полость раскрылась, словно розовый ранец; доктор растягивал складки кожи и
мускулы и закреплял их, как клапаны палатки.
     - Кто это "она"? - спросил я.
     - Жизнь, - ответил доктор, снимая кожу с лица трупа, как маску. - Его
жизнь.  Или  ваша.  Или  моя.  -  Вокруг  рваного  отверстия  над   скулой
бело-красные жгуты мышц уже посинели.
     - Жизнь стоит большего, - возразил я.
     Доктор оторвался от своего мрачного занятия и с улыбкой посмотрел  на
меня.
     - В самом деле? - спросил он. - Ну-ка, ну-ка, и чего же она стоит?  -
Он поднял сердце несчастного, словно прикидывая на  руке  его  вес.  -  На
рынках Сети, может, и дали бы кое-что за этот товар.  Там  хватает  таких,
кто слишком беден, чтобы держать клонированные части тела  про  запас,  но
достаточно богат, чтобы умирать всего лишь  из-за  отсутствия  подходящего
сердца. Но здесь это просто требуха.
     - Нет, это нечто большее, - возразил я, хотя и не был уверен в  своей
правоте. Я вспомнил похороны Его  Святейшества  Папы  Урбана  XV,  которые
происходили незадолго до моего отъезда с Пасема. Как было принято  еще  до
Хиджры, тело не бальзамировали. Перед тем как положить покойного в простой
деревянный гроб,  его  отнесли  в  преддверие  главной  базилики.  Помогая
Эдуарду и монсеньеру Фрею облачать закостеневший труп, я обратил  внимание
на его кожу, пошедшую коричневыми пятнами, и провалившийся рот.
     Доктор пожал плечами и закончил вскрытие. Затем последовали несложные
формальности. Ничего подозрительного не обнаружили.  Не  было  установлено
мотивов  убийства.  Описание  убитого  отослали  в  Китс,  а  самого   его
похоронили на следующий день на кладбище для  нищих,  расположенном  между
заиленным побережьем и желтой сельвой.
     Порт-Романтик  представляет  собой  скопище  сооружений  из   желтого
плотинника, соединенных лабиринтами мостков и лесенок. Городские  кварталы
тянутся далеко вглубь заливаемых морем равнин, окружающих устье реки Кэнс.
В том месте, где река впадает в залив Тоскахай, она разливается  почти  на
два километра в ширину, но лишь некоторые из ее протоков судоходны.  Грунт
черпают днем и ночью. Каждую ночь я лежу без сна в моем дешевом  номере  и
через открытое окно  слышу  глухие  удары  молотковых  землечерпалок.  Они
стучат, словно сердце этого города, полное  зла,  а  доносящийся  издалека
шорох прибоя - это его влажное дыхание. Ночью я прислушиваюсь  к  нему,  и
перед глазами у меня встает лицо того убитого.
     Здешние компании отправляют людей и товары  на  большие  плантации  в
глубине  материка  через  аэропорт,  расположенный  на  краю   города.   К
сожалению, не хватает денег на  взятку,  а  без  взятки  туда  не  пустят.
Вернее, я мог бы попасть на борт скиммера сам, но мне нечем  заплатить  за
провоз трех моих ящиков, а там все медицинское и научное оборудование. Все
же  у  меня  есть  искушение  попробовать.   Моя   экспедиция   к   бикура
представляется  мне  сейчас  как  никогда  абсурдной.  Лишь   необъяснимая
потребность попасть к месту назначения и какая-то  мазохистская  решимость
выполнить до конца все условия моего добровольного изгнания побуждают меня
отправиться в путешествие вверх по реке.
     Через два дня вверх по Кэнсу отправляется речное судно. Я взял билеты
и завтра переправлю на борт свои ящики. С Порт-Романтиком я расстаюсь  без
сожаления.


     День 41.
     "Импортик Жирандоль" медленно продвигается вверх  по  реке.  Два  дня
назад мы отплыли от Пристани  Мелтона  и  с  тех  пор  не  видели  никаких
признаков человека. Сельва сплошной стеной прижимается к  речному  берегу.
Там, где река сужается до тридцати - сорока метров, деревья  нависают  над
водой. Проникая сквозь густую листву  пальм,  вознесшихся  на  восемьдесят
метров над коричневой гладью Кэнса, солнечный  свет  становится  желтым  и
густым, как растопленное сливочное масло. Я сижу на ржавой жестяной  крыше
посреди баржи и вглядываюсь изо всех сил, чтобы не пропустить своей первой
встречи с деревом тесла. Рядом сидит старик Кэди. Вот он перестал строгать
свою деревяшку и плюнул за борт сквозь дырку в  зубах.  Старик  надо  мной
смеется. "В этих местах нет огненных деревьев, - говорит он. -  А  если  б
они тут были, то уж наверняка лес бы  выглядел  совсем  по-другому.  Чтобы
увидеть тесла, тебе надо ехать в Пиньоны. А мы, падре, еще не выбрались из
дождевых лесов".
     Дожди здесь начинаются каждый день после полудня.  Впрочем,  дождь  -
это мягко сказано. Каждый день на нас  обрушивается  настоящий  потоп.  Он
закрывает берега и с оглушительным шумом колотит по жестяным крышам  барж,
замедляя наше и  без  того  медленное  продвижение  настолько,  что  порою
кажется - мы  стоим  на  одном  месте.  Каждый  день  после  полудня  река
буквально  становится  на  дыбы.  Такое  впечатление,  что  судно   должно
взобраться на этот водопад, чтобы двигаться дальше.
     "Жирандоль" - это древний плоскодонный буксир, к которому  по  бортам
пришвартованы пять барж. Они напоминают оборванных детей,  цепляющихся  за
юбку усталой матери. Три двухъярусные  баржи  используются  для  перевозки
грузов. Товары, упакованные в тюки, предназначены для обмена  или  продажи
на плантациях и в поселениях, разбросанных кое-где вдоль реки. Другие  две
представляют собой некое подобие жилья. На них местные жители путешествуют
вверх по реке. (Я, впрочем, подозреваю, что некоторые из пассажиров  живут
на баржах постоянно.) В моем закутке имеется даже грязный матрас. Он лежит
прямо на полу. По стенам ползают какие-то насекомые, похожие на ящериц.
     После дождей все собираются на палубах и любуются  вечерним  туманом,
который поднимается над остывающей рекой. Большую часть дня  воздух  очень
горяч и полон мошкары. Старый Кэди сообщил мне,  что  я  опоздал.  По  его
словам, я не успею подняться  через  огненные  леса,  пока  деревья  тесла
"спят". Ну, это мы еще увидим.
     Сегодня вечером клочья тумана поднимаются словно души умерших, доселе
спавшие под темной поверхностью реки.  Последние  послеполуденные  облачка
рассеиваются между верхушками  деревьев,  и  в  мир  возвращаются  краски.
Желтая  чаща   начинает   просвечивать   шафраном,   а   затем   -   через
коричневато-желтый - медленно становится темно-коричневой и погружается во
тьму. На борту "Жирандоли" старый Кэди зажигает  фонарики  и  светильники,
свисающие с осевшего второго яруса, и тотчас,  будто  не  желая  уступать,
темная сельва начинает светиться слабым фосфоресцирующим светом  -  светом
гниения. А на самом верху перепархивают с ветки на ветку птички-огневки  и
многоцветная паутина.
     Небольшая луна Гипериона  сегодня  вечером  не  видна,  но  плотность
космической пыли  на  его  орбите  гораздо  выше,  чем  у  других  планет,
расположенных так близко от своего светила, и потому ночное небо постоянно
исчеркано  светящимися  следами   метеоров.   Сегодняшний   вечер   принес
исключительно обильный урожай падающих звезд.  Там,  где  река  становится
шире,  в  просвете  между  деревьями  открывается  небо,   все   усыпанное
сверкающими искрами.
     Огромной сетью они сплетают воедино все светила небесные. Если  долго
смотреть на них, начинают болеть глаза. Я смотрю вниз, на реку, и  любуюсь
их отражениями в черной воде.
     На востоке виднеется яркое  зарево.  Старик  Кэди  говорит,  что  это
орбитальные зеркала - их используют для освещения крупных плантаций.
     Пока еще слишком тепло,  чтобы  возвращаться  в  каюту.  Я  расстилаю
тонкую подстилку на крыше баржи и  наблюдаю  за  небесным  представлением.
Местные жители, собравшись кучками, поют на своем жаргоне  (который  я  до
сих пор даже не пытался выучить). Я думаю о  далеких  бикура,  и  странное
беспокойство овладевает мною.
     Какое-то животное кричит в лесу голосом испуганной женщины.


     День 60.
     Прибыл на плантацию Пересебо. Заболел.


     День 62.
     Я очень болен. Меня знобит. Весь вчерашний  день  меня  рвало  черной
слизью.  Оглушительный  ливень.  По  ночам  орбитальные  зеркала  освещают
облака, и от этого все небо как бы в огне. У меня очень сильная лихорадка.
     За мной ухаживает одна женщина. Она  даже  моет  меня,  и  я  слишком
болен, чтобы испытывать стыд. Волосы  у  нее  темнее,  чем  у  большинства
местных жителей. Она почти ничего не говорит. Темные, нежные глаза.
     О, Боже, заболеть так далеко от дома!


     День
     она ждет шпионит... грехприходитсдождем... тонкая рубашка
     она искушать меня... знает ктоя... моя кожа горит  в  огне...  тонкий
хлопок, соски - темные на белом... я знаю ктоони они наблюдают... я  слышу
их голоса... ночью они обмывают меня ядом... жгут мое тело... думают я  не
знаю но я слышу их голоса даже в дождь когда крики уходят уходят уходит
     Моя кожа почти исчезла под нею все красное  чувствую  дырку  в  щеке,
когда я найду пулю яее выплюну.  agnusdeiqitolispecattamundimiserer  nobis
misere nobis miserere [агнец божий, принявший на себя грехи мира,  сжалься
над нами, сжалься (лат.)]


     День 65.
     Благодарю тебя. Боже милостивый, за избавление от болезни.


     День 66.
     Сегодня побрился. Был в состоянии принять душ.
     Семфа помогла мне  приготовиться  к  визиту  здешнего  начальника.  Я
ожидал   увидеть   этакого   грубоватого    здоровяка    -    вроде    тех
рабочих-сортировщиков, что проходят мимо окна. Чиновник  оказался  негром,
невысоким и молчаливым. Он слегка шепелявил, а вообще был очень-любезен. Я
опасался, что придется платить за лечение и уход,  но  он  успокоил  меня,
объяснив, что платить не надо. Более того, он обещал дать мне  проводника,
знающего  дорогу  в  высокогорья.  Отправляться  туда,  по   его   словам,
поздновато, но если я буду готов через десять дней, то сумею проскочить  к
Разлому прежде, чем деревья тесла совсем "проснутся".
     Когда он уехал, я немного побеседовал с Семфой. Ее  муж  погиб  здесь
три местных месяца назад во время несчастного случая  при  уборке  урожая.
Сама Семфа  приехала  из  Порт-Романтика.  Брак  с  Микелем  был  для  нее
спасением, и она решила  остаться  здесь.  Подрабатывает  где  придется  -
только бы не возвращаться назад. Я не осуждаю ее.
     После массажа я засну. Последнее время мне часто снится моя мать.
     Десять дней. Я буду готов через десять дней.


     День 75.
     Прежде чем мы с Туком отправились в путь, я сходил на матричные  поля
попрощаться с Семфой. Она говорила мало, но по ее глазам я видел,  что  ей
грустно расставаться со мной.  Как-то  инстинктивно  я  благословил  ее  и
поцеловал в лоб. Тук стоял поблизости, улыбаясь и  приплясывая.  Затем  мы
зашагали прочь, ведя в поводу двух вьючных бридов.
     Надсмотрщик проводил нас до  того  места,  где  кончалась  нормальная
дорога, и, пока мы не скрылись в узкой аллее,  прорубленной  в  золотистой
листве, махал нам вслед рукою.
     Domine, dirige nos [Господи, укажи нам путь (лат.)].


     День 82.
     Неделю мы шли по тропе - да какая там тропа! - по непроходимой желтой
сельве, а потом из последних  сил  карабкались  по  склону  плато  Пиньон,
который становился все круче  и  круче.  Сегодня  утром  мы  выбрались  на
скалистое  плоскогорье.  Отсюда  превосходно  просматриваются   бескрайние
пространства сельвы, уходящей к Клюву  и  Срединному  морю.  Высота  плато
здесь  достигает  трех  тысяч  метров  над  уровнем   моря.   Вид   весьма
впечатляющий. Тяжелые дождевые облака  простерлись  под  нами  до  холмов,
кольцом окаймляющих  плато  Пиньоновых  гор,  но  сквозь  прорехи  в  этом
серо-белом  покрывале  видна  река  Кэнс,  лениво  несущая  свои  воды   к
Порт-Романтику и дальше, к морю, желтые пятна леса, который мы только  что
миновали, а далеко на востоке - нечто анилиново-красное. Тук уверяет,  что
это нижний ярус фибропластовых полей возле Пересебо.
     До  позднего  вечера  мы  продвигались  вперед  и  вверх.  Тук   явно
обеспокоен тем, что мы можем оказаться в  огненных  лесах,  когда  деревья
тесла "проснутся". Я пытаюсь держаться, тяну под уздцы тяжело нагруженного
брила и молюсь про себя, чтобы Бог помог  мне  забыть  о  боли,  страхе  и
сомнениях.


     День 83.
     Собрались  до  рассвета  и  тут  же  выступили  в  путь.  В   воздухе
чувствуется запах дыма и пепла.
     Изменения в характере растительности здесь, на  плато,  поразительны.
Нет больше никаких  признаков  вездесущего  плотинника  и  густолиственной
челмы. В среднем  поясе  горы  господствуют  вечнозеленые  и  вечноголубые
растения. Вскарабкавшись выше, мы вошли в заросли  триаспенов  и  ползучих
сосен-мутантов. И, наконец, перед нами открылся, собственно, огненный  лес
- рощи высоких  Прометеев,  неистребимые  заросли  стелющегося  феникса  и
округлые стебли янтарных факельников. Иногда нам встречаются  непроходимые
заросли белого волокнистого  бестоса,  по  поводу  которых  Тук  выразился
весьма картинно: "Тут,  видать,  великанов  хоронили,  а  закопать-то  как
следует поленились. Вот елдаки наружу и торчат". Мой проводник за словом в
карман не лезет.
     Было далеко за полдень, когда мы увидели первое дерево тесла. Полчаса
мы брели сквозь лес по земле, покрытой слоем пепла, стараясь не  наступать
на нежную поросль феникса и огнехлеста, которая  уже  пробивалась  кое-где
сквозь черную от сажи почву. Внезапно Тук  остановился  и  указал  куда-то
пальцем.
     Дерево тесла находилось примерно в полукилометре от нас. Высотою  оно
было, по меньшей мере, метров сто - раза  в  полтора  выше  самых  высоких
Прометеев. Вблизи кроны ствол раздувался, образуя  характерное  утолщение.
Там, в  этой  луковице,  прячутся  его  аккумуляторы.  Еще  выше  отливали
серебром на фоне чистого лазурно-зеленого неба радиальные ветви, с которых
свисало  множество  лиан.  Элегантностью  очертаний  растение   напоминало
минарет,  который  я  видел  в  Новой  Мекке,  но  минарет,  легкомысленно
разукрашенный мишурой.
     - Пора нам, едрена вошь, отсюдова линять, - проворчал Тук. -  Скотину
только загубим. Обратно и своя жопа целей будет.
     Он принялся настаивать,  чтобы  мы  тут  же  надели  все  снаряжение,
предназначенное для хождения по огненным лесам. Остаток  дня  и  вечер  мы
прошагали в осмотических масках и  толстых  резиновых  сапогах,  обливаясь
потом под гамма-костюмами из многослойного, похожего  на  кожу  материала.
Бриды вели себя нервно, при малейшем шорохе  они  настороженно  вскидывали
свои длинные уши. Даже через  маску  я  ощущал  запах  озона.  Запах  этот
напомнил  мне  детство:  Вильфранш,  Рождество,  я  играю   с   подаренным
электрическим поездом...
     В тот вечер мы разбили лагерь как можно ближе к зарослям бестоса. Тук
показал   мне,    как    правильно    огородить    лагерь    кольцом    из
шестов-громоотводов. Все время он что-то мрачно бормотал себе под нос и то
и дело вскидывал голову, осматривая вечернее небо в поисках облаков.
     Как бы то ни было, в эту ночь я собираюсь спать!


     День 84.
     4 часа.
     Матерь Божья! Настоящий конец света!
     Это продолжалось три часа.
     Вскоре после полуночи загремел  гром.  Поначалу  все  это  напоминало
обычную грозу, и, вопреки разуму, мы с Туком высунулись из палатки,  чтобы
полюбоваться фейерверком. Я привык к муссонным бурям на Пасеме и потому  в
первый час моих наблюдений не обнаружил ничего необычного. Только стоявшие
в  отдалении  деревья  тесла  (они,  несомненно,  накапливали  атмосферное
электричество) слегка тревожили меня.  А  затем  эти  сатанинские  деревья
начали тлеть и выбрасывать накопленную энергию обратно. Наступил подлинный
Армагеддон. (Кстати, как раз тогда, несмотря на страшный шум,  меня  стало
клонить ко сну.)
     По меньшей мере сотня электрических дуг запылала в первые  же  десять
секунд этой огненной судороги. Прометей, стоявший  метрах  в  тридцати  от
нас, взорвался, пылающие головни разлетелись на  полсотни  метров  вокруг.
Наши громоотводы тлели и шипели, но одну за другой отклоняли электрические
дуги в сторону. Над лагерем и вокруг него  бушевала  бело-голубая  смерть.
Тук что-то кричал, но человеческий голос тонул в этом хаосе света и  шума.
Совсем рядом с тем местом,  где  мы  привязали  бридов,  занялись  заросли
ползучих фениксов. Хотя мы стреножили животных и завязали им  глаза,  одно
из  них,  испугавшись,  сорвалось  с  привязи  и  ринулось  через   кольцо
громоотводов. В тот же миг с ближайшего дерева тесла к нему устремилось  с
полдюжины молний. Я мог бы поклясться, что  в  течение  какой-то  безумной
секунды видел сквозь кипящую плоть тлеющий  скелет  животного,  затем  оно
взвилось высоко в воздух - и исчезло.
     В течение трех часов мы были свидетелями подлинного конца света.  Два
шеста упали, но остальные восемь все еще делали  свое  дело.  Мы  с  Туком
укрылись в палатке. Несмотря на духоту, в осмотических масках все же можно
было дышать: они фильтровали из  перегретого  дымного  воздуха  достаточно
кислорода. Только отсутствие подлеска  и  то  мастерство,  с  которым  Тук
выбрал место для стоянки, позволили нам уцелеть. Вблизи  палатки  не  было
предметов, притягивающих молнии, кроме того, ее защищали заросли  бестоса.
Это нас и спасло. Да еще восемь шестов  из  металлокерамики,  отгородивших
нас от небытия.
     - А шесты-то держат! -  ору  я  изо  всех  сил,  пытаясь  перекричать
шипение, треск и грохот бури.
     - Час-два, можа, и продержут, - ворчит в ответ  мой  проводник.  -  А
как, едрена корень, потекут, тут нам и разец.
     Я соглашаюсь кивком головы и прихлебываю тепловатую воду через клапан
осмотической маски. Если мне суждено  выжить  этой  ночью,  я  буду  вечно
благодарить Бога за то, что Он великодушно позволил нам увидеть все это.


     День 87.
     Вчера в полдень мы с Туком миновали северо-восточную кромку  тлеющего
огненного леса. Тут же  у  небольшого  ручья  разбили  лагерь  и  проспали
восемнадцать часов кряду  -  компенсация  за  три  бессонные  ночи  и  два
изнурительных дня, когда мы без отдыха шли через чудовищное пламя, золу  и
пепел. По пути к горному хребту, служившему естественной границей леса, мы
наблюдали, как  на  месте  зарослей,  выгоревших  за  последние  два  дня,
возрождается новая жизнь. Все  вокруг  было  буквально  усеяно  стручками,
семенами  и  ростками  всевозможных  растений.   Пять   громоотводов   еще
функционировали, правда, ни Тук, ни я не горели желанием проверить это  на
практике. Уцелевший в ту ночь вьючный брил все-таки пал. Произошло это как
раз в тот момент, когда с его спины снимали тяжелый груз.
     На рассвете меня разбудил шум  воды.  Я  прошел  около  километра  на
северо-восток вдоль небольшого  ручья.  Шум  становился  все  сильнее,  но
внезапно ручей... исчез.
     Разлом! Я почти забыл о цели нашей экспедиции. Спотыкаясь в  утреннем
тумане, я прыгал по мокрым камням вдоль ручья, становившегося все  шире  и
шире. Вот я совершил последний прыжок и закачался, изо всех  сил  стараясь
удержаться на ногах. Восстановив равновесие, я посмотрел прямо вниз.  Подо
мной был водопад. Он низвергался в туман с высоты почти в  три  километра.
Каменистое русло реки лежало где-то глубоко внизу.
     В отличие от легендарного Гранд-Каньона на Старой Земле  или  Трещины
Мира на Хевроне, Разлом возник отнюдь не вследствие  подъема  плато.  Хотя
океаны Гипериона  не  знают  покоя,  а  континенты  похожи  на  земные,  в
тектоническом отношении он абсолютно мертв. В этом смысле он более схож  с
Марсом, Лузусом или Армагастом. Дрейфа континентов на нем нет. Но, подобно
Марсу и Лузусу, Гиперион страдает от последствий Великих Оледенений.  Пока
звездная система Гипериона была бинарной, ледниковые периоды  наступали  с
периодичностью в тридцать семь миллионов лет. Комлог сравнивает  Разлом  с
долиной Маринер на Марсе, какой она была до терраформизации  планеты.  Эти
структуры  порождены  ослаблением  коры,  которая  на   протяжении   целых
геологических