чтобы вы были у  нее  сию  минуту,  а  я  должен
вернуться на совещание.
     Я посмотрел на него.
     - Как вы меня нашли?  -  задал  я  глупый  вопрос,  ибо  все  порталы
находились  под  контролем  Техно-Центра,  а  Техно-Центр  сотрудничал   с
администрацией Гегемонии.
     - Пропуск, которым снабдила вас госпожа  Гладстон,  весьма  облегчает
наблюдение за вами. - В голосе Хента звучало нетерпение.  -  А  сейчас  мы
обязаны вернуться туда, где вершатся судьбы Гегемонии.
     Я кивнул на прощание монсеньору и его помощнику и  поманил  за  собой
Хента. Набрав  трехзначный  код  ТК-Центра,  добавил  к  нему  две  цифры,
обозначающие континент, еще три -  код  Дома  Правительства,  и,  наконец,
последние две - пароль тамошнего служебного терминекса. В жужжание портала
вплелся какой-то писк, матовая энергозавеса нетерпеливо дрогнула.
     Я первым шагнул в портал и посторонился, освобождая место для Хента.

     Это явно не центральный терминекс Дома Правительства. Если зрение мне
не изменяет, мы определенно попали не туда.
     Секундой позже мои  органы  чувств,  проинспектировав  все  вокруг  -
яркость  солнечных  лучей,  цвет  неба,  силу  тяжести  и  расстояние   до
горизонта, запахи и вкус этого места, - сообщают,  что  мы  вообще  не  на
Центре Тау Кита.
     Следовало бы тут же броситься обратно, но через узкие  Папские  Двери
уже протискивается Хент - нога, рука, плечо, грудь, голова,  вторая  нога,
поэтому я хватаю его за запястье, грубо вытаскиваю и, бросая ему:  "Что-то
не в порядке!", пытаюсь  ринуться  назад  в  портал,  но  слишком  поздно:
прямоугольный проход уменьшается до круга величиной с кулак - и исчезает.
     - Где мы, черт побери? - возмущается Хент.
     Я задумчиво осматриваюсь по сторонам. Хороший вопрос. Мы находимся  в
сельской местности, на вершине холма. Дорога  вьется  через  виноградники,
сбегает по пологому склону холма в лесистую долину и,  пропадая  из  виду,
вновь выныривает у  другого  холма,  в  миле-двух  отсюда.  Жарко.  Воздух
наполнен жужжанием и стрекотом, но ничего крупнее птицы  не  бороздит  эти
бескрайние просторы. Справа от нас между утесами  сверкает  голубое  пятно
воды - океан или море. Высоко в небе плывут перистые облака; солнце только
что миновало зенит. Ни одного строения поблизости, да и вообще чего бы  то
ни было - только виноградники да каменистый проселок, на котором мы стоим.
Но гораздо важнее другое - беспрестанный гомон инфосферы больше не слышен.
Это  потрясает,   как   внезапное   исчезновение   звука,   привычного   с
младенчества: становится жутко, замирает сердце, мысли путаются. В  общем,
я не на шутку перепуган.
     Хент, пошатнувшись, хлопает себя по ушам,  будто  пропавший  шум  был
настоящим звуком, затем стучит по комлогу.
     - Проклятье, - бормочет он. -  Проклятье.  Имплант  что-то  барахлит.
Комлог отключился.
     - Нет, - возражаю я. - По-моему, здесь просто нет инфосферы.
     Но, не успев окончить фразу, я различаю тихое, басовитое  жужжание  -
голос чего-то более крупного и труднодоступного, чем инфосфера. Мегасфера?
"Музыка сфер", - думаю я и улыбаюсь.
     - Что вас так рассмешило, Северн, черт бы вас побрал? Вы это  нарочно
подстроили?
     - Нет. Код Дома Правительства я набрал  верно.  -  Полное  отсутствие
паники - тоже своего рода паника.
     - В чем же дело? Проклятые Папские Двери? Неужели они? Только что это
- неисправность или розыгрыш?
     - Ни то ни другое. Двери работают исправно,  Хент.  Они  привели  нас
туда, куда нужно Техно-Центру.
     - Техно-Центру? - Остатки  румянца  сходят  с  длинного  лица,  когда
помощник секретаря Сената вспоминает, кто  контролирует  порталы.  -  Боже
мой, Боже мой. - Хент неверными шагами  доходит  до  обочины  и  падает  в
высокую траву. Его замшевый  деловой  костюм  и  мягкие  черные  туфли  не
вяжутся с окружающей нас идиллией.
     - Где мы? - спрашивает он снова.
     Я набираю в грудь воздуха. Он полон запахов - свежевспаханная  земля,
свежескошенная трава, дорожная пыль, острый привкус моря.
     - Вероятнее всего, на Земле.
     - На Земле? - Мой спутник глядит в пространство невидящими глазами. -
Но это не Новая Земля. И не Терра. Не Земля-2. Не...
     - Просто Земля, - говорю я. - Старая Земля. Или ее копия.
     - Копия?
     Я сажусь рядом с ним. Выдергиваю травинку,  очищаю  корень.  Знакомый
кисловатый вкус.
     - Помните,  как  я  рассказывал  Гладстон  об  исповедях  паломников?
Историю Ламии Брон? Она и мой двойник-кибрид,  первый  воскрешенный  Китс,
посетили  планету,  которую  сочли  копией  Старой  Земли.   В   скоплении
Геркулеса, если память мне не изменяет.
     Хент задирает голову, словно хочет проверить мою догадку  по  рисунку
созвездий.  Голубизна  вверху   постепенно   бледнеет,   перистые   облака
расползаются по небосводу. "Скопление Геркулеса", - ошеломленно шепчет он.
     - Ламия так и не выяснила, зачем Техно-Центр создал копию и для  чего
использует ее сейчас, - продолжаю я. - Первый кибрид Китса  либо  не  знал
этого, либо не сказал.
     - Не сказал, - машинально повторяет Хент, качая головой. - Ладно,  но
как, черт возьми, мы выберемся отсюда? Я  нужен  Гладстон!  Она  не  может
сейчас одна... Десятки жизненно важных проблем нужно  решить  в  ближайшие
часы! - Он вскакивает и выбегает на середину дороги, исполненный решимости
и энергии.
     - Думаю, нам отсюда не выбраться, - замечаю я, пожевывая травинку.
     Хент оборачивается. Лицо такое, будто он  сию  минуту  набросится  на
меня с кулаками.
     - Вы с ума сошли! Как это  -  не  выбраться?  Для  чего  Техно-Центру
шутить такие шутки? - Внезапно он замолкает, глядя на меня сверху вниз.  -
Понимаю... Они не хотят, чтобы вы говорили с  нею.  Вы  что-то  узнали,  и
Техно-Центр не хочет, чтобы вы поделились с Гладстон этими новостями.
     - Возможно.
     - Выпустите меня! А он пусть остается! - вне себя  выкрикивает  Хент,
обращаясь к небесам.
     Ответа нет. Из виноградника вылетает большая черная птица.  По-моему,
ворона: как во сне, припоминаю название вымершего вида пернатых.
     Вскоре  Хенту  надоедает  взывать  к  небесам,   и   он   принимается
расхаживать взад-вперед.
     -  Послушайте,  всякая  дорога  куда-нибудь  ведет.  Может,  даже   к
терминексу, - наконец произносит он.
     - Может быть, - соглашаюсь я и разламываю травинку,  чтобы  добраться
до сладкой сердцевины. - В какую сторону пойдем?
     Хент смотрит на дорогу, огибающую холмы, снова оборачивается ко мне.
     - Мы прошли через портал лицом вон туда, - указывает он  рукой  в  ту
сторону, где дорога ныряет в чащу.
     - И далеко идти? - интересуюсь я.
     - Не все ли равно! - в сердцах бросает Хент. - Куда-нибудь да придем!
     Еле сдерживая улыбку, я встаю и отряхиваю брюки Лоб и щеки  припекает
солнце, и это так непривычно и странно после  тьмы  собора.  Воздух  такой
теплый - одежда уже намокла от пота.
     Хент торопливо  сбегает  с  холма.  Его  лицо  преобразилось:  вместо
привычной меланхоличной мины - решительный блеск в глазах и упрямо  сжатые
губы.
     Медлительно, даже лениво переставляя ноги, пожевывая травинку и жмуря
усталые глаза, следую за ним.

     Полковник Кассад  с  криком  бросился  на  Шрайка.  Сюрреалистический
ландшафт вне времени (аскетическая  пластмассовая  декорация  из  фарса  о
Долине Гробниц,  застывшая  в  вязком  желе,  именуемом  здесь  воздухом),
казалось, всколыхнулся, отозвавшись на неистовый порыв Кассада.
     Секунду назад Шрайки заполняли собой весь мир, как в зеркальном зале:
всюду Полчища Шрайков, от края до  края  мертвой  зоны  окрест.  Но  после
вскрика Кассада они слились в одно  чудище,  и  оно  сдвинулось  с  места.
Четыре его руки вытянулись, готовые заключить полковника в объятия клинков
и шипов.
     Кассад не знал, как покажет себя в  бою  подаренный  Монетой  силовой
скафандр, защитит ли он его от Шрайка. Много лет назад, когда он и  Монета
схватились с десантниками Бродяг, скафандр проявил себя как нельзя  лучше,
но тогда время было на их стороне; Шрайк то размораживал,  то  замораживал
реку минут,  как  скучающий  зритель,  который  балуется  с  дистанционным
переключателем голопроектора. Сейчас они все вне времени, и оно  перестало
быть их союзником. Пригнувшись, Кассад бросился в атаку, забыв обо всем на
свете - и о Монете, которая не сводит с него глаз, и о  фантасмагорическом
терновом дереве с его жуткими плодами, чья вершина  уходит  за  облака.  И
даже о самом себе, воспринимая собственное тело как боевую машину,  орудие
мести.
     Шрайк не растворился в воздухе, не  стал  проделывать  свой  коронный
трюк с исчезновением в одном месте и мгновенным  появлением  в  другом,  а
лишь слегка наклонился, широко расставив руки с пальцелезвиями, на которых
горели отблески небесной вакханалии. Его стальные зубы сверкнули в пародии
на улыбку.
     Кассад зол, как черт, но голову пока не потерял.  Вместо  того  чтобы
ринуться в эти объятия смерти, он - в последний момент -  сделал  рывок  в
сторону и, падая на бок, изо всех сил пнул чудовище в  ногу  под  розеткой
шипов вокруг кошенного сустава. Только бы сбить его с ног...
     С тем же успехом он мог бы попытаться  пробить  полкилометра  бетона.
Только  амортизаторы  скафандра  спасают  ногу  Кассада   от   неминуемого
перелома.
     Шрайк среагировал быстро, но не с такой уж невероятной скоростью. Его
правые руки молниеносно обрушились вниз,  и  десять  пальцелезвий  с  маху
вонзились в камень. Во все стороны полетели искры. Стальные руки вновь  со
свистом  рассекли  воздух,  но  Кассад  был  уже  вне   их   досягаемости;
покатившись кубарем по песку, он вскочил и,  пригнувшись,  выставил  перед
собой руки с растопыренными, жесткими, налитыми энергией пальцами.
     "Единоборство, - успел подумать Федман Кассад.  -  Самое  благородное
таинство, как утверждает Нью-Бусидо".
     Шрайк вновь сделал ложный выпад правыми руками и  одновременно  резко
выбросил вверх нижнюю левую - еще немного, и он проломил бы грудную клетку
и вырвал у полковника сердце.
     Кассад блокировал ложный выпад правым  предплечьем,  погасив  инерцию
удара полем скафандра, и тут же перехватил смертоносный кулак  левой  руки
чудовища - чуть выше запястья, как раз над розеткой острых, кривых  шипов.
Невероятно,  но  полковнику  удалось  ослабить  удар:   острые   скальпели
пальцелезвий лишь оцарапали скафандр, так и не дойдя до тела.
     Силясь удержать железную лапу, Кассад  чуть  не  взлетел,  но  ложный
выпад Шрайка вернул его на  землю.  По  его  телу  под  скафандром  градом
катился пот, мускулы напряглись до предела; казалось, еще немного - и  они
лопнут... Почти  двадцать  секунд  полковник  противостоял  этой  железной
хватке, после чего Шрайк пустил в ход  свою  четвертую  руку,  рубанув  по
напряженной ноге Кассада.
     Кассад закричал от дикой боли - ткань скафандра порвалась, и  так  же
легко порвалась плоть: по меньшей  мере  одно  пальцелезвие  добралось  до
самой кости. Он ударил чудовище ногой, отпустил  запястье  и  откатился  в
сторону.
     Шрайк снова замахнулся. На этот раз металлический кулак просвистел  в
нескольких миллиметрах от уха Кассада. Затем чудовище  отскочило  назад  и
начало обходить полковника справа.
     Кассад попытался встать на левое  колено,  упал  навзничь,  но  затем
все-таки поднялся. Боль ревела ураганом в его ушах, окрашивая все вокруг в
багровый цвет, но, раскачиваясь, как пьяный, из стороны в сторону, едва не
теряя  сознание,  полковник  почувствовал:  скафандр   над   раной   начал
срастаться, выполняя одновременно роль  жгута  и  повязки!  Нога  пока  не
слушалась, но кровотечение унялось, боль стала терпимой. Похоже,  скафандр
был  оснащен  мини-анестезаторами  -  вроде  тех,  что  встроены   в   его
собственный боевой панцирь ВКС.
     В ту же секунду Шрайк ринулся в атаку.
     Кассад с силой  выбросил  вперед  здоровую  ногу,  целясь  в  гладкий
островок на хромовом панцире под нагрудным "гребнем". Это  все  равно  что
походя пнуть корпус звездолета-факельщика, но  Шрайк  -  Господи,  неужели
такое возможно? - замедлил движение и, шатаясь, попятился.
     Кассад сделал шаг вперед и, сконцентрировав  всю  энергию  в  кулаке,
обрушил его в ту же точку, туда, где должно прятаться сердце чудища.  Раз,
еще раз - от  таких  ударов  даже  армированная  керамика  разлетелась  бы
вдребезги. Не обращая внимания на боль в  отбитых  пальцах,  Кассад  резко
повернулся и ребром ладони ударил Шрайка по морде чуть  выше  зубов.  Будь
его противником человек, несчастный наверняка услышал бы хруст  сломанного
носа и почувствовал, как кости и хрящи вонзаются ему в мозг.
     Шрайк  попытался   схватить   Кассада   зубами   за   запястье,   но,
промахнувшись, занес все четыре руки над головой полковника.
     Задыхаясь, исходя потом и кровью под своим ртутным скафандром, Кассад
совершил стремительный пируэт и, зайдя сзади, нанес убийственный  удар  по
короткой шее чудовища. Шум от удара эхом прокатился по замороженной долине
- как будто лесоруб-великан  попытался  с  одного  маху  перерубить  ствол
железной секвойи.
     Шрайк  кувыркнулся  вперед  и  перекатился  на  спину,  словно  некое
стальное ракообразное.
     Упал, мерзавец!
     Кассад  сделал  шаг  вперед,   все   еще   пригибаясь,   и   соблюдая
осторожность, но, по-видимому, недостаточно: Шрайкова бронированная то  ли
ступня, то ли лапа, черт ее разберет, ударила Кассада сзади  в  лодыжку  и
наполовину разрубила ее, сбив его с ног.
     Полковник понял, что у него рассечено ахиллово сухожилие, и попытался
откатиться  в  сторону,  но  Шрайк,  спружинив,  вскочил  и  бросился   на
противника, целясь в него  всеми  своими  шипами,  колючками  и  клинками.
Морщась от боли, Кассад выгнулся, чтобы сбросить с себя чудовище, и тут же
блокировал несколько ударов, спасая глаза, в  то  время  как  бесчисленные
ножи кромсали его предплечья, грудь и живот.
     Шрайк  наклонился  к  нему  и  открыл  пасть,  в  которой   сверкнули
многочисленные ряды стальных зубов, -  точь-в-точь  как  у  миноги.  Перед
полковником вспыхнули громадные рубиново-красные фонари - глаза чудовища.
     Кассад уперся ладонью в челюсть Шрайка и  попытался  использовать  ее
как рычаг. Это оказалось труднее, чем поднять гору металлолома  с  рваными
краями, не имея точки опоры. Пальцелезвия  Шрайка  вновь  впились  в  тело
Кассада.  Чудовище  еще  шире  распахнуло  пасть  и  запрокинуло   голову,
продемонстрировав шеренги зубов от уха до уха. Шрайк не дышал,  но  тепло,
исходившее из его  внутренностей,  отдавало  серой  и  горелыми  железными
опилками. Еще секунда,  и  челюсти  сомкнулись  бы,  сдирая  кожу  с  лица
Кассада.
     Но тут появилась Монета. Судя по всему, она кричала  во  весь  голос,
хотя не было слышно ни звука. Ее пальцы  в  силовых  перчатках  впились  в
рубиновые глаза Шрайка, и, упершись сапогом в панцирь чудовища под спинным
шипом, она принялась тянуть, тянуть изо всех сил...
     Две  руки  Шрайка  тут  же  взлетели  вверх,  как  клешни   какого-то
кошмарного краба, пальцелезвия вонзились в Монету, и она упала, но Кассад,
успев за какие-то доли секунды откатиться в сторону,  вскочил  на  ноги  и
преодолевая боль, потащил Монету к ближайшим камням.
     На секунду их скафандры слились, и Кассад ощутил  ее  тело  рядом  со
своим, почувствовал, как смешиваются их кровь и пот, услышал  биение  двух
сердец.
     "Убей его", - настойчиво прошептала Монета, и даже этот ее беззвучный
внутренний голос срывался от боли.
     "Я пытаюсь. Я пытаюсь".
     Шрайк снова был на ногах, три метра хрома,  клинков  и  адской  чужой
боли. Чья-то кровь - Кассада или Монеты - стекала тонкими ручейками по его
запястьям и панцирю. Бессмысленная, бесовская ухмылка стала еще гаже.
     Кассад отлепил свой скафандр от скафандра Монеты и осторожно  опустил
ее наземь, прислонив к валуну.  Это  не  ее  сражение.  Во  всяком  случае
сейчас.
     И он встал между возлюбленной и Шрайком.
     Какой-то слабый, но все нарастающий шум, как от  прибоя,  набегающего
на невидимый берег, достиг его слуха. Не выпуская из поля  зрения  Шрайка,
медленно шагающего ему навстречу, Кассад поднял глаза вверх  и  догадался,
что странные звуки издавало терновое дерево.  Распятые  люди  -  маленькие
цветные точки на металлических шипах и  ветвях  -  помимо  бессознательных
стонов боли, которые Кассад уже перестал замечать, как  будто  выкрикивали
что-то чуть слышными голосами. Они подбадривали его, Кассада!
     Полковник  теперь  полностью  сосредоточился  на   Шрайке,   начавшем
описывать вокруг него круги. Отрезанная  пятка  отдавалась  во  всем  теле
жесткой болью; на правую ногу вообще нельзя было опереться, и  приходилось
скакать на месте, держась за валун.
     Отдаленные крики оборвались, словно все кричавшие разом задохнулись.
     Шрайк  прекратил  существование  "там"  и  возник  "здесь",  рядом  с
Кассадом, над Кассадом, его руки окружили Кассада для последнего  объятия,
шипы и ножи уже коснулись его. В глазах Шрайка вспыхнул огонь, и  стальная
пасть распахнулась.
     И Кассад - воплощенная ярость и презрение - с криком нанес ему удар.

     Отец Дюре шагнул в Папские Двери и без всяких  приключений  попал  на
Рощу Богов. После  пропахшей  ладаном  темноты  папских  покоев  он  вдруг
очутился на солнцепеке, под небом золотисто-лимонного цвета, среди зеленой
листвы.
     У портала его уже поджидали тамплиеры. Перед Дюре была десятиметровой
ширины платформа из плотинника, а за ней - ничего, или, вернее, все: кроны
Рощи Богов, на все четыре стороны света, до самого  горизонта.  Лиственная
сень колыхалась и дышала, подобно живому океану. Дюре понял, что находится
где-то в верхних ветвях Мирового Древа, величайшего и наиболее почитаемого
дерева Рощи Богов.
     Встретившие его тамплиеры занимали важные посты  в  сложной  иерархии
Братства Мюира, но сейчас выполняли функции простых  проводников.  Окружив
старого священника, они подвели  его  к  увитому  лианами  лифту,  который
понесся ввысь, мимо верхних уровней и террас, где посчастливилось побывать
лишь избраннейшим из  мирян.  Покинув  лифт,  они  двинулись  по  винтовой
лестнице с перилами из  отборного  мюира,  поднимающейся,  к  небу  вокруг
ствола Древа. У подножия он был необъятно широк, достигая двухсот метров в
диаметре, а на самом верху сужался до восьмиметрового "пятачка".  Площадка
из плотинника, на которую ступил Дюре, была украшена  затейливой  резьбой:
на перилах  переплетались  виноградные  лозы,  со  столбиков  и  балюстрад
таращились гномы, эльфы лесные и полевые духи, русалки и дриады.  Столы  и
стулья составляли одно целое с деревом, из которого была вытесана  круглая
площадка.
     Отца Дюре ожидали двое. Первый -  тот,  кого  и  рассчитывал  увидеть
Дюре, - Истинный  Глас  Мирового  Древа,  Первосвященник  Мюира,  Глашатай
Братства Тамплиеров Сек  Хардин.  Присутствие  второго  явилось  для  Дюре
сюрпризом. Он увидел сутану цвета артериальной крови,  отороченную  черным
горностаем, под которой бугрилось массивное тело лузуссца. Лицо, состоящее
из желваков и жира, надвое  разделял  крючковатый  нос,  маленькие  глазки
терялись где-то над щеками-пузырями,  пухлые  руки  властно  сцеплены,  на
каждом пальце - по перстню с черным или красным  камнем.  Дюре  удостоился
лицезреть самого епископа Церкви Последнего Искупления  -  первосвященника
культа Шрайка.
     Тамплиер выпрямился во весь свой двухметровый рост  и  протянул  Дюре
руку.
     - Отец Дюре, это большая честь - видеть вас у себя.
     Дюре обменялся с ним  рукопожатием,  мимоходом  отметив  удивительное
сходство руки тамплиера с  древесным  корнем.  От  длинных,  сужающихся  к
кончикам, желтовато-коричневых пальцев исходили и тепло, и  прохлада,  как
от древесной коры. Истинный Глас Мирового Древа был  облачен  в  сутану  с
капюшоном,  подобную  одеянию  Х