а - бурелом.  Не  хватало  еще,  чтобы  его
зарубили сзади, когда он начнет  карабкаться  через  бревно.  Если  на  то
пошло, он вообще не хотел быть зарубленным - хоть сзади, хоть спереди.
     Кассад пригнулся и выставил перед собой нож. Эта стойка напомнила ему
дни юности  в  трущобах  Фарсиды,  где  поножовщина  была  обычным  делом.
Интересно, как фантопликатор смоделирует его смерть?
     Внезапно позади рыцаря,  словно  тень,  возникла  какая-то  фигура  с
колотушкой Кассада в руках. Первый удар пришелся рыцарю в плечо. Звук  был
такой, словно били кувалдой по корпусу ТМП.
     Покачнувшись, француз повернулся, чтобы отразить нападение, и получил
второй удар колотушкой, на  сей  раз  в  грудь.  Новый  противник  не  был
великаном, так что рыцарь сдаваться не спешил. Он уже заносил над  головой
меч, когда Кассад ударил его сзади - плечом под колени.
     Француз не удержался на ногах и рухнул прямо в гущу ветвей. Неведомый
храбрец уселся на рыцаря верхом, прижав коленом руку, в которой тот держал
меч, и  принялся  изо  всех  сил  бить  колотушкой  по  шлему  и  забралу.
Выпутавшись из ног и ветвей, Кассад придавил колени поверженного рыцаря  и
через щели в доспехах принялся колоть его ножом в бока, в пах, в подмышки.
Маленький незнакомец вскочил и встал  обеими  ногами  на  руку  рыцаря,  а
Кассад, подавшись вперед и несколько  раз  безуспешно  ткнув  ножом  между
латами и шлемом, нащупал наконец подходящую прорезь в забрале и втиснул  в
нее клинок.
     Колотушка опустилась в последний раз и, едва не зацепив руку Кассада,
вогнала нож в прорезь забрала. Рыцарь издал ужасающий крик  и,  словно  не
чувствуя веса шестидесятифунтовых доспехов и  сидевшего  на  нем  Кассада,
выгнулся в предсмертной судороге, а затем безвольно рухнул на землю.
     Кассад откатился в сторону. Его неожиданный союзник повалился рядом с
ним. Оба вспотели и перемазались  кровью  убитого.  Только  сейчас  Кассад
взглянул на своего спасителя.  Точнее,  спасительницу.  То  была  стройная
женщина, одетая, как и Кассад, в костюм лучника. Какое-то время они лежали
рядом, тяжело дыша.
     - Ты как... Все в порядке? - выговорил наконец Кассад. Внешность этой
женщины поразила его. Ее каштановые волосы были подстрижены  по  последней
моде Великой Сети - коротко и прямо - и чуть левее середины лба  разделены
пробором, так что самые длинные пряди кончались как раз над  правым  ухом.
Мальчишеская стрижка давно забытых времен, но больше в  ее  облике  ничего
мальчишеского не было. Кассад подумал, что в  жизни  не  встречал  женщины
прекрасней. Совершенные черты лица. Подбородок и скулы - четко очерченные,
но не грубые. Большие глаза, в которых светились энергия и ум. Нежный  рот
с мягкой нижней губой. Лежа рядом с ней, Кассад  мог  убедиться,  что  она
высока ростом. Пониже его, конечно, но заметно выше женщин XV  века.  Даже
просторная рубаха и мешковатые штаны не могли  скрыть  плавную  округлость
бедер и груди. Выглядела она на несколько лет старше Кассада; возможно, ей
было под тридцать. Впрочем, едва ли он думал об  этом,  все  бесповоротней
погружаясь в изумрудную глубину ее нежных, зовущих глаз.
     - Так ты как... все в порядке?  -  повторил  он  и  не  узнал  своего
голоса.
     Она не ответила. Вернее, ответила - ее длинные пальцы  скользнули  по
груди Кассада, обрывая ременные завязки его кожаного нагрудника. Потом она
стащила с него располосованную, пропитавшуюся кровью рубашку и прильнула к
нему всем телом. Губами и  руками  она  ласкала  его  грудь,  а  бедра  ее
возбужденно подрагивали. Правой рукой  она  нащупала  шнурок,  на  котором
держались штаны, и разорвала его.
     Кассад помог ей стянуть с себя остатки одежды, а потом тремя слитными
движениями раздел ее. Под рубахой и штанами из грубой ткани на ней не было
ничего. Рука Кассада скользнула между ее бедер, потом двинулась  дальше  и
словно чашей накрыла ее округлые ягодицы. Он притянул  ее  к  себе,  затем
проник во влажную терпкость ее лона. Она словно раскрылась ему  навстречу,
и губы их слились в долгом поцелуе. Каким-то непостижимым образом все  это
время их тела ни на секунду не отрывались друг от друга. Напряженная плоть
Кассада уперлась в ее живот.
     Глядя ему в глаза, она  тут  же  перекатилась  на  него  и  обхватила
бедрами его бока. Никогда еще Кассад не испытывал такого острого  желания.
Он почти задохнулся, когда она завела назад правую руку и направила его  в
себя. Когда он снова открыл глаза, женщина медленно раскачивалась на  нем,
откинув голову назад и зажмурившись. Кассад провел руками вдоль ее тела  и
охватил ладонями совершенной формы  груди.  Соски  сразу  же  поднялись  и
отвердели.
     Да, тогда они любили друг друга. К своим  двадцати  трем  стандартным
годам Кассад уже сменил немало женщин, а  один  раз  его  даже  угораздило
влюбиться. И потому он считал, что знает о любви все,  может  ответить  на
любые "как" и "почему". И обо всем, что знал, он  мог  рассказать  другим,
например, приятелям из своего отделения в кузове бронетранспортера,  -  со
смехом, с подобающими случаю прибаутками. Со спокойным, уверенным цинизмом
двадцатитрехлетнего ветерана. Рассказать, выпустить  наружу  -  и  дело  с
концом. Но он ошибался. Никогда и никому он не смог  бы  описать  то,  что
пережил за эти несколько минут. Да и не пробовал.
     Они любили друг друга под негреющими лучами  октябрьского  солнца  на
ковре из опавшей листвы, и тела их, покрытые маслянистой пленкой из пота и
крови,  нежно  скользили,  скользили,  скользили...  Она,  не   отрываясь,
смотрела на него, и, когда он начал двигаться быстрее,  ее  зеленые  глаза
раскрылись еще шире, а потом, одновременно с его глазами, закрылись.
     Охваченные растущим возбуждением, они двигались, как единое целое,  и
движения их,  древние  и  неизменные,  как  вращение  планет,  сами  собой
убыстрялись, пульс становился все чаще... Еще... еще...  последний  взлет,
мир сужается в точку, а потом... они еще касались друг друга,  сердца  еще
колотились, но трепет  страсти  уже  спадал.  В  их  тела,  вдруг  ставшие
отдельными, возвращалось сознание, и  через  забытые  чувства  в  сознание
втекал мир.
     Они лежали рядом. Латы мертвеца холодили левую руку  Кассада,  теплое
бедро женщины прижималось к его правой ноге. Солнечный свет  изливался  на
них как благословение. На поверхности предметов  заиграли  скрытые  доселе
цвета. Кассад повернулся и пристально, словно впервые,  взглянул  на  нее:
голова ее покоилась у него на плече, щеки пылали осенним  румянцем,  пряди
медно-красных волос упали на его мускулистую руку.  Она  перебросила  ногу
через его бедро, и в нем вновь забурлила кровь. Солнце коснулось его лица.
Он закрыл глаза.
     Когда Кассад проснулся, ее уже не было. Ему  казалось,  прошло  всего
несколько секунд, по крайней мере не больше минуты, однако уже смеркалось.
Лес поблек и словно выцвел, холодный вечерний ветер раскачивал голые ветви
деревьев.
     Кассад кое-как натянул на  себя  разорванную,  заскорузлую  от  крови
рубаху. Французский рыцарь лежал неподвижно, застыв в безразличии  смерти.
Покинув мир людей, он выглядел теперь просто частью этого  осеннего  леса.
Женщина исчезла.
     В сгущавшихся сумерках, под холодным моросящим дождем  Федман  Кассад
похромал обратно.
     Поле битвы еще удерживало и живых, и мертвых. Мертвецы лежали кучами,
как игрушечные солдатики, с которыми Кассад играл в детстве.  Опираясь  на
плечи товарищей,  медленно  брели  раненые.  Какие-то  фигуры,  крадучись,
пробирались среди трупов,  а  у  противоположной  опушки  собрался  совет.
Французы и англичане, оживленно жестикулируя, спорили, какое название дать
битве, чтобы в свидетельствах о ней не было разночтений. Кассад знал,  что
битва будет названа по имени соседнего замка Азенкур, хотя замок  не  имел
прямого отношения ни к битве, ни к войне в целом.
     Кассад уже начинал думать, что произошедшее вовсе  не  тренировка  на
модели, что Великая Сеть  и  вся  его  предыдущая  жизнь  -  сон,  а  этот
промозглый серый  день  и  есть  подлинная  реальность,  как  вдруг  сцена
застыла. Человеческие фигуры,  кони,  темневший  вдали  лес  -  все  стало
прозрачным, словно  гаснущая  голограмма.  Кассад  почувствовал,  что  ему
помогают выбраться из иммерсионной ванны. Рядом поднимались инструкторы  и
другие кадеты. Со всех сторон слышались обрывки фраз, смех,  неразборчивые
ругательства. Никто не догадывался, что для него мир изменился навсегда.


     Шли  недели.  Как  только  у  Кассада  выпадал  свободный   час,   он
отправлялся бродить по территории Школы. Вечерами он поднимался на внешнюю
ограду и следил за тем, как тень горы Олимп наползает на  лесистое  плато,
потом на  густозаселенные  предгорья  и,  наконец,  убегает  к  горизонту,
затопляя весь мир. И все время он размышлял о том, что произошло. Он думал
о ней.
     Никто ничего не заметил. Тренировка как тренировка. Никто не  выходил
за границы поля боя. Инструктор  объяснял  им,  что  в  таких  моделях  за
пределами поля боя вообще как бы ничего нет. Никто  не  хватился  Кассада.
Происшествия в лесу словно бы не было. И женщины не было.
     Но Кассад-то знал, что это не так. Он  прилежно  посещал  занятия  по
военной истории и математике. Он часами не  вылезал  со  стрельбища  и  из
гимнастического зала. Его ни разу не  ставили  перед  строем  на  плацу  в
Кальдере (впрочем, подобные взыскания были редкостью). В  общем  и  целом,
юный Кассад был образцовым кадетом - даже более образцовым, чем прежде. Но
все это время он ждал.
     И она пришла.


     И снова это произошло в последние часы модельной тренировки.  К  тому
времени Кассад уже знал, что тренировки эти - нечто  большее,  чем  просто
имитация битв  прошлого.  ООШ:ИТИ  был  частью  Альтинга  Великой  Сети  -
работающей в реальном времени гигантской информационной  системы,  которая
управляла политикой Гегемонии, поставляла информацию  десяткам  миллиардов
граждан,  жаждущих  эту  информацию  получить,   и   при   этом   обладала
своеобразной  автономией  и  собственным  сознанием.   Шесть   тысяч   ОНИ
(искусственных интеллектов класса "Омега") объединяли  в  одной  структуре
информационные ресурсы  полутора  сотен  планетарных  банков  данных.  Эта
махина и обеспечивала работу ИТИ.
     - Система ИТИ ничего не моделирует,  -  нудным  голосом  вещал  кадет
Радинский, лучший специалист по искусственному интеллекту  из  всех,  кого
Кассаду удалось отыскать и вызвать на  откровенность.  -  Она  грезит,  но
грезит с наивысшей степенью исторической достоверности - и ее  грезы  есть
нечто  большее,  чем  арифметическая  сумма  данных  на  входе,  ибо   она
подкрепляет исторические факты своими гениальными догадками. И  когда  она
грезит, то позволяет и нам грезить вместе с ней.
     Кассад ничего не понял, но поверил. И  она  пришла  снова.  Во  время
первой американо-вьетнамской войны  она  пришла  к  Кассаду,  стоявшему  в
сторожевом охранении, и они  любили  друг  друга  в  темноте,  под  жуткий
аккомпанемент ночного боя. Он был  в  грубом  камуфляжном  комбинезоне  на
голое тело (ибо в джунглях белье моментально начинает преть) и в  стальной
каске, почти такой же, как шлемы времен Азенкура. Она - в  широком  черном
одеянии, похожем на пижаму, и  в  сандалиях  -  обычном  костюме  крестьян
Юго-Восточной Азии. И вьетконговцев. Они сорвали с себя все и любили  друг
друга - ночью, стоя. Она упиралась спиной в ствол дерева, обвив ногами его
талию, а мир вокруг них взрывался зелеными вспышками осветительных ракет и
сухим треском противопехотных мин.
     Она приходила к нему во второй день сражения  при  Геттисберге  и  на
Бородинском поле, где клубы порохового дыма висели над грудами тел, словно
рой отлетевших душ.
     Они любили друг друга в искореженном БТР на равнине Эллады, а  вокруг
них  бушевало  сражение  танков  на  воздушной  подушке,  и  красная  пыль
приближающегося самума с визгом царапала титановую броню. "Назови мне свое
имя", - прошептал он на стандартном. Она  отрицательно  покачала  головой.
"Ты реальна? Ты существуешь на самом деле?"  -  спросил  он  на  тогдашнем
англо-японском. Она кивнула. Потом наклонилась и поцеловала его.
     Они лежали в укрытии среди развалин  Бразилиа,  когда  китайский  ТМП
шарил вокруг них лучом смерти, как прожектором, и по разбитым керамическим
стенам метались синие блики. После штурма безымянной  крепости  в  русских
степях он затащил ее в какую-то ободранную комнатушку,  и  там  они  снова
любили друг друга. Он прошептал тогда: "Я хочу быть с тобой!" Она  прижала
палец к  его  губам  и  отрицательно  покачала  головой.  После  эвакуации
Нью-Чикаго, когда президент  США  лично  руководил  последним  безнадежным
арьергардным  боем,  они  лежали  на  балконе  сотого  этажа,  где  Кассад
разместил свою снайперскую точку. Положив руку меж ее  теплых  грудей,  он
спросил: "Мы когда-нибудь сможем быть вместе? Не здесь, а на самом  деле?"
Она погладила его по щеке и улыбнулась.
     В программе последнего курса Офицерской  школы  модельных  тренировок
было всего пять, главное место занимали полевые  учения.  И  когда  Кассад
сидел  с  закрытыми  глазами  в  тактическом  командном  кресле,  руководя
каким-нибудь "десантом на Цереру силами одного  батальона",  и  перед  его
мысленным взором висела генерируемая комлогом разноцветная штабная  карта,
он ощущал иногда рядом чье-то присутствие. Ее или чье-нибудь еще? Он и сам
не знал.
     А потом все кончилось. В последние месяцы занятий она не появилась ни
разу. Не было ее и во время заключительной модельной тренировки, в которой
имитировалась Великая битва при Угольном Мешке,  положившая  конец  мятежу
генерала Горация Гленнон-Хайте. Ее не было ни на  парадах  и  гулянках  по
случаю выпуска, ни на последнем смотре, когда олимпийцы маршировали  перед
Секретарем Гегемонии, приветствовавшим их со своей залитой красным  светом
левитационной платформы.
     А потом на грезы уже не осталось времени: по нуль-Т молодых  офицеров
доставили сначала на Луну Старой Земли для церемонии  масада,  а  затем  -
опять по нуль-Т - на Тау Кита, где они  приняли  присягу.  На  этом  учеба
кончилась.
     Кадет Кассад стал лейтенантом Кассадом. Положенный ему  трехнедельный
отпуск он провел, путешествуя по Сети с универсальной  карточкой  военного
образца, позволявшей пользоваться нуль-Т когда и где  угодно,  после  чего
был направлен в училище Колониальных  Войск  Гегемонии  на  Лузусе  -  там
офицеров готовили для службы за пределами Сети. Он был уверен, что  больше
не встретит ее.
     Но он ошибался.


     Федмана Кассада с детства  приучили  не  бояться  лишений  и  смерти.
Будучи представителем национального меньшинства,  продолжавшего  именовать
себя палестинцами, он вырос в трущобах Фарсиды,  являвших  собой  памятник
горькой участи окончательно обездоленных. Каждый палестинец, жил ли  он  в
Великой Сети или за ее пределами, неизбежно нес в  своих  генах  память  о
вековой борьбе, увенчавшейся месяцем триумфа и Ядерным Джихадом 2038 года,
обратившим Палестинское государство в дым. А потом, после того как  гибель
Старой Земли окончательно похоронила их мечту, палестинцы  расселились  по
захолустным  пустынным  планетам,  вроде  Марса.  Наступила  Вторая  Эпоха
Рассеяния, которая длилась вот уже более пяти столетий.
     Перед Кассадом, как и перед любым другим подростком из Южных  лагерей
беженцев в Фарсиде, стоял выбор: либо идти в банду, либо смириться с ролью
жертвы и терпеть произвол  местных  самозваных  лидеров.  Кассад  пошел  в
банду. К шестнадцати годам за ним уже числилось убийство такого же, как он
сам, подростка.
     Если Марс и был чем-то знаменит в Великой  Сети,  так  это  охотой  в
долине Маринер, общиной дзен-гностиков, последователей  Шредера,  в  горах
возле равнины Эллада и Олимпийской Офицерской  Школой.  Чтобы  побывать  в
шкуре охотника или жертвы, Кассаду вовсе не требовалось ехать так  далеко,
дзен-гностицизм его волновал  мало,  а  затянутых  в  мундирчики  кадетов,
которые  слетались  сюда  со  всей  Сети  учиться  военному  ремеслу,   он
откровенно  презирал.  Подобно  всем  своим  сверстникам,  Кассад   считал
Нью-Бусидо выдумкой педиков,  но  образ  самурая,  для  которого  в  жизни
превыше всего долг, честь и верность данному слову, все же задевал  в  его
душе какую-то древнюю струнку.
     В восемнадцать  лет  Кассад  предстал  перед  выездной  сессией  суда
провинции Фарсида,  с  тем  чтобы  самому  выбрать  себе  меру  наказания:
марсианский год исправительно-трудовых лагерей или добровольное вступление
в бригаду Джона Картера, которую формировали для помощи регулярной армии в
подавлении мятежа Гленнон-Хайта, с новой силой  заполыхавшего  в  колониях
третьего разряда. Кассад предпочел пойти добровольцем и обнаружил, что ему
нравятся офицерские дисциплина и чистота, хотя бригада Джона Картера несла
только  гарнизонную  службу  внутри   Сети   и   была   распущена,   когда
клонированный внук Гленнон-Хайта погиб на Возрождении. Через два дня после
того,  как  ему  исполнилось  девятнадцать,  Кассад  подал   заявление   в
сухопутные войска, но получил отказ и запил. Очнулся он через девять  дней
в  недрах  одного  из  ульев  Лузуса  и  обнаружил,  что   его   армейский
комлог-имплант украден (вор, по всей  видимости,  обладал  соответствующей
хирургической подготовкой), универсальная карточка аннулирована, доступ  к
нуль-Т закрыт. Кроме того, он узнал, что такое настоящая головная боль.
     Кассад проработал на Лузусе стандартный  год  и  скопил  около  шести
тысяч марок; физический труд при силе тяжести в 1,3 "g" закалил его  тело,
от былой марсианской хрупкости не осталось и следа. Заработав  на  дорогу,
он на борту древнего грузовоза с солнечным парусом и прилаженным на скорую
руку двигателем Хоукинга вылетел на Мауи-Обетованную. По  меркам  Сети  он
по-прежнему был высок и худощав, но его мускулы по любым  меркам  работали
отлично.
     Он прибыл на Мауи  за  три  дня  до  начала  грязной  и  непопулярной
Островной войны. Командир корпуса ВКС в Порто-Ново в конце концов сдался и
разрешил зачислить его в 23-й  вспомогательный  полк  помощником  водителя
судна на подводных крыльях - этот юноша, ежедневно  являвшийся  к  нему  в
приемную, взял его измором. Через одиннадцать стандартных  месяцев  капрал
12-го мотопехотного батальона Федман Кассад имел уже два отличия по службе
и благодарность Сената за доблесть, проявленную в Экваториальной кампании,
а также два Пурпурных Сердца [в армии США  -  медаль  за  ранение  в  ходе
боевых действий]. Кроме того он был рекомендован в Офицерскую  Школу  ВКС,
куда и отправился с попутным конвоем.


     Кассад часто думал о ней. Он так и не знал ее имени, но прикосновение
ее рук и аромат ее тела узнал  бы  среди  тысячи  других,  даже  в  полной
темноте. Мысленно он называл ее Тайной.
     Когда его сослуживцы отправлялись  в  бордель  или  к  своим  местным
подружкам, Кассад оставался на  базе  или  просто  бродил  по  незнакомому
городу.
     О своей возлюбленной он не рассказывал никому, ибо прекрасно понимал,
что напишет психиатр в его медицинской карте.  Иной  раз,  разглядывая  на
биваке усыпанное  лунами  небо  какой-нибудь  чужой  планеты  или  паря  в
невесомости в уютном, как материнская утроба, трюме  военного  транспорта,
Кассад осознавал, насколько ненормальна эта любовная связь с призраком. Но
затем он вспоминал маленькую родинку у  нее  под  левой  грудью  -  ее  он
целовал однажды ночью, ощущая губами биение сердца, сливавшееся с грохотом
канонады, от которого содрогалась земля Вердена. Он  вспоминал  порывистое
движение,  которым  она  откидывала  назад  свои  волосы,  а  потом  снова
прижималась щекой к его бедру. И когда молодые офицеры уходили в  соседний
городок или деревню на поиски любовных приключений,  Федман  Кассад  читал
очередную  книгу  по