
вспомнил про медсканер.  Просканировав  грудную  клетку,  я  посмотрел  на
дисплей и  недоверчиво  покачал  головой.  Потом  обследовал  все  тело  и
затребовал распечатки томограмм. Потом долго сидел без движения.
     Сейчас распечатки у меня в руке. И на ультразвуковых  томограммах,  и
на к-сечениях отчетливо  различим  крест...  а  также  волоконца,  которые
подобно тонким щупальцам или _к_о_р_н_я_м_и_ разбегаются  по  всему  моему
телу.
     Эти дополнительные ганглии берут начало в толстом ядре, расположенном
выше грудины, и ветвятся, ветвятся...  Какое-то  скопище  червей!  Кошмар!
Насколько  можно  разобрать  с  помощью  моего  полевого   сканера,   одни
червеобразные отростки заканчиваются  в  миндалинах,  другие  -  в  мозгу.
Поражены оба полушария. Однако температура, метаболизм, лимфоциты - все  в
норме.  Реакции  отторжения  инородной  ткани  тоже  нет.  Из   томограммы
явствует, что эти "червяки" представляют собой не что иное,  как  обширные
метастазы. Ткань крестоформа родственна моей собственной. ДНК моя.
     Я принадлежу крестоформу.


     День 116.
     Каждый день я  меряю  шагами  свою  клетку.  С  востока  и  юга  путь
преграждают огненные леса. С северо-востока -  заросшие  лесом  овраги.  С
севера и запада - Разлом.  Трижды  Двадцать  и  Десять  не  разрешают  мне
спускаться в Разлом ниже базилики. Крестоформ не позволяет  мне  удаляться
от Разлома больше чем на десять километров.
     Сначала я не мог в это поверить. Доверившись удаче и Божьей помощи, я
решил бежать  через  огненные  леса.  Но  не  пройдя  и  двух  километров,
почувствовал сильную боль в груди, руках и голове. Я  был  уверен,  что  у
меня обширный инфаркт. Но, как только  повернул  назад,  к  Разлому,  боль
исчезла. Я провел  еще  несколько  подобных  экспериментов,  и  результаты
неизменно повторялись. Стоило мне удалиться  от  Разлома  и  углубиться  в
огненный лес, как тут же появлялась боль. Чем дальше я уходил, тем сильнее
она становилась, пока я не поворачивал назад.
     Я начал понимать и другое. Вчера я обследовал северный участок  плато
и наткнулся на обломки космического корабля. Нашел я их в камнях у оврага,
неподалеку от опушки  огненного  леса.  Ржавая,  опутанная  лианами  груда
металла  -  вот  и  все,  что  осталось  от  "челнока".  Пробираясь  между
металлическими ребрами древнего  аппарата,  я  представлял,  как  все  это
происходило: радость семидесяти уцелевших, короткое путешествие к Разлому,
наконец, открытие базилики и... и что? Гадать дальше  бессмысленно,  но...
кое-какие подозрения у меня есть. Завтра я еще  раз  попробую  обследовать
кого-нибудь  из  бикура  на  медсканере.  Теперь,  когда   я   "принадлежу
крестоформу", может быть, они позволят мне это.
     Каждый день я делаю себе томограмму.  "Черви"  не  рассасываются.  Не
исключаю, что они стали толще. А может, и нет. Я  убежден,  что  черви  по
природе своей - паразиты, хотя мой организм этого и не чувствует. Ходил на
пруд, к водопаду,  изучал  свое  отражение  в  воде.  Все  то  же  длинное
стареющее лицо, которое за  последние  годы  я  стал  ненавидеть.  Я  даже
заглянул себе в рот и, признаться, готов был увидеть серые нити, проросшие
сквозь небо и гортань. Там ничего не было.


     День 117.
     Бикура бесполы. Не холостяки, давшие обет безбрачия, не гермафродиты,
не  сексуально-недоразвитые.  Просто  бесполые.  Они  лишены   внешних   и
внутренних половых органов. Напрочь - как детская пластмассовая кукла. Нет
никаких признаков, что их семенники или яичники атрофировались или удалены
хирургическим путем. Никаких признаков, что они вообще существовали.  Моча
выводится   через   примитивный    мочеиспускательный    канал,    который
заканчивается маленькой камерой, прилегающей к заднему  проходу  -  своего
рода клоака.
     Бета согласилась пройти обследование. Томограммы подтвердили то, чему
отказывались верить мои глаза. Дел и Тэта также согласились  подвергнуться
сканированию. Сомнений нет - и остальные бикура  бесполы.  И  нет  никаких
оснований считать, что когда-то они были другими. Если  предположить,  что
все они родились такими, то кто, в таком случае, их  родители?  И  как  же
намерены размножаться эти бесполые куски человеческой  плоти?  Тут  должна
быть какая-то связь с крестоформом.
     Покончив с обследованием бикура, я скинул одежду  и  обследовал  себя
самого. Крест проступает у меня на груди как розовый шрам, но  я  все  еще
мужчина.
     Надолго ли?


     День 133.
     Альфа мертв.
     Три дня назад, утром, он сорвался со скалы. Я был  рядом  с  ним.  Мы
собирали  луковицы  челмы  меж  больших  валунов  неподалеку  от  Разлома,
километрах в трех к востоку от деревни. Последние двое  суток  шел  дождь;
камни были мокрые и довольно скользкие.  Взбираясь  по  откосу,  я  глянул
вверх и успел увидеть, как Альфа  оступился  и,  соскользнув  по  каменной
плите, сорвался вниз. Он не кричал.  Единственным  звуком,  сопровождавшим
его падение, был треск рвущейся ткани - его одежда зацепилась  за  камень.
Несколько секунд спустя раздался тошнотворный звук - с  таким  разбивается
упавший  арбуз.  Это  тело  Альфы,  пролетев  около  восьмидесяти  метров,
ударилось о выступ скалы.
     За час я отыскал тропинку, по которой можно было до  него  добраться.
Но, еще не начиная спускаться по предательскому склону, я  уже  знал:  ему
ничто не поможет. Впрочем, какая разница? Это мой долг.
     Тело Альфы застряло между двумя большими камнями. Должно быть, смерть
наступила мгновенно; руки и ноги были переломаны, правая сторона черепа  -
раздроблена. Кровь и мозг налипли на мокрый камень, словно остатки некоего
печального пиршества. Я стоял над этим маленьким телом и плакал. Не  знаю,
почему. Просто плакал - и все. Плача, я прочел отходную и помолился, чтобы
Господь принял душу этого несчастного бесполого  человечка.  Обвязав  тело
Альфы лианами, я  кое-как  вскарабкался  обратно,  а  потом,  в  несколько
приемов, втащил наверх труп.
     Мое появление с мертвецом не вызвало у бикура большого интереса. Бета
и еще человек  шесть  подошли,  безучастно  рассматривая  труп.  Никто  не
спросил  меня,  как  он  умер.  Через  несколько  минут  небольшая  группа
разбрелась.
     Я отнес тело на мыс, где несколько недель тому назад похоронил  Тука.
Плоским камнем я выкопал неглубокую могилу. И тут  появился  Гамма.  Глаза
его расширились; на какую-то долю секунды мне показалось, что он в ужасе.
     - Что ты делаешь? - спросил Гамма.
     -  Зарываю  его.  -  Я  слишком  устал,  чтобы  пускаться  в   долгие
объяснения.
     - Нельзя. - Это прозвучало как приказ. - Он принадлежит крестоформу.
     Гамма повернулся и быстро пошел в деревню. Я с удивлением смотрел ему
вслед. Когда бикура исчез из виду, я развернул саван.
     Вне всякого сомнения. Альфа был по-настоящему мертв. Для него, как  и
для всей вселенной, больше не имело значения, принадлежит  он  крестоформу
или нет. Во время падения с него сорвало большую часть одежды, а вместе  с
ней - и все его достоинство. Правая сторона  его  черепа  была  разбита  и
пуста, как выеденное яйцо. Один  глаз  слепо  смотрел  в  небо  Гипериона,
другой, в котором еще сохранилось какое-то ленивое  выражение,  выглядывал
из-под полуопущенного века. Грудная клетка была совершенно изуродована; из
прорванной кожи торчали обломки костей. Обе руки  были  сломаны,  а  левая
нога вообще непонятно на чем держалась. Я на скорую руку снял  томограмму.
Обследование показало обширные внутренние повреждения; даже сердце бедняги
от удара превратилось в бесформенную массу.
     Я дотронулся до холодного тела. Трупное окоченение уже начиналось.  Я
коснулся крестообразного рубца у него на груди  и  быстро  отдернул  руку.
Крест был теплым.
     - Отойди!
     Передо мной стояла Бета. Чуть поодаль столпились остальные бикура.  У
меня не было никаких сомнений: если я не отойду от тела  сию  же  секунду,
они разорвут меня на куски. Я встал. В этот момент какой-то кусочек  моего
мозга (от испуга, видимо, впавшего в идиотизм) отметил, что теперь  их  не
Трижды Двадцать и Десять, а Трижды Двадцать и Девять. Что  показалось  мне
тогда весьма смешным.
     Бикура подняли тело  и  двинулись  назад,  в  сторону  деревни.  Бета
взглянула на небо, потом на меня и сказала:
     - Время близко. Ты должен идти.
     Мы спустились в Разлом. Тело уложили в корзину  из  лиан  и  спустили
туда же.
     Солнце заходило и вот-вот должно было осветить базилику.  Тело  Альфы
положили на широкий алтарь и сняли с него последние лохмотья.
     Не  знаю,  чего  я  ожидал,   наверное,   какого-нибудь   ритуального
каннибализма. Я  бы  ничему  не  удивился.  Но  бикура  просто  дожидались
момента, когда разноцветные солнечные лучи ворвутся в базилику. Тогда один
из них воздел руки и нараспев произнес:
     - Ты будешь следовать кресту все твои дни.
     Трижды Двадцать и Десять опустились на колени и повторили эту  фразу.
Я остался стоять. Молча.
     - Ты будешь принадлежать крестоформу все твои дни, - сказал маленький
бикура. "Все твои  дни",  -  хором  повторили  остальные,  и  под  сводами
базилики раскатилось эхо.  Закатное  солнце  превратило  дальнюю  стену  в
сплошной кроваво-красный ковер,  на  котором  отпечаталась  огромная  тень
креста.
     - Ты будешь принадлежать крестоформу отныне и навеки... - И снова эхо
вторило голосам,  а  снаружи  задувал  ветер,  и  органные  трубы  каньона
звучали, как плач замученного ребенка.
     Когда бикура закончили свою молитву, я хотел было прошептать "Аминь",
но промолчал. Я словно прирос к месту. Остальные  внезапно  повернулись  и
вышли. С полным  безразличием,  будто  капризные  дети,  вдруг  потерявшие
всякий интерес к игре.
     - Тебе нечего здесь делать, - сказала Бета, когда мы остались одни.
     - Я так хочу, - возразил я.
     Я ждал, что она будет настаивать на  своем,  но  Бета,  ни  слова  не
говоря, повернулась и отправилась вслед  за  остальными.  Свет  померк.  Я
вышел наружу полюбоваться заходом, а когда вернулся, началось _э_т_о_.
     Однажды в школе нам показывали голографический  фильм.  В  ускоренном
темпе мы видели, как разлагается труп прыгуна. То, что природа  делает  за
неделю, было сжато в тридцать  секунд  ужаса.  Внезапно  крохотный  трупик
комично раздулся, потом начала рваться натянутая кожа; во рту,  в  глазах,
на боках появились черви, и, наконец, разом, как  пробка  из  бутылки,  из
мяса вылезли кости. Затем скопище червей  закрутилось  справа  налево,  от
головы к хвосту, и в  этом  отвратительном  водовороте  мгновенно  исчезла
гниющая плоть. Остались лишь кости, хрящи и шкура.
     Теперь я наблюдал, как то же самое происходит с человеческим телом.
     С каждой минутой становилось все темнее, но я не сдвинулся с места  и
смотрел во все глаза. Гулкую тишину базилики нарушали только удары пульса,
отдававшиеся у меня в висках. Внезапно труп Альфы шевельнулся,  задергался
и буквально воспарил над алтарем, сотрясаясь в яростных судорогах распада.
За  несколько  секунд  крестоформ  словно  вырос  в  размерах  и   налился
краснотой, как кусок сырого мяса. Мне показалось, что  я  вижу  волокна  и
червеобразные отростки, пронизывающие разлагавшееся тело, подобно арматуре
в плавящейся восковой модели статуи. И плоть потекла.
     Эту  ночь  я  провел  в  базилике.  Крест  на  груди  Альфы   освещал
пространство вокруг алтаря, и, когда труп шевелился,  по  стенам  метались
причудливые тени.
     Альфа покинул базилику на третьи сутки, и все это время  я  находился
рядом с ним. Большинство видимых изменений произошло к концу первой  ночи.
Тело бикура, которого я называл Альфой, разложилось и  возродилось  заново
на моих глазах. Восстановленный труп напоминал Альфу, хотя и не был точной
копией. Но все повреждения исчезли. Лицо -  гладкое,  без  морщин,  как  у
пластмассовой куклы - застыло в полуулыбке. На восходе солнца третьего дня
я увидел, как  грудь  мертвеца  начала  подниматься  и  опускаться.  Затем
послышался первый вздох - с таким  звуком  вода  льется  в  кожаные  мехи.
Незадолго до полудня я покинул базилику и поднялся по лианам наверх.
     Впереди лез Альфа.
     Он все время молчит, не отвечает на  вопросы  и  глядит  прямо  перед
собой бессмысленным  взглядом.  Иногда,  заслышав  отдаленные  голоса,  он
застывает на месте.
     Когда мы вернулись в деревню, никто не обратил на нас внимания. Альфа
отправился к себе в хижину и сейчас сидит там. Я сижу у себя. Минуту назад
я расстегнул балахон и провел пальцем по крестообразному рубцу. Крестоформ
неподвижен, он врос в мою грудь. И ждет.


     День 140.
     Я поправляюсь от ран и потери крови. Пытался вырезать его заостренным
камнем. Не вышло.
     Ему не нравится боль. Я терял сознание, но не от боли и не от  потери
крови, а значительно раньше. И стоило мне, придя в себя, возобновить  свои
попытки, как я тут же отключался снова. Ему не нравится боль.


     День 158.
     Альфа начинает говорить. Он кажется глупее, медленнее в  движениях  и
лишь смутно осознает мое (или чье-либо еще) присутствие. Однако он  ест  и
двигается. Похоже, он все-таки узнает меня. На томограмме видны внутренние
органы молодого человека. Сердце - как у шестнадцатилетнего.
     Я должен обождать еще один здешний месяц и десять  дней  (всего  дней
пятьдесят), пока не "уснут" огненные леса. Тогда я попытаюсь уйти. Что  ж,
боль так боль. Посмотрим, кто сдастся первый.


     День 173.
     Еще одна смерть.
     Неделю назад пропал бикура со сломанным пальцем, которого я  окрестил
Вилем. Вчера все разом, словно следуя сигналам радиомаяка, отправились  на
северо-восток и в нескольких километрах,  у  большого  оврага,  нашли  его
останки.
     Очевидно,  он  полез  на  дерево  за  чем-то  съедобным,  и  под  ним
подломилась ветка. Смерть, должно быть, наступила мгновенно  -  он  сломал
себе шею. Но главное - место, куда он упал. Тело (если его еще можно  было
назвать телом) лежало между двумя большими буграми, под которыми гнездятся
крупные красные насекомые - Тук называл их огненными  богомолами.  На  мой
взгляд, самое подходящее название для них -  кожееды.  За  несколько  дней
насекомые оставили от трупа одни кости. Голый скелет,  несколько  кусочков
кожи, обрывки сухожилий и крестоформ. Он лежал на грудной  клетке,  словно
чудотворное распятие давно усопшего первосвященника.
     Это  ужасно,  но  я  ничего  не  могу  с  собой  поделать:  к  печали
примешивается нотка торжества.  Крестоформу  ничего  не  сделать  с  этими
костями; пусть проклятый паразит игнорирует логику нашего мира, но  закона
сохранения вещества ему не одолеть. Виль умер настоящей смертью.  С  этого
момента их уже не Трижды Двадцать и Десять, а Трижды Двадцать и Девять.


     День 174.
     Я глупец.
     Сегодня я заговорил с ними о Виле и  о  его  кончине.  Меня  удивляло
отсутствие реакции бикура на настоящую смерть одного из них.  Они  забрали
крестоформ, но сам скелет оставили там, где он лежал,  и  никаких  попыток
перенести останки в базилику не предпринимали.  Всю  ночь  мне  не  давала
покоя мысль: что, если они заставят меня занять его место, стать одним  из
Трижды Двадцати и Десяти.
     - Очень печально, - сказал я,  -  что  один  из  вас  умер  настоящей
смертью. Что же теперь станет с Трижды Двадцатью и Десятью?
     Бета пристально посмотрела на меня.
     - Он не может умереть  настоящей  смертью,  -  спокойно  ответил  мне
маленький лысый гермафродит. - Он принадлежит крестоформу.
     Вскоре после этого, в очередной раз томографируя обитателей  деревни,
я узнал, в чем дело.  Тот,  которого  я  называл  Тэта,  внешне  никак  не
изменился, но в его плоть погружены уже два  креста.  Не  сомневаюсь,  что
этот бикура в  ближайшие  годы  проявит  склонность  к  полноте,  а  затем
разбухнет подобно какой-то уродливой кишечной палочке, вызревающей в чашке
Петри. Когда он/она/оно умрет,  из  могилы  его  встанут  двое,  и  Трижды
Двадцать и Десять снова окажутся в полном комплекте.
     По-моему, я схожу с ума.


     День 195.
     Неделю за неделей я изучаю проклятого паразита,  но  до  сих  пор  не
представляю, как он функционирует. Более того, похоже,  я  теряю  к  этому
интерес. То, о чем я сейчас думаю, важнее.
     Почему Бог допустил эту непристойность?
     Почему бикура наказаны таким образом?
     Почему на мою долю выпало разделить их судьбу?
     Каждый вечер, во время молитвы, я задаю себе эти вопросы.  Но  ответа
нет. Только ветер в Разломе поет свою проклятую песню.


     День 214.
     На оставшихся десяти страницах я должен дописать полевой  дневник,  а
также изложить некоторые гипотезы. Эта запись - последняя.  Огненные  леса
"засыпают"; завтра утром я ухожу.
     Несомненно,  я  обнаружил  самое  инертное   из   всех   человеческих
сообществ. Бикура осуществили  извечную  мечту  о  бессмертии,  но  отдали
взамен свою человеческую природу и бессмертные души.
     Эдуард, я долго боролся со своей верой, точнее, с ее отсутствием,  но
сейчас, в этом ужасном уголке забытого Богом мира, когда тело мое  терзает
отвратительный паразит, ко мне странным образом вернулась вера  -  и  вера
столь сильная, какой я не знал с  поры  нашего  с  тобою  детства.  Только
теперь я понял, как она необходима. Чистая, слепая вера,  бросающая  вызов
здравому смыслу - как спасательный круг в яростном и беспредельном  океане
вселенной, где царят жестокие законы,  абсолютно  безразличные  к  судьбам
крохотных разумных существ, обитающих в нем.
     День за днем  я  пытался  покинуть  район  Разлома  и  день  за  днем
испытывал ужасающую боль.  Она  уже  стала  частью  моего  мира,  как  это
неестественно  маленькое  солнце  или  лазурное  небо.  Боль  стала   моим
союзником, моим ангелом-хранителем, тем звеном,  что  пока  еще  связывает
меня с человечеством. Крестоформу не нравится боль. Не нравится она и мне,
но, подобно ему, я  заставлю  ее  служить  моим  целям.  И  сделаю  я  это
сознательно, а не инстинктивно, как кусок заключенной  во  мне  чужеродной
ткани. Это безмозглое существо стремится избежать смерти любыми способами.
Я  тоже  не  хочу  умирать,  но  я   приветствую   боль   и   смерть   как
противоположность  вечному  прозябанию.  Жизнь   священна.   Я   все   еще
придерживаюсь этого постулата, на котором зиждется наша вера и наше учение
последние  двадцать  восемь  веков  (на  протяжении  которых,  увы,  жизнь
ценилась так дешево). Но еще более священна душа.
     Я понимаю теперь, что, пытаясь  подтасовать  результаты  раскопок  на
Армагасте, я не мог возродить церковь. Самое большее, что я  в  силах  был
предложить ей, - это  лже-с